Скрывая правду

      – Ого, а они дали жару! – изумлённо восклицает Доминик и отрывается от планшета, оборачиваясь к парням, сидящим рядом. «Домберто» и «Парабатрио» зависали в комнатах Айзаи, лениво потягивая медленно согревающееся пиво и перебрасываясь беззлобными подколами. Лето было в самом разгаре, июльская истома делала парней вялыми и навевала скуку. Поэтому высказывание Шервуда хоть как-то развеяло царящую атмосферу всеобщего безделья.       – Ты о чём? – открывая очередную баночку пива, спрашивает Мэтт и делает глоток. Его глаза закрыты в этот момент, поэтому он не может видеть, с каким голодным выражением за ним следит Шам, прослеживая глазами путь от его приоткрытых губ до дернувшегося кадыка.       – О «ком», если быть точным, – поправляет его парабатай и поворачивает к парню планшет. – Это Эвак-парочка под кисс-камерой.       – А-а, знаю! – вмешивается Альберто, заглядывая через плечо Доминика и подмигивая Мэтту. – Рисковые парни, да?       – Они говорят про парней из сериала Скам, – поясняет Гарри, увидев замешательство Мэтта. – Люк и Эванс играют влюбленных. Даддарио задумчиво кивает в ответ и хочет что-то спросить, но его перебивает Айзая:       – Да ну, – хмурится актёр. – Показное ребячество. Им-то что терять? У парней ветер в голове, вот и развлекаются, как могут. Ерунда.       – Не согласен, – тут же включается в спор Альберто. – Что в этом такого? Тем более, это же кисс-камера. Обычное развлечение. Ничего серьёзного. Если бы её навели на… – он задумывается, но через секунду его лицо светится от внезапно пришедшей в голову мысли. – Если бы её навели на наших парней? На Шама с Мэттью? Что тогда? Они тоже могли бы поцеловаться. Мэтт удивлённо поднимает бровь, сталкиваясь с таким же неуверенным выражением лица у своего экранного возлюбленного. Они не могут понять – это вопрос, или Альберто так шутит.       – Не уверен, – недоверчиво хмыкает Айзая, бросая быстрый взгляд на побелевших парней. – Есть игра – то, что происходит перед камерой. И реальность – то, что…       – Ага! – с какой-то радостью перебивает тёмнокожего актера Альберто. – Ты только что сказал: «игра – перед камерой». Чем кисс-камера отличается от обычной? Правильно – ничем! Так что… – Розенде разводит руками, показывая, что победил.       – Может, лучше спросишь у них? – разумно предлагает Айзая, не желая больше продолжать дискуссию. Мэтт сглатывает и торопливым взглядом обводит комнату. Доминик занял широкое кресло, на подлокотнике которого примостился Альберто, а Айзая присел на край стола – увы, все парни внимательно наблюдают за ним в ожидании ответа. Но что ответить, актёр не знает. Ему стоит отшутиться, превратить всё в привычный подкол над «Шумдарио», но есть одна причина, по которой Мэтт не может так поступить. Гарри. Азиат сидит на диване, расположившись аккурат напротив него, и внимательно изучает свой маникюр. Чересчур внимательно – скажет любой, кто близко знает его, а Мэтт изучил своего напарника предостаточно. И сейчас ему понятно, что Гарри не нравится этот разговор, этот спор и поднятая тема, а, значит, Мэтту придется брать огонь на себя:       – Поцеловались бы мы? Под этой… Как там её? Кисс-камерой?       – Ну да, – кивает Альберто. – Представь: сидим мы все, слушаем, как Бинсвенджер распинается про важность качественных дублей и тут камера, которой тоже надоела его нудность, вдруг наезжает на вас и заключает вас в свой объектив-сердечко? Толпа замирает в ожидании, сердце стучит в предвкушении и все слэшеры затаили дыхание в напряжении… У самого Мэтта сердце стучит похлеще нафантазированной толпы, а во рту неприятно пересыхает. Картинка – яркая, живая – встаёт перед глазами, и он внезапно осознаёт ответ.       – Тебе бы, Розенде, режиссёром быть. Или сценаристом, – смеётся Гарри, разрушая напряжение, воцарившееся после столь красочного описания. Гарри смеётся, но Мэтт видит, как у него не двигаются уголки губ – показной смех. На самом деле ему ничуть не весело. Как и самому Даддарио.       – Но всё же, – упорствует Альберто, начиная походить на своего сериального персонажа. – Вот скажи, разве это проблема? Просто ещё одна камера. Ещё одна сцена. Тем более, тут все свои. Мэтт сглатывает и, наконец-то, ловит взгляд Гарри, и тут же отворачивается – ему неловко. И дело не в том, что Даддарио так и не смог привыкнуть к обжигающим поцелуям напарника (а их во втором сезоне стало гораздо больше), и не в том, что играть гея было неприятно (за два года-то можно было освоиться). Просто…       – Просто, это как-то иначе... Серьёзнее, что ли, – произносит он вслух, нервно перебирая пальцами.       – Пф-ф, – негромко фыркает Розенде и передразнивает его, поёрзав на узком подлокотнике кресла. – «Иначе». Вот нам с Домом никак не проблемно поцеловаться. Правда, Доминик?       – Вот именно. Не вопрос, – тут же отзывается актёр и кладет руку на плечо Альберто. – Вообще в лёгкую. И, ко всеобщему удивлению, тянет того на себя, роняет в кресло и прижимается к его губам. Мэтт не может сдержать изумленного выдоха, наблюдая, как парни начинают целоваться. Несдержанно, горячо и… Возбуждающе. Поймав себя на столь неприличной мысли, он тут же начинает судорожно оглядывать комнату, желая узнать реакцию остальных. Шам смотрит на них широко распахнутыми глазами, а Айзая усмехается и начинает медленно хлопать в ладоши. Будто очнувшись, парни отстраняются, продолжая удерживать друг друга в неловких объятьях. Мэтт вглядывается в их лица, силясь понять, что это только что было, но Альберто и Доминик смотрят лишь в глаза друг другу и совершенно не обращают внимания ни на что вокруг.       – Мои поздравления, – тихо говорит им Айзая без иронии в голосе, а затем переводит взгляд на Гарри. – Когда ваша очередь открыться?       – Что?! – резко вскидывает голову Гарри, до этого с не читаемым чувством наблюдающий за друзьями. Айзая не повторяет вопрос, лишь смотрит – спокойно, склонив голову на бок и безразлично крутя в руках пустую бутылку.       – Нет, мы не будем. Зачем? Это же бред! Гарри вскакивает с места и бросается из комнаты прочь. Гамма эмоций: от изумления и злости до веселья и страха, заполняет Мэттью, грозя перелиться через край. Даддарио тоже встаёт, но Айзая качает головой:       – Он вернётся. Поймет, что я пошутил, и вернётся. И Мэтт согласно кивает.

***

      – Они просто сделали это, понимаешь? Просто – раз! – и всё! И никто им ничего не скажет. А у них есть девушки, понимаешь? Девушки! – Гарри стоит на балконе и безуспешно пытается чиркнуть зажигалкой. Его дрожащие пальцы то и дело скользят по маленькому колесику, а использовать вторую руку он не может – там зажата бутылка с чем-то более крепким, чем дневное пиво.       – Я тоже так хочу. Просто… Просто. – Мэтт выпускает никотин, и он повисает серым облаком вокруг мужчин. В этот момент Даддарио вспоминает, из-за чего они решили собраться у Айзаи – темнокожий актер был единственным из них, кто владел номером с балконом. Удобная вещь, когда хочется курить, а курить сейчас хочется всё время.       – Самое дерьмовое, что я не пьян! – злобно, но с какой-то обидой восклицает Гарри и швыряет бутылку на пол. И, прежде чем она разлетается на сотню осколков, Мэтт успевает увидеть, что стеклянная тара и в самом деле практически полная.        – Дерьмо! – повторяет Шам и отворачивается, собираясь выкинуть и зажигалку, но Мэтт ловко (сказывается слабоалкогольное пиво) перехватывает его руку, удерживая от потери своего имущества. Он забирает свою зажигалку, стараясь не отвлекаться на тонкие и холодные пальцы в своей руке. Слишком тонкие и слишком холодные. И ещё дрожащие. Это плохо. Гарри печален. И это тоже плохо. Мэтт сглатывает и смотрит ему в глаза, согревая чужие пальцы в сжатой ладони. Хотя, почему чужие? Гарри давно стал его напарником, лучшим другом, его экранным любовником. На балконе становится тихо. Пальцы перестают дрожать и становятся теплее. Это заслуга Мэттью. Гарри пристально смотрит ему в глаза. Это заслуга не такой уж и полной бутылки рома. Ром – это плохо. А Гарри – это хорошо.       – Долго вы там ещё? Провоняете все. Давайте внутрь! Доминик привык командовать. И привык, что ему подчиняются. Но сейчас Мэттью хочется сбросить своего парабатая с балкона. Увы, всего лишь пятый этаж.       – Идём, – зовёт Гарри, отводя взгляд и рассматривая мокрый пол, усыпанный осколками вперемешку с сигаретами. И Мэтт идёт, потому что Гарри ему хочется слушаться. В комнате потушен основной свет и играет музыка, под которую танцуют Доминик и Альберто. Мэтт удивлённо смотрит на обнимающихся парней, медленно кружащихся на месте. Ему кажется это смешным и нелепым, но похоже, никто так не считает. «Никого и нет», – соображает он спустя пару секунд. Азайи нет, лишь Домберто, полностью оправдавшие надежды фанатов на свой пейринг. И есть Гарри, вставший позади него. Мэтт с сомнением смотрит на дверь, намереваясь позорно сбежать, но тут начинаются первые слова песни и он замирает.        Может ты, может я – мы изменим судьбу Открывая себя, мы закончим борьбу. Повинуясь внезапному порыву, Мэтт оборачивается и встречается взглядом с такими же удивленными глазами Гарри.        Может каждый из нас пути к звездам найти, У надежды есть шанс одно сердце спасти. Как во сне, он тянется к нему, слушая чистый голос, звучащий отовсюду. Слова песни эхом отдаются в его сердце, заполняя душу и пронзая сердце горечью.        Смотришь ты в небеса, на вопросы ответ Ищешь там, но ведь нет – нет ответа с небес. Гарри обнимает его в ответ и Мэтт закрывает глаза, вдыхая знакомый запах и утопая в родном тепле. Боль, надежда, любовь – всё переполняет его, и он никак не может выразить того, что кипит в его душе. Но музыка делает это за него.        В мире, скованном злом, кто-то имя твоё Шепчет тихо, любя. Может - ты, может - я... Сомнения – сотни, тысячи причин почему им нельзя – но его щеку опаляет шепот «Мэттью» и все сомнения разбиваются вдребезги, как стеклянная бутылка, осколками падая на пол, чтобы никогда больше не быть собранными.        Это только мечта мимолетно прошла Но как холодно там, где она не была. Музыка звучит в ушах, набатом отдаваясь в голове и Мэтт не понимает – идёт ли она из колонок или звучит прямо от сердца. Громкий, страдающий голос звучит, будто прямиком из него самого.        Может каждый из нас был рожден для любви, Чтоб огонь не погас – свет во тьму принести. Гарри – его свет. Златокожий солнечный бог с чёрными глазами и сияющей улыбкой. Его бог.        Глядя вверх в небеса, света ясного ждём. Но ответ мы найдём только в сердце своём. Его сердце говорит. И правда так прекрасна и остра, что на глазах выступают непрошеные слёзы.        Много боли вокруг... Кто-то крикнет вам вдруг: «Быть правдивым хоть раз может каждый из вас!»        – Я бы поцеловал тебя, – шепчет Мэтт, утыкаясь губами куда-то в шею Гарри. – Поцеловал… И плевал я на всех. Лишь ты… Мой… Бессвязные слова срываются с его губ, практически заглушаемые громкими звуками, но тут музыка стихает. Отыгрывая последние ноты, звучащие как капли правды, смолкает фортепиано, обнажая спрятанную правду. Не признание в любви, не обещание счастливого будущего – лишь чувства: искренние, острые. Губы сталкиваются неожиданно, столь знакомо и естественно. Но сейчас рядом нет мешающих камер, нет перешёптываний за спиной и нет сценария. Потому, что у жизни нет сценария. Потому, что любви не нужен сценарий.