«…Эомер, Третий Маршал Марки, спешился и бился с ним меч к мечу» («Урук-хай»)
***
Стена леса стояла меньше чем в полумиле, рукой подать, но близок локоть, да не укусишь. Оставалось недолго. До смерти уставшие пешие против вдвое превосходящих числом конных не продержатся и десяти минут. Тех самых растаких-то десяти минут, которых не хватило, чтобы добраться до растакого-то леса. Командовать стало некому и незачем. Стой, пока ноги держат. Не было проку в этом последнем сопротивлении, но не ждать же, опустив руки, чтоб убили просто так. Хоть чуть подпортить вкус победы, пусть лишняя баба заплачет по покойнику, пусть лишними проклятиями помянут. Орков смяли бы конями и быстрее, но мягкая влажная земля, наверное, плохо годилась для атаки всем скопом. А может, самим Лошадникам больше нравилось с безопасной высоты конских спин красоваться своим молодечеством, наскакивая вразнобой. Рядом с Углуком рухнул бледнокожий северный орк. Если несмотря на бьющий в глаза свет недавно взошедшего солнца, этот мориец смог продержаться до сих пор, должно быть, умелым он был бойцом. Зря он не ушел со своими — глядишь, сейчас был бы жив. Лязг, топот копыт, храпящие, в пене, конские морды, едкий запах пота, крики и предсмертные хрипы — все закрутилось в лютое месиво… И наступила тишина. Лишь фырканье лошадей и позвякивание металла. Углук вдруг понял, что кроме него, никого не осталось. Застыл, едва не ощущая между лопаток последний удар, на который вряд ли успеет обернуться. Только следил, пытаясь угадать, кто двинется первым. Один из Лошадников поднял руку и что-то скомандовал остальным на своем языке, которого Углук почти не понимал. «Живьем взять хотят, что ли?» — мелькнула было мысль. Но долго ломать голову ему не пришлось. Лошадники подались назад, расширяя круг. Лихо взметнулся белый султан на шлеме, отдавший команду спешился… Ликование переливалось через край. Первая самостоятельная победа горячила голову. И когда волей случая остался последний еще стоящий на ногах враг, Эомеру неожиданно захотелось закончить бой чем-то более выдающимся, чем удар копьем на полном скаку. Копье он вручил подошедшему Эотайну, ему же отдал и щит, чтобы сравняться оружием с противником. Окинул внимательным взглядом место скорого боя, примечая, где лежат тела убитых. Эомер вступал в поединок с одним только мечом, и тут его бесшабашность оканчивалась — недооценивать орка не стоило. Уже то, что на том не было ни одной царапины, о чем-нибудь да говорило. Хотя, может быть, ему просто везло. По большому счету Углуку было безразлично, как именно доведется умирать, лишь бы побыстрее и поменьше мучиться. Но сам по себе этот неожиданный поединок чем-то грел душу. Хотя честность в нем была так себе. Лошаднику не пришлось за последние два дня бежать на своих двоих почти полста лиг. И ночью он спал, поди, побольше Углука, которому спать не привелось совсем. И сейчас всю битву он провел сидя задницей в седле, сражаясь с пешими, в то время как для орков все было ровно наоборот. Углук знал, что надолго его не хватит. Но и на том спасибо. Почти тут же стало ясно, что сил у него меньше, чем он рассчитывал. Лошадник не только был свежее, он лучше владел оружием. Этот поединок только давал Углуку пару лишних минут жизни и ничего больше. Но все странным образом обернулось иначе. Слишком близко оказался Эомер к телу бледнокожего орка, и вдруг рука того сдвинулась и, вытянутая на всю длину, откинулась в сторону, как раз под ноги Эомеру. То ли кто-то из поединщиков задел останки чуть раньше и нарушил какое-то равновесие, то ли бледнокожий был еще жив, и только теперь смерть взяла его, напоследок передернув тело судорогой, но препятствие вдруг возникло невесть откуда, и Эомер споткнулся. Не смог удержать равновесия, упал навзничь, и в тот же момент Углук, наступив ногой, заставил его выпустить из руки меч, нацеливаясь своим на открывшееся незащищенное горло, вот здесь, сбоку и чуть ниже подбородка. Кто-то шумно выдохнул. Пожалуй, тут Углука и пристрелили бы, наплевав на освященные веками законы поединка, если бы у кого-нибудь осталась хоть одна стрела. Эомеру было не до того, чтобы корить себя за внезапный приступ рыцарства. Страха смерти он тоже не испытывал. Все его чувства и ощущения свелись к точке на шее, куда сейчас упирался Углуков меч. Последняя секунда затянулась чуть дольше, чем должна… — Я все равно покойник. А ты всю оставшуюся жизнь будешь помнить, что ее тебе орк подарил. Углук отвел меч. Сделал шаг назад. Эомер поднялся, вернув в руку оружие. Углук швырнул меч куда-то в сторону. — Валяй. Остаться живым Углуку все равно не позволили бы. Он хотел уязвить противника как можно сильнее и чувствовал, что ему это удалось. Будь на месте Эомера орк, он, верно, зарубил бы Углука без размышлений — мертвый враг лучше, чем живой. Однако заноза все равно останется до конца дней, и будет сильнее любого вреда от железа. Но Эомер не был орком. Убить безоружного, только что державшего в руках его собственную жизнь и не забравшего ее, было бы гнусным деянием. Таким позором он не мог себя запятнать. Вместе с тем убить орка не считалось грехом ни при каких обстоятельствах. Более того, раз Эомер выехал на брань, это было его прямым долгом. Он не должен был оставлять орка живым, неважно, с оружием тот или без, и что делал и чего не делал. Меч в руке стал каким-то сугубо весомым. На глазах у своих людей и вот этого, стоящего с видом, будто все происходящее его уже не касается… — Я отпускаю его. Пусть идет куда хочет. По кругу всадников пронесся легкий ропот то ли удивления, то ли недовольства, но вслух не высказался никто. Словно закрывая тему, прозвучало распоряжение: — Похоронить убитых, орков сжечь. — Орков я сам приберу, — сказал Углук в спину Эомеру. Эомер полуобернулся и только кивнул в знак согласия. Эта милость упрощала жизнь ему самому — возиться с чужой падалью удовольствия мало. Каким образом Углук надеется управиться с этой задачей, Эомер спрашивать не собирался. Его дело. Конники рассеялись по окрестной степи. Спешивались и подбирали раненых, переносили убитых, добивали орков. Углук видел, как тот или иной всадник останавливается, присматривается, потом резкий тычок копьем… Машинально насчитал восьмерых. Сам он продолжал стоять столбом и ждать. Сейчас Лошадники кое-как срезали дерн для неглубокой могилы, чтобы положить туда своих павших. Углук не понимал, какой в том смысл: волки и лисы все равно разроют этот тонкий слой земли. Забрали бы покойников с собой, если те им так дороги. Кто-то в две попытки срубил мертвую вражью голову. Обезглавленных орков, вероятно, валялось достаточно, но то ли Лошаднику неохота было искать и подбирать, то ли так было интереснее. Потом он воткнул в землю обломок древка и старательно насадил на него свой трофей. Рохиррим поступали так всегда и не собирались отказываться от этого сейчас только из-за того, что их предводитель по каким-то лишь ему ведомым причинам оставил одного орка в живых. Присутствие Углука никоим образом не означало, что с ним как-то будут считаться. Он и так получил больше, чем можно было вообразить в самых отчаянных мечтах. Чья именно голова торчала на колу, Углук не всматривался, потому что знать этого не хотел, да оно было и без надобности. Наконец, закончив все обряды и обставив могильный бугор копьями сообразно числу похороненных, Лошадники привычным им образом выстроились попарно и так отправились прочь, туда, откуда приехали. Дружина растянулась по степи на изрядное расстояние. Лошади шли неспешным шагом. Устали и кони, и всадники, да и раненым не стало бы пользы трястись на рысях. На душе у Эомера было скверно. Он подчистую уничтожил большой отряд орков, совершив это быстро и точно, и с невеликими собственными потерями. Теперь ему было чем оправдаться — конечно, дружина его личная, но как ни посмотри, он увел ее в этот поспешный рейд в нарушение прямого приказа короля. Головомойка по возвращении ожидала и сейчас, хотя истребленная сотня с лишним орков превращала оную уже скорее в формальность. Но скверно Эомеру было не от предвкушения нагоняя. Случившееся разворачивалось перед мысленным взором в деталях. Нрав у него был легкий, и пощадить жизнь побежденному врагу не представляло бы сугубого труда, тем более если враг виделся того достойным. Эомер готов был радостно и с открытым сердцем, не ставя себе в особую заслугу, расходовать великодушие собственное, принимать же подобные дары от противника ему стоило бы гораздо больших усилий. Ибо хоть и непрошеное, такое деяние неизбежно налагает какие-то обязательства, а в этого рода делах редко бывает возможно отплатить той же или сравнимой качеством монетой сразу же. Сегодня такой шанс у Эомера был, и он им воспользовался, и мог бы считать снятым долг со своей души, но кому он воздал должное?! Да, нехорошо было бы им разом наваливаться на последнего оставшегося в живых врага, и дальнейшим стороны вежества ничуть не посрамили. Все было бы прекрасно, если бы не одно обстоятельство: враг был орком. Орки всегда выносились за скобки. Счет этот был практически вечным, ибо тянулся со столь незапамятной поры, что и величайший мудрец и знаток преданий не смог бы сказать, кто начал первым. Поэтому отношения с орками были просты, понятны и взаимны. Рохиррим убивали орков при каждом удобном случае, отставив все кодексы и правила ведения войны, а орки честно отмеривали им той же мерой (если, конечно, у них вообще были эти самые правила и кодексы, в наличии которых Эомер и не думал их подозревать). Это несло полную ясность и избавляло всех от моральных терзаний и угрызений совести (чего Эомер оркам тоже не вменял), которых иначе невозможно было бы избежать, если бы какая-то из сторон на очередном витке взаимного воздаяния зашла чуть дальше, чем следовало бы. Но парадоксальным образом в этой ясности и простоте кодекс все же скрывался. Хоть он и состоял из одного только правила отставить все правила, но он существовал. А сегодня был нарушен каким-то безымянным орком, который силком втащил Эомера в тонкие обязательства чести, причем перед теми, с кем оные обязательства обоюдно не разделялись от начала времен. Потом Эомер вспомнил, что вообще-то это единственное неписаное правило первым нарушил он сам. Если он по собственному почину вышел на поединок, тем самым он приравнял противника к себе. Ибо поединок возможен только с равным, и пока он не окончен, разрушить это равенство — бесчестье, даже если противник какой-то поганый орк. Орк лишь ответил тем же, но ведь ответил. И даже когда потом Эомер сделал нечто неслыханное и отпустил орка на все четыре стороны — он, племянник короля и Третий Маршал Конной Марки, всего только сравнялся с этим поганым орком. Отец Эомера погиб в похожей стычке лет пятнадцать назад. Поэтому с отроческих лет Эомер полагал себя обязанным мстить за эту потерю, и продолжительность и размер обязательств, кажется, никак не ограничивались ни временем, ни количеством убитых врагов. И в самом деле, имел ли он уже право хотя бы отчасти считать, что прах Эомунда покоится в мире, или сегодняшнее действие каким-то образом задевало память об отце? Эомер раздосадовано мотнул головой: он здесь предается размышлениям о мудреных вопросах бытия, а поганый орк в это время как ни в чем ни бывало идет куда шел, не забивая себе мозги лишними мыслями и торжествуя, что ловко победил и остался живым и здоровым, да еще и смеясь, чего доброго, над ним, Эомером. Так какая все же причина побудила его вызвать орка на поединок вместо того, чтобы просто убить, как было должно? Готовность в принципе признать за кем-то возможность наличия у него неких достоинств, а потом только заметить их, если таковые имеются, или же наоборот — что бывает раньше? Что именно произошло сегодня, какие-то вражеские качества чем-то вызвали к себе уважение, отчего он счел возможным лично переведаться с орком, или на самом деле Эомер в глубине души все же допускал, что у орков могут быть какие-то достоинства, и вот наконец разглядел подтверждение тому в реальности? Или, что гораздо хуже, где-то вовсе на самом тайном донышке души он осознавал, что идущая спокон веку между ними и орками война без правил и кодексов в действительности была делом неправым, и обоюдность этого занятия нисколько не обеляла ее участников? И оттого только он и вышел с орком один на один, что хотел придать нечто благородно-дозволенное финалу всей стычки, который без этого был, называя вещи своими именами, просто удовольствием от процесса убийства? Так или иначе убеждения, с которыми Эомер жил все двадцать семь лет своей жизни, сейчас изрядно трещали по швам. И он не знал, что с этим делать. Философско-этические рассуждения не были его сильной стороной, но к вопросам чести и бесчестия Эомер относился щепетильно, особенно когда это касалось его самого. Свой взгляд на случившееся Эотайн между делом уже озвучил, едучи рядом и правильно истолковав хмурый вид предводителя: — Пустяки. Ты убьешь его в следующий раз. Надо же и на развод оставить, а то скучно будет. Они дружили с детства. Хоть взросление и разделило их статусы, Эотайн продолжал оставаться более другом, чем подчиненным, и разница с прежними временами в основном заключалась в том, что теперь он иногда вставлял в свою речь слово «господин». Несомненно, сказанное могло служить утешением, но Эомеру этого было недостаточно. Он чувствовал, что здесь задето нечто, выходящее за пределы житейских размышлений. Ему надо было поговорить с кем-то более разбирающимся в деликатных материях жизни. Сделанного уже нельзя было разделать обратно, но Эомер надеялся, что по крайней мере он будет знать, как относиться к своим сегодняшним поступкам. Сестра для такого разговора не годилась. Она была слишком молода, да и что может сказать женщина? Дядя, занимавший в списке привязанностей Эомера первое место, тоже не подходил: в последнее время он сильно сдал, и, к сожалению, не только телесно. Может, годы уже брали свое, а может, была какая-то другая причина, но в любом случае вряд ли Теоден помог бы разложить все по полочкам. Из всех наиболее близких Эомеру людей оставался его двоюродный брат Теодред. Теодред был на тринадцать лет старше, лучше знал жизнь и вообще был умнее, это Эомер за ним безоговорочно признавал.***
В отношении Углука Эомер был прав лишь отчасти. Углук действительно ни минуты не потратил в раздумьях над сложностями внезапно открывшихся моральных дилемм. Но торжества по поводу своей личной победы он не испытывал нимало. Углук обходил поле битвы. Конечно, он не собирался никого хоронить: мертвым уже ничего не надо. Он надеялся, что вдруг да не все мертвы. Что несмотря на прошедшие несколько часов, хоть кто-нибудь да не был настолько плох и все это время притворялся покойником, или потерял сознание, но все еще жив. Или даже безнадежно при последнем издыхании, но пусть тогда хоть не в костре умрет, ибо в обычае Лошадников было сжигать вражьи трупы, буде случалось рядом достаточно дров, и конечно, перед тем никто не давал себе труда удостовериться, насколько действительно мертв тот или этот. Изрядно в стороне, почти у самых ночных костров Лошадников, лежал труп Гришнакха. Скрюченные пальцы раскинутых рук вцепились в траву, зиявшая в спине дыра с засохшей черной кровью по краям свидетельствовала, каким путем его нашла смерть. Углук перевернул его даже не для того, чтобы убедиться, кто перед ним. «Падла! — подумал он. — Не выделывался бы со своими „приказами“, успели бы уйти». С этой мысленной эпитафией Углук зло и смачно плюнул в застывшую перекошенную смертными корчами харю. Сбежать хотел. Валяйся теперь здесь, сволочь. Один из лежащих приподнялся, озираясь по сторонам. Вряд ли Лошадники не заметили его. Скорее всего, просто решили не утруждаться лишним ударом копья: незачем добивать того, у кого через дыру в животе просвечивают кишки. С первого взгляда было ясно, что дело Хугшака пропащее, и с того же первого взгляда ясно было, что Хугшак и сам это понимал. Сваленный им с коня Лошадник, уже лежа на земле, успел на добрую пядь пропороть ему внутренности. Не знало Средиземье целителей, что такие раны лечить бы могли. Теперешнее облегчение было преходящим. Боль уже возвращалась с новой силой, а через день он будет гнить, еще при жизни смердя как покойник и скрючиваясь в дикой муке, если судьба не смилостивится лишить его сознания. Существовал только один способ избежать такой участи, и не настолько еще было плохо Хугшаку, чтобы решиться сделать это самому. Своими руками это и орку трудно. Углук мрачно подумал, что грязную работу опять приходится делать урук-хаям. Видать, на роду ему написано сегодня лежачего добивать. — Глаза закрой, не пялься, — произнес он. — Считаю до десяти. Раз… Он перерезал горло Хугшаку на четырех. Хлестнула кровь. В тот же миг Углук резко отвернулся и пошел прочь, чтобы не видеть агонии. На такое лишний раз смотреть — недолго и умом поехать. Да и не лишний тоже. Хорошо еще, если сниться потом не будет. Чем дальше, тем отчаяннее ему хотелось обнаружить хоть кого-нибудь способного выжить. Но Лошадники свое дело знали и работу свою выполнили хорошо. Углук понимал, что вины его тут нет никакой. Где-то там наверху так сошлись звезды, что он бродит сейчас по бранному полю, не получив ни единой царапины. Но он все же гуляет под небом, а остальные лежат и никогда не встанут, и ветер разносит вдаль и вширь запах крови, который через день-другой сменится запахом тления. Было что-то неправильное в том, что он один оставался жив, когда все мертвы. И это что-то начинало тяготить. Лугдуш был с виду ничуть не живее бревна, но мертвым тоже не выглядел. Пульс, хоть и редкий, прощупывался без труда. Орк получил удар копытом в голову. Шлем сохранил его череп в целости, но Лугдуш лежал без сознания уже несколько часов. Сейчас Углук ничем не мог ему помочь. Тут оставалось только положиться на судьбу, авось да придет в себя. Если дышит ровно, может, еще и оклемается. И пока Углук раздумывал, что предпринять дальше, что-то такое смутно зашевелилось в мозгу. Он припомнил свой отданный накануне Лугдушу приказ, поглядел туда, где валялась Гришнакхова падаль… «М-мать!» — вырвалось у него с досады на себя самого. Раззява полоротая! С этого надо было начинать! Своими же глазами смотрел, Лошадники уехали одни и в могилу складывали только своих. А недомерки-то куда делись?! Здесь, на поле мертвыми он их не видел… С чего Гришнакх вдруг ночью деру дать решил? Долгих поисков не требовалось — всю траву на месте побоища вытоптали еще ночью. Прямо в ярде от останков Гришнакха валялись обрезки веревок. Объяснение тому было только одно, ибо никаким другим способом они тут оказаться не могли и ни с чьих других рук и ног не могли быть срезаны. Размышлять, что же здесь произошло, да как так вышло, Углук не стал. Какая ему была разница? Куски орочьей веревки ясно обозначали, что пленники как-то извернулись разрезать путы, причем оба: Гришнакх и мертвое тело уволок бы с собой, хотя бы в доказательство, что вот они два полурослика тут, ни одного Шарку не досталось. Но мертвец сам не ходит, и если что, лежал бы где-то поблизости. Чуть поодаль еще не успевшая распрямиться трава свидетельствовала, что двое хоббитов какое-то время ползли, а потом, видимо, почувствовав себя достаточно в безопасности, пошли, как полагается, ногами, стараясь уйти как можно дальше от места событий. Путь им, конечно, вскоре должна была преградить речка, шум воды был прекрасно слышен уже отсюда. Углук довольно хмыкнул, обнаружив во влажной проплешине отпечаток маленькой босой ступни. И что дальше? Конечно, в лес пошли. Где еще тут можно прятаться? И Углук направился вверх по берегу, поглядывая себе под ноги. Всего через несколько сот ярдов Углук будто оказался в другом мире. Лес не просто обступал со всех сторон. Он сдавливал. По степи бродил ветер, здесь же воздух стоял неподвижно, стиснутый деревьями. На ветвях в серых и желтых пятнах лишайников висели сухие прошлогодние листья, словно не желая уступать места новым, а на земле громоздились груды палой листвы прежних бессчетных осеней, хороня под собой трухлявые стволы, которые упали, подчиняясь ходу времени, но так и не заместились молодой порослью. В паре шагов от опушки не было даже травы, как будто старые деревья вытесняли прочь отсюда все, что не было ими. Ни тишайшего звука, ни малейшего шелеста. Ни птица не перепорхнет с ветки на ветку, захлопав крыльями, ни прошуршит пробегающая мышь. Лес заполняло безмолвие, мертвенное, как в склепе, давящее. Углук встряхнулся. Если в головах этих недомерков есть хоть капля мозгов, забиваться глубоко в чащу они не стали. Наверняка залегли где-то тут поблизости… А если и снялись с места, видя, чем обернулось дело, — Углук торчал на виду уже битый час, и беглецы давно должны были его заметить — наследили все равно, и он их найдет. Только тот, кто умеет летать, не оставил бы здесь следов. А безжизненное спокойствие леса ему только в помощь, даже самое мелкое шевеление не пройдет незамеченным. И в самом деле, Мерри и Пиппин с рассвета наблюдали за разворачивающимися на равнине событиями, уютно укрывшись в куче сухих листьев так, что наружу торчали одни только головы. Далеко в лес они не пошли — сразу было видно, что потеряться в нем ничего не стоит. Выйти же к конникам боялись: рохиррим вряд ли когда-нибудь встречали хоть кого-то похожего, и не ровен час под горячую руку приняли бы их за орков. Может, потом и поняли бы свою ошибку, но хоббитам это было бы уже безразлично. Тем более, что видимое и отсюда обращение рохиррим с еще живыми орками уверенности не добавляло. И ко всему прочему там был Углук. Что именно произошло на равнине, они не знали, но рохиррим уехали, а орк остался. Потом они следили за его перемещениями, но когда он направился вдоль реки к лесу, хоббиты забеспокоились. Углук явно шел по их следу. — Давай-ка найдем местечко получше, — сказал Мерри. — Что-то не хочется мне с Углуком здороваться. Но времени на поиски оставалось немного. В этом диковинном лесу толком негде было спрятаться — никакого подлеска, ни кустов, ни папоротников. Они бы даже залезли на дерево, но у всех ближайших стволов ветви начинались слишком высоко от земли, и вскарабкаться по ним хоббиты не имели никакой возможности. Наконец Пиппин углядел яму под комлем вывороченного старого бука, и оба поспешно юркнули туда. Сквозь переплетения корней хорошо было видно в обе стороны. Углук не заставил себя ждать. Некоторое время спустя хоббиты заметили его мелькающим там и сям между стволами деревьев. Они видели, как он остановился поблизости от их прежнего укрытия, постоял, повертел головой, походил туда и сюда… А потом пошел в их сторону, неторопливо, но уверенно, и это было по-настоящему страшно. «Выследил!» — похолодело внутри у Пиппина. Он съежился в комок, изо всех сил борясь с паникой. Мерри, сохранивший больше самообладания, только прижимал палец к губам, знаками умоляя Пиппина сидеть тихо. Вдруг орк пройдет мимо или просто не сможет разглядеть их. Это не было такой уж пустой надеждой, эльфийские плащи надежно скрыли бы их от недобрых глаз в этой темной яме. Теперь уже до них доносились и звуки шагов их преследователя. Листья шуршали все отчетливее, хрустнула под ногой ветка — и тут нервы Пиппина не выдержали. Не в силах более сопротивляться подступающему ужасу, он внезапно выскочил из их прибежища и опрометью кинулся прочь куда глаза глядят. Мерри ничего не оставалось, как в свой черед выскочить наружу. На такой мякине Углука было не провести. Гоняться за двумя зайцами он и в мыслях не имел. И он рванул за одним. За тем, что был поближе. Мерри петлял между деревьями, как суслик в поисках норы. Но нелепо было надеяться, что ему удастся сбежать от преследователя почти вдвое больше и быстрее его. Орк уже дышал в затылок. Мерри инстинктивно нырнул под тянущуюся к нему орочью руку, в очередной раз резко шарахнулся в сторону, что давало ему еще пару секунд, и тут был пойман за капюшон плаща, сбит с ног и уложен носом в прошлогодние листья. Он все же и теперь попробовал вывернуться, но Углук только сильнее придавил его к земле. — Не дергайся. Второй не успел далеко уйти. Сейчас он и его достанет. — Эй ты, недомерок! — зарычал Углук. — А ну вали сюда, не то счас не я, а твой дружок тебя звать будет. Прислушался. В лесу стояла тишина. Впрочем, на немедленный ответ Углук и не рассчитывал: были бы эти недомерки умнее, он бы и одного не поймал. Ничего не поделаешь, он честно предупреждал, пусть теперь пеняют на себя. — Давай ори, пока хуже не стало. Мерри упорно молчал. — Не хочешь по-хорошему, будет по-плохому. И Углук принялся выворачивать хоббиту руку за спиной. Со знанием дела, не торопясь, давая возможность прочувствовать до тонкостей всю прелесть ощущений. — Пиппин! — закричал Мерри, когда терпеть боль стало совсем невмоготу. — Пиппин, беги! От этого крика словно что-то сдвинулось в Углуковой голове: «Чтобы этих двух говнюков добыть, сотня полегла». Вся дерьмовая дрянь двух последних дней спуталась в общий ком. Рассудок повело. Надавить чуть резче, чтобы сустав, разрывая связки, выдернулся из своего гнезда, чтобы недомерок, верещащий сейчас под руками, выл по-настоящему, в голос. И вымещать все, что накопилось, пока недомерок не сдохнет. И хрен с ними, с приказами. Хуже, чем сейчас, и Шарку не сделает. Все на свете отдал бы, чтоб вместо этого недомерка здесь был тот Лошадник — с каким удовольствием, медленно и изобретательно Углук разматывал бы его кишки… Пиппин бежал на крики, еле разбирая дорогу. Он выкатился на крошечный прогалок, прежде всего заметил лежащего на земле лицом вниз Мерри, дернулся было к нему, но застыл на месте. На Пиппина смотрел орк, чье разумение задержалось на самом краю, готовое сорваться от малейшего лишнего движения. Пиппину не нужно было приказов стоять смирно. Он и так не шевелился, ни пока Углук вязал руки Мерри, ни когда точно так же скрутил и его. Все оказалось напрасным. Кошмар трех последних суток вернулся снова.***
На просторе понемногу отпускало. Углук усадил обоих полуросликов спина к спине на вытоптанной траве, для верности обвязал еще раз, проверил, чтобы поблизости не валялось ничего, чем можно было бы перерезать веревки, и направился к Лугдушу. За прошедшее время Лугдуш пришел в чувство, но показывалось это только тем, что содержимое его желудка было теперь снаружи. Сам он едва мог и пальцем пошевелить, так крепко досталось его голове. Лекарство от этого орки знали только одно: лежать, ждать, пока пройдет, и надеяться на лучшее. Иногда и впрямь проходило, а иногда нет. Еще как минимум пару дней бедняга не сможет отличать, где верх, а где низ, а на ноги поднимется только дней через десять, не меньше. И в таком состоянии валяться одному в чистом поле под открытым небом — врагу не пожелаешь. Впрочем, как раз врагу Углук с удовольствием этого бы и пожелал. Не надо было оставлять его здесь, среди мертвяков. Единственным местом, дающим хоть иллюзию укрытия, был небольшой ивнячок на речном берегу, и Углук потащил Лугдуша в ту сторону. С передыхами и остановками, пережидая, пока Лугдуш в очередной раз закончит выворачиваться наизнанку, поминутно оглядываясь на пленников, с поисками места для спуска с крутого берега к воде, а потом более-менее сухого клочка земли. Устроив в конце концов Лугдуша, как мог, лучше, Углук заговорил. — Это я, Углук. Слышишь меня? Лугдуш попробовал что-то промычать. — Понял тебя, лежи. Лошадники уехали. Кроме нас, больше никого в живых нет, а я с тобой оставаться не могу. Углук сделал паузу, чтобы Лугдуш уместил уже сказанное в свою битую голову. Чуть погодя продолжил: — Двух недомерков в Изенгард доставить надо. Я их поймал, в лесу прятались. Лугдуш опять попытался сказать что-то членораздельное. Его хватило ровно на три слова: — Хоть не зря… — Лежи, не напрягайся. Я вот тут еды тебе оставил, — Углук подвинул руку сотоварища, дав тому возможность нащупать один из вещмешков, — на две недели невпроед хватит, и вода… вот, чуешь, вот здесь она, во фляжках. И река рядом, если что. Еще одна пауза. — Я как доберусь, доложу, за тобой пошлют кого-нибудь. Насчет последнего Углук вовсе не был уверен. Станет ли Шарку гонять кого бы то ни было в такую даль ради одного солдата, — предмет крайне сомнительный. Отцом родным своим рядовым воякам он отнюдь не был и относился к ним как к имуществу, беречь которое все же стоило, но не более того. Но должен же был Углук оставить хоть какую-то надежду на лучшее. — В общем, ты отлеживайся, все хорошо будет. В этом Углук тоже уверен не был. Чтобы Лугдушу вернуться в Изенгард, понадобится чудо. Если бы все было нормально, отсюда до обиталища Сарумана орки могли бы добежать за пару дней. Но после случившегося, прикидывал себе Углук, одному да с эдаким прицепом весь путь без отдыха ему не осилить. Понадобится дней пять, а то и все шесть. С таким расчетом он и набивал припасы в свой вещмешок: сухари и вяленое мясо, а вода по дороге найдется. И еще поспать, хоть немного, хоть часок, вторые сутки уже без сна. Ложиться Углук не стал. Знал — стоит ему сейчас только растянуться, и он задрыхнет до самого утра. Он еще раз проверил, как там его пленники. Потом уселся поудобнее, подпер голову ладонями и задремал, скрючившись в три погибели. Все, что могло быть сделано здесь и сейчас, уже сделано, а несколько часов промедления ничего не решают. У Мерри болело плечо. Он пробовал потихоньку перешепнуться с Пиппином, но тот всякий раз немедленно шикал, и Мерри пришлось оставить свои попытки. Пиппин боялся. Когда кругом было множество врагов, это не обозначало никого определенного. Теперь же вместо общей безликой массы остался один Углук, и он пугал больше всей давешней банды орков, несмотря на то, что выглядел уже немного более вменяемым, чем несколько часов назад. Всего в паре ярдов от них сидел он странным истуканом, и даже в такой нелепой изгорбленной позе выглядел так, что чувствовалось — этот, пока живой, из когтей не выпустит. Судьба подсунула им самый роскошный подарок, нежданную атаку рохиррим, давшую нечаянный шанс на спасение — они так и не смогли этим воспользоваться. С этих пор уж никак не приходилось надеяться ни на раздоры между разными орочьими шайками, ни даже на простую суматоху и неразбериху, чтобы попытаться сбежать. Можно было оставить еще один знак друзьям, хотя бы ту же брошку Мерри. Теперь для этого уже не пришлось бы выжидать момента и выбирать место в сторонке — один орк никак не смог бы затоптать брошенную вещь. Но зачем? Друзья затерялись где-то там далеко позади. Да и было ли кому догонять?! Пиппин все более впадал в безнадежное и беспросветное уныние.***
Углук потянулся, распрямляя спину, возвращая бодрость затекшему телу и стряхивая остатки дремоты. Зашевелились и хоббиты. Солнце шло к закату и скоро должно было скрыться за Горами, но Углук, как и все орки, во тьме видел не хуже, чем днем. Все было за то, чтобы идти ночью. Недолгое время ушло на окончательные сборы. Напоследок Углук проверил, как там Лугдуш — да все так же. Поставил хоббитов на ноги, направление недвусмысленно указал рукояткой кнута: — Лес справа, степь слева, на полшага впереди меня — пошли! А теперь надо было только двигаться вдоль самой кромки Фангорна, сначала чуть на юг, а потом на запад, тем более, что эта дорога до Изенгарда была почти кратчайшей, да и трава тут росла не такая густая и высокая, как в степи, — та равнинная зелень порадовала бы разве что лошадей, но никак не двух маленьких хоббитов и одного усталого орка. Поздние сумерки сменила темнота ночи. Углук шел быстрым шагом, но, чтобы поспевать, хоббитам приходилось бежать трусцой. Такая скорость орка не устраивала нисколько. Будто на прогулку вышли. Пока ладно и так, на большее его самого сейчас бы не хватило, а завтра, после сна и отдыха, он припустит бегом. Только как быть с его добычей? Можно, конечно, и их в галоп подстегнуть, но долго этак они не протянут. Слишком хлипкие, слишком мелкие. Это вызывало у Углука некоторое недоумение: если уж ни ростом, ни силой не вышли, зачем в большие дела впутываться? Так и придется нести их на себе по очереди, то одного, то другого. Остановились они совсем под утро, когда ожидание какой бы то ни было расправы уже не могло удержать хоббитов от того, чтобы свалиться на землю, да и Углук, если честно, сам еле держался на ногах. При свете дня леса можно было не опасаться, по крайней мере, на самой опушке. Во время то ли ужина, то ли завтрака хоббиты едва не засыпали с куском во рту. Потом Углук опять увязал пленников как можно надежнее, руки за спиной. Рты затыкать не стал: возможного сговора он не боялся — хоть бы обсговаривались, что они сделают, будучи связанными по рукам и ногам? — а если вдруг заорут, кого-то или что-то увидев или услышав, он проснется. Так что пускай шепчутся, сколько влезет, коли силы остались. — Если вдруг кого принесет, не вздумайте на помощь звать — обоих раньше прирежу, — предупредил на всякий случай. — Так что тихо мне. — А если в туалет? — робко подал голос Мерри. — Значит, терпи до вечера, — отрезал Углук, — или в штаны делай. Только я тебя такого на себе потом не потащу, мне дерьма своего хватает. Следующий закат солнца застал их уже в пути. Орк бежал и бежал, как будто усталости для него не существовало, останавливаясь только чтоб поставить на землю одного пленника и закинуть за спину другого, не делая даже коротких привалов. Перекусы ему, видимо, не требовались, а воду он глотал из фляжки на ходу, заодно протягивая эту же фляжку тому из хоббитов, кто сейчас бежал рядом. Пить из одной посудины с орком было очень неприятно, но деваться было некуда. Мерри приходилось хуже всех. Что-то в его плече то ли сместилось, то ли растянулось после хватки Углука. Висение на закорках только сильнее бередило повреждение, а когда Мерри оказывался на земле и наконец-то имел возможность опустить руки, занемевшие мышцы дергало так, что он иной раз не мог подавить вскрик, а понестись сразу бегом не мог и подавно. Остановки и заминки их конвойный не приветствовал, и после короткого предупреждения: «А ну ходу!» щелкал кнут. Хотя бил Углук отнюдь не в полный мах. Так, чтоб резвей скакал только. Рассечешь кожу — возись потом с ним. Со своей колокольни ему представлялось, что если не до крови, то и не больно. Во всяком случае, не настолько, чтобы скулить. Поэтому вскрики Мерри он считал попытками разжалобить и не обращал на них никакого внимания. Снисхождения к ним не имел тоже: в конце концов, если бы его так хлестнули, он бы и звука не издал. Что же до плеча — Углук ведь давал недомерку шанс не доводить дело до крайности, и если тот им не воспользовался, то пусть расхлебывает последствия. Сам виноват. Пиппина пока подгонять нужды не было, он бежал что есть сил без всяких понуканий. Он все никак не мог забыть позавчерашней сцены в лесу и выражения лица Углука и, сколько возможно, старался не злить орка лишний раз. «Железный он, что ли?» — думал Пиппин, когда наступал его черед отдыхать. А заодно клял себя на все корки за свое давешнее поведение в лесу. Зачем, ну вот зачем он выскочил из укрытия, как последний дурак? И почему побежал обратно, только когда услышал крики Мерри?! Ведь ясно же было, что орк орал не пустые угрозы. Получилось-то в конце концов ведь то же самое, оба они оказались снова в плену. Только еще хуже — Мерри теперь правую руку не может поднять без боли. Железным Углук отнюдь не был. Этот безостановочный изматывающий бег служил ему не более чем средством прочистить башку после недавних событий. Усталость не оставляла места мыслям, и все они уходили прочь, кроме двух необходимых: надзора за пленниками и выбора дороги. Чем более росло телесное утомление, тем легче делалось в голове. Да и Изенгард приближался скорее. Не то чтобы Углук торопился выполнить приказ — подождет Шарку лишний денек, ничего с ним не сделается. Но для одинокого орка роханское пограничье было не самым безопасным местом, и не стоило искушать судьбу второй раз. На третьи сутки пути к великому облегчению хоббитов Углук вдруг объявил привал, когда в их распоряжении оставался еще изрядный кусок ночи. Отправляясь на задание, орки вышли через Врата Изенгарда и повернули на восток, держа по левую руку последние отроги Гор, а потом и Фангорн. Возвращаться можно было той же дорогой, но имелась и другая. Вместо того, чтобы обходить длинный язык леса, выступающий вблизи Гор далеко на юг, существовала возможность срезать напрямик, сквозь Фангорн, а потом чуть вверх по склонам Метхедраса. Где-то там в лесу даже была какая-то тропа, ее обнаружили орки, которым в последнее время частенько случалось хаживать на вырубку, и вовсю ей пользовались. Чьи ноги проложили ее, оставалось тайной — точно не знал никто, а болтали о Фангорне разное. Хоть Углук и относился к этим рассказам с недоверием, считая их по большей части байками, сейчас было неподходящее время для того, чтобы проверять их правдивость. Но это сделало бы путь на целый день короче, и он решился. По его прикидкам примерно здесь следовало свернуть в лес, чтобы найти ту орочью тропу, но двигаться через пущу иначе, нежели днем, он был не согласен. — Подъем на рассвете. Идти будем, пока из леса не выйдем. Хоббичье облегчение продолжалось недолго: только несколько часов отдыха. Тропа была там, где ей и положено, и нашлась довольно легко. Чем дальше, тем круче она забирала в гору, и Углук опять перешел на шаг. Солнце поднималось в небе, прогревая лесную духоту. Становилось жарко. Дышать тяжелым влажным воздухом было все труднее, Пиппину очень хотелось пить, Углук парился под всем своим обвесом и потихоньку зверел, а Мерри за его спиной тянуло в сон. Повыше должно было стать полегче, но туда еще надо было дойти. Безмолвие леса оказалось им на руку. Слуха достиг странный шум. Хоть глухой и невнятный, он напоминал мерный звук длинных шагов. Где-то впереди них над тропой вдруг закачались ветви, как будто от порыва ветра, которого тут не было и не могло быть. Приближался кто-то очень большой, и встреча с ним вряд ли сулила что-то доброе. Углук зыркнул по сторонам в поисках укрытия, но ничего хоть сколько-нибудь подходящего не было. Даже никакого бурелома не валялось поблизости, чтоб залечь за ним. Времени придумать что-то получше уже недоставало. Углук живо спихнул хоббитов в сторону от тропы. — Лежать! Не шевелиться, пока не скажу! Он давно уже заметил, что плащи полуросликов делали их почти невидимыми. Такие штуки Углук видел впервые. Жаль, размер не его — ему бы пригодилось. Повинуясь приказу, хоббиты свалились, где стояли. Самому же Углуку ничего не оставалось, кроме как вжаться в ближайший древесный ствол и замереть, стараясь дышать как можно тише и изо всех сил прислушиваясь. Кажется, нечто, чем или кем бы оно ни было, шло мимо, то ли не замечая их, то ли не обращая внимания — звук размеренных шагов приблизился, а потом начал удаляться без пауз и остановок. Чуть погодя Углук отважился повернуть голову и скосить глаза, чтобы посмотреть, что же ходит тут по лесу. По тропе двигалось диковинное существо добрых четырнадцати футов ростом, более всего напоминавшее чудное ожившее дерево. Туловище, покрытое будто бы древесной корой и мхом, как старый ствол, и такое же негнущееся. Странным образом и ноги при ходьбе почти не сгибались в коленях. Шеи у него словно не было вовсе, так что длинная его голова поворачивалась, наверное, не слишком-то легко. На руках по восемь пальцев, похожих на древесные корни, если только уместно корням болтаться в воздухе далеко от земли. Разглядеть лицо или то, что существу его заменяло, и хоть примерно представить, на что оно похоже, уже было никак нельзя. Сила же в существе чувствовалась огромная, так что заметь оно их (а Углук отчего-то сомневался, что это ходячее пугало после того мирно прошествовало бы дальше), защититься от него было бы невозможно. Раздавило бы в два счета, они бы и пикнуть не успели. Вслед удаляющемуся существу глазели и хоббиты. Любопытство пересилило все страхи, и едва только существо их миновало, оба, и Пиппин, и Мерри, не утерпели чуть-чуть приподнять головы. Перевести дух Углук позволил себе не раньше, чем затих всякий звук и в лес вернулась прежняя мертвая тишина. — Вставайте, чо разлеглись? — пробурчал он. Хоббиты поднялись, кое-как отряхиваясь. Только что происшедшее не добавляло Углуку хорошего настроения, но пенять ему было не на кого, кроме себя — сам решил через лес срезать. Припомнив, которого из двух теперь очередь ехать на нем с удобствами, он взвалил Пиппина на закорки и посмотрел на Мерри особенно свирепо: — Ну? Сам догадаешься или опять кнутом угостить? Мерри благоразумно выбрал первое и припустился рысцой. Да ему и самому теперь казалось, что чем быстрее убраться из Фангорна, тем лучше. Теперь невольно закрадывалась мыслишка, что, может быть, не так уж и плохо, что им не удалось скрыться от Углука. Не то чтобы отныне он мог считаться хотя бы добрым знакомым. Нет, конечно. Но Углук по крайней мере был злом известным. То же непонятное существо, которое сейчас прошло мимо них, — вовсе неведомо чем. Доброе оно или злое? Чего от него можно ждать? Углук его явно опасался, но это не означало, что оно может быть враждебно только оркам. Далеко не всегда враг врага — друг. Не исключено, что существо не любит вообще всех чужаков, независимо от рода-племени. Кто знает, что было бы хуже, Саруман или этот Фангорн, огромный, чужой и страшный. Явственно вспоминался Старый Лес — они не прошли по нему и полдня, как попались в расставленную для них ловушку, хотя не замышляли ничего дурного. Фангорн же был намного более первобытным, и вряд ли случился бы здесь донельзя своевременный Том Бомбадил, чтобы спасти их в случае чего. Вскоре тропа пошла вправо и куда-то вниз, ее пришлось оставить и дальше снова идти через лес. Сбиться с пути было невозможно: вершина Метхедраса торчала над деревьями ясно видимой приметой. Следовало все время держаться по левую руку от нее и не забиваться в глубокую долину, отделявшую собственно Метхедрас от его южного отрога, небольшой горушки, окончательно замыкающей цепь Туманных Гор. Во второй половине дня буковый лес постепенно сменился березняком, начал редеть, а потом, к великому облегчению Углука, и вовсе иссяк. Вечером они вышли на обширную пустошь. Безветрие леса кончилось, и на пустоши было неуютно, но выбирать не приходилось: ночевать даже на опушке той негустой рощицы, которая оставалась за спинами, не хотелось и хоббитам, не то что Углуку. Пришлось кое-как устраиваться в сухой и жесткой прошлогодней траве. Хоббиты надеялись, что их плащи все же помогут скоротать ночь, а как собирался обходиться орк — ну как-нибудь да обойдется. Не впервой. Сил нет как хотелось обсудить увиденное, но за едой в присутствии жующего здесь же рядом орка разговор как-то не клеился. И только дождавшись, когда они устроились на ночлег на этом бесприютном склоне, а Углук, судя по размеренному дыханию, кажется, заснул, Мерри еле слышно зашептал Пиппину на ухо: — Как ты думаешь, сегодня в лесу — это было наподобие Старого Ивы? — Не знаю, — так же шепотом отвечал Пиппин. — Тот стоял, где рос, а этот ходит. Но наверное, ты прав. Интересно, он здесь один такой, или их много? — Я думаю, много. Не зря ведь нас Келеборн от Фангорна предостерегал. Это потому что тут такие ходят или еще кто-нибудь странный тут есть, как думаешь? — Этот лес вообще какой-то странный. А знаешь, на что он похож? У нас в Великих Смиалах есть комнаты, в которых уже сто лет никто не живет, а обстановку там не меняли, наверное, и все двести. Зайдешь туда, а там мебель вся в чехлах, и старыми вещами пахнет, и паутина от пыли по углам. А духотища! Там ведь сто лет и не проветривали. Вот и в этом лесу так же, только не знаю во сколько раз древнее. И неожиданно оба они мысленно перенеслись в Шир. Отсюда он казался еще более уютным и домашним, и при этом каким-то сказочным. Посчитав на пальцах, хоббиты с удивлением обнаружили, что покинули дом меньше, чем полгода назад. Всего-то навсего. Мерри примерно представлял, где они сейчас находятся. Если ничего не случится, меньше чем через сутки они окажутся в Изенгарде, и теперешние воспоминания прогоняли мысли о том, что их там ждет. Эти перешептывания Углуку нимало не мешали. Тем более, что сегодняшнее лесное чудище вроде бы казалось полуросликам слегка знакомым, и Углук охотно послушал бы какой-нибудь рассказ о нем. Но разговор, похоже, скатился к воспоминаниям совсем о другом, а это Углуку было нисколько не интересно и только впустую отнимало бы время сна. Сам же по себе этот обмен мнениями означал, что на его приказ лежать и не дергаться оба недомерка наплевали. Вовремя не заметил — сам растяпа, а сейчас лупить за это было попросту лень. Завтра им Шарку устроит. Но пугнуть лишний раз не помешает, просто чтоб себя не забывали. И в шепотную беседу орк вклинился тоже негромким голосом, от которого у Мерри с новой силой заныло плечо, а Пиппина опять слегка подрал мороз по коже. — Если силы остались языками махать, утром оба своим ходом побежите. Хоббиты вернулись в суровую действительность, всякая охота разговаривать улетучилась моментально. Впрочем, назавтра долго бежать им не пришлось. Пустившись в путь с рассветом, еще до полудня они обогнули лысую щебнистую макушку последнего отрога Метхедраса. Отсюда Изенгард был уже виден как на блюдечке. Оставалось всего несколько часов спуска. А там Углуку предстояло еще немного докуки — конечно, Шарку захочет узнать все немедленно. Но если говорить четко и по делу и не кобениться лишнего, когда Белый Колдун просто так, на всякий случай, будет проверять закоулки мозгов, то и здесь можно уложиться где-то в час. А потом свалиться спать, и пусть весь мир идет в пень. — Зря мы не слушались! — вырвалось вдруг у Пиппина. — Ведь говорили нам, чтоб мы домой отправлялись! — Шагай давай, — буркнул Углук. — Скоро узнаешь, зря или не зря.