Граница лишь одного из многих кругозоров

      Когда Кагеяме Тобио исполняется пятнадцать, он просыпается в окружении черных перьев, разбросанных по подушке, и первое, о чем он думает — ох, ну слава Богу. ***       Его родители не в восторге.       Когда он спускается на кухню в это утро, у матери из рук выскальзывает тарелка, а отец немедленно начинает обвинять ее в измене.       — Ворона? Ты наставила мне рога с вороной?       — Не будь идиотом, — рычит она в ответ, и ее глаза вспыхивают золотом, предупреждая, насколько близка она сейчас к тому, чтобы дать выход своему гневу. — Я всегда была тебе верна. Может быть, причина в изъянах со стороны твоей линии, а? В моем роду точно не было ни одного смешанного брака.       — Да никто в моей семье не стал бы трахаться с вороной!       Кагеяма спокойно сидит под их крики и не издает ни звука. Реакция родителей не становится для него сюрпризом, он прекрасно осознает — это все меняет. Это повлечет за собой бесконечные сложности, он знает. И едва ли он когда-нибудь снова будет принят собственной семьей.       Но ему все равно.       Он чувствует облегчение, такую безграничную свободу, что даже опасается, как бы это все не оказалось сном. Даже сейчас он с ужасом ждет, что проснется и больше не будет птицей. И у его опасений есть основания. Ему так часто снились сны о том, как он парит над землей, что все происходящее вполне может оказаться всего лишь одним из них.       Но ни в одном из его снов родители так не орали друг на друга, и уж точно ни в одном из его снов не было столько битой посуды.       И это кажется вполне убедительной причиной, чтобы поверить — на этот раз все происходит на самом деле. ***       Когда мать немного успокаивается, она везет его к врачу. К тому самому врачу, который осматривал его, когда ему было шесть лет, и когда стало очевидно, что он не может превращаться.       Врач проводит пару тестов, но вовсе не выглядит особо удивленным известием о том, что звероформой Кагеямы оказалась черная ворона.       — Кагеяма-сан, — скучным тоном говорит врач. — Я вас предупреждал, что такое возможно.       — Предупреждали? — восклицает Кагеяма, ища взглядом на лице матери подтверждение. Потому что сам он о чем-то подобном впервые слышит.       Доктор приподнимает брови, но если он и осуждает решение матери Кагеямы не сообщать своему сыну о подобной вероятности, то внешне никак этого не показывает.       — Если ребенок не перекидывается вовремя, чаще всего это происходит в рамках отклонения от нормы и означает аномалию.       Для Кагеямы, выросшего с ощущением, что с ним что-то не так, это мало что объясняет, а слово «аномалия» только подкрепляет это ощущение.       — Прости, — говорит врач, когда осознает степень его растерянности. — Оборотничество не полностью биологический процесс. Мы не животные, как бы похоже ни выглядело. И даже при том, что обращение зависит от генетической составляющей, и обычно мы можем контролировать форму, отслеживая и соблюдая кровные линии, это далеко не все, что на нее влияет. Есть еще такая составляющая, как душа. Иногда, если человек психологически не соответствует той животной форме, которая заложена в нем генетически, он становится аномалией и отвергает свою наследственность. Это вызывает задержку в первом обращении.       Врач переводит взгляд на мать Кагеямы.       — Проще говоря, ваш сын никогда не был стайным. Он несовместим ни с одной из собачьих форм. ***       Не стайный.       Именно так и говорили в волейбольном клубе Китагава Даичи.       Кагеяма не знает, что такое стая.       Кагеяма Король Площадки, ему нет дела до стаи.       Это потому что он не может превращаться; он ущербный, ему не дано понять, как устроена стая.       И он слышал это слово так часто — стая, стая, стая — что его начало от него тошнить.       Отлично, может он не понимает. Может не знает, что такое стая. Но когда ему начали сниться сны, в которых он мог летать, это оказалось именно тем, чем он захотел обладать — способностью просто оставить всех этих людей внизу копошиться в пыли.       Он бы предпочел орлиную форму, к слову, или форму любой другой хищной птицы. Он действительно очень хотел попасть в Шираторизаву.       Но ворона — тоже хорошо. Карасуно — тоже здорово.       До тех пор, пока он не собака, до тех пор, пока ему не надо идти в Аобаджосай, что угодно сойдет. ***       Он переезжает из дома родителей в квартиру неподалеку. Родители все оплачивают и говорят, что так будет «удобнее», но он знает — им слишком тяжело находиться с ним рядом.       И это ранит. Конечно, это ранит.       Но перевод в Карасуно того стоит. ***       — Я думал, Китагава Даичи только для собак, — говорит Хината сразу после их первой стычки.       Кагеяма обводит всех исключительно убийственным взглядом, и больше никому и в голову не приходит пройтись комментариями на эту тему. Впрочем, Тсукишима в любом случае не скупится на ядовитые шуточки про бремя короны и элиту.       Никто не спрашивает, как ворону занесло в среднюю школу для собак; проходит еще немного времени и это уже не кажется таким уж важным. ***       И вот, что Кагеяма узнает в Карасуно — пусть он не был создан для собачьей стаи, но, может быть, ему найдется место в птичьей. ***       В Карасуно он не чувствует той зияющей пропасти, что разделяла его с командой в средней школе. Но есть еще целая прорва вещей, о которых, похоже, знают все, кроме него.       Он не знает, как спросить, да и все это не кажется на самом деле важным, пока дело не касается Хинаты.       Хината важен.       Но. Хината — это загадка из разряда тех вопросов, которые он не знает, как задать. ***       Ключевое слово для Хинаты — простота.       Хината говорит: «я здесь!» — и это словно откровение. Единственное, которое Кагеяма когда-либо хотел услышать. Произнесенное с такой подкупающей открытостью, что Кагеяма, всегда с откровенным недоверием относившийся к людям, внезапно чувствует, что Хината не врет. И он может драться с Хинатой, может тренироваться с Хинатой, соревноваться с ним, даже орать на него и диктовать ему, как стать лучше, и требовать от него самых лучших результатов; он может быть самим собой с Хинатой, и тот никуда не пропадет.       Хината намерен быть рядом, что бы ни происходило, и это вторая самая важная вещь в жизни Кагеямы (после волейбола, конечно, но это едва ли нуждается в уточнении, потому что Хината неотделим от волейбола и так). ***       Вопрос не становится ребром, пока в один прекрасный день у Кагеямы не происходит весьма напряженный разговор с родителями.       Само по себе это обычное дело. С тех самых пор, как он начал обращаться в ворону, любой его разговор с родителями можно назвать напряженным. И хотя он переехал, хотя знает наверняка, что они не хотят иметь с ним ничего общего, они все равно настаивают на том, чтобы раз в неделю он приходил к ним на ужин, и каждый раз это просто сущий кошмар. Родители или заводят песню о том, как все это несправедливо, или пытаются найти способ все исправить.       Хуже всего, когда они пытаются все исправить, и сейчас как раз такой случай.       — Тобио, я тут подумала, что будет не лишним уже начать задумываться о создании семьи.       Даже ничего толком не жуя в этот момент, Кагеяма умудряется подавиться.       — Я поговорила с семьями Ориха и Мудо, и знаешь, род Кагеяма все еще достаточно завидная партия, несмотря даже на… — она запинается. Уже месяц прошел, но она так и не смогла признать тот факт, что у нее сын превращается в ворону. — Неважно. Нам стоит устроить смотрины…       — Но они же собаки, — выпаливает Кагеяма. — А я — нет.       — Это так, но, как я уже сказала, кровная линия рода Кагеяма все равно важна, и есть люди, готовые… закрыть глаза на нюансы и рискнуть ради следующего поколения. Мы определенно уже не можем рассчитывать на идеальное предложение от кого-то из нашего вида, на которое надеялись с тех пор, как ты пошел в среднюю школу, но нет причин, почему бы тебе не войти в одну из достойных семей…       — Я ворона, — обрывает Кагеяма. — И я собираюсь выбрать пару среди ворон.       Он закрывает рот, в легком смятении от того, что едва не сказал — я выбрал себе в пару Хинату.       Ха. Это что-то новенькое.       У него нет возможности как следует изумиться своему открытию, потому что у матери вспыхивают золотом глаза:       — А теперь послушайте меня внимательно, молодой человек. Достаточно плохо уже одно то, как ты опозорил эту семью своей постыдной формой, но если ты думаешь, что тебе будет позволено продолжать пятнать нашу кровную линию, наградив меня выводком воронья…       — У тебя и так будет выводок воронья! У тебя сын ворона!       — Перестань думать только о себе, Тобио!       Он не знает, что хуже — то, как мать на него кричит, или то, как отец вообще ничего не говорит.       Кагеяма встает и выходит из-за стола. ***       Он возвращается в свою квартиру и не может сомкнуть глаз. Он думает о том, что после такого, наверное, больше не увидит родителей, и думает о Хинате. И это словно самая естественная в мире вещь — решить провести жизнь с Хинатой, что на самом деле очень странно, учитывая, что они даже не встречаются.       Может быть, он даже всерьез рассмотрел бы возможность сойтись с каким-нибудь симпатичным оборотнем из собак — дать матери вожделенных внуков — не будь он так абсолютно уверен, что никто, кроме Хинаты, ему не нужен.       (И вот, снова — это твердая уверенность, что он хочет провести остаток своей жизни с Хинатой, хотя они никогда не говорили ни о чем таком, и даже не обменялись ни одним игривым взглядом).       И в таких вот размышлениях то о родителях, то о Хинате, Кагеяма проводит весьма бессонную ночь. ***       Где-то под утро — еще слишком темно, чтобы это могло считаться началом дня — Кагеяма подскакивает в холодном поту, пораженный мыслью — срань господня, да они же хотели женить меня на Ойкаве!       Именно это его мама имела в виду — идеальное предложение, на которое они надеялись с тех пор, как он пошел в среднюю школу, союз с одним из их вида — она имела в виду Ойкаву. Он не уверен, почему раньше до этого не додумался, но оглядываясь назад, таков, вероятно, был план с обеих сторон.       Никогда еще он не радовался так сильно, что оказался вороной. ***       Он понимает, что физически не способен сосредоточиться на стольких проблемах сразу (на целых двух). Как-то повлиять на родителей он точно не может, так что, остается переключиться на Хинату; эта проблема выглядит именно так, словно надо попытаться решить ее как можно скорее.       За исключением… за исключением того, что он понятия не имеет, как вороны выражают свой интерес по отношению к объекту симпатий.       В обеденный перерыв он впечатывает ладонь в стену и нависает над Хинатой, уставившись на него сверху вниз.       — Че-чего?! Подраться хочешь, да? — ощетинивается Хината.       Кагеяма хмурится. Он не очень уверен, что делать дальше. Что вороны вообще делают?       — Что? — Хината бочком отступает, выставляя руки в оборонительную позицию для драки.       Это просто нелепо. Кагеяма шагает вперед и обхватывает Хинату руками; тот пищит и трепыхается в попытке вырваться.       — Тупица, — цедит Кагеяма. — Стой спокойно.       Он практически полностью закрывает Хинату своим телом, оставляя на нем свой запах.       Как-то весьма по-хитрому извернувшись, Хината все же сбегает.       — Это было странно! И стремно! Маньякама!       Но его лицо пылает, когда он убегает, и он совершенно очевидно смущен, и Кагеяма приходит к выводу, что это, по крайней мере, шаг в верном направлении. ***       Для собак ключевым моментом был запах.       Пометить кого-то своим запахом означало заявить всему миру, что ты заинтересован в человеке, как в своей возможной паре. Это так же позволяло соперникам определить, перед кем отступать сразу или кому бросать вызов.       Как только Кагеяма начинает целенаправленно делать все, чтобы закрепить на Хинате свой запах, он не может отделаться от чувства, что это совсем не то направление, которое приведет его к нужной цели (особенно учитывая, что Хината продолжает удирать и совсем не облегчает ему задачу, когда Кагеяма пытается нацепить на него свою спортивную куртку).       И дело в том, доходит до Кагеямы, что ему на самом деле не надо ничего никому доказывать. Почему-то ощущается в порядке вещей просто знать, что Хината предназначен для него, так же как он сам — для Хинаты. Судьба, как говорится. Они предназначены друг другу, и это то, что оба они безусловно должны просто знать. ***       У Кагеямы все шансы полностью пропустить что-то важное в жизни команды (и всей школы, если уж на то пошло), но Укай делает объявление во время тренировки. Справедливости ради надо сказать, что Кагеяму сложно назвать невнимательным, просто поведение одноклассников мало его заботит, и даже когда они начинают вести себя странно, он предпочитает их игнорировать.       Но тренер делает объявление, и это проясняет ему пару моментов.       — Ладно, слушайте сюда, — начинает Укай, собрав всех напротив себя.       Такеда стоит позади, изобразив лицом «непреклонного наставника», как тогда, когда он сказал им, что они должны сдать экзамены, если хотят поехать в тренировочный лагерь в Токио. Укай, с другой стороны, багровеет и вообще выглядит так, словно предпочел бы оказаться где угодно, лишь бы подальше отсюда.       — В общем, я просто хочу, чтобы вы все знали, что я знаю — весна близко и все такое, и я знаю, что это сложное время…       Танака и Нишиноя тихо ржут ровно до того момента, пока им не прилетает по подзатыльнику от стоящего у них за спинами капитана.       — …очень сложноe время, — повторяет Укай, наградив их свирепым взглядом. — И кому-то из вас будет сложно сосредоточиться, но нам все равно надо будет готовиться к соревнованиям, так что я хочу, чтобы вы все помнили, что мы все через это проходим, и все можем быть немного не в себе, ладно? Так что, будьте паиньками. Так же я знаю, что это пустая трата времени говорить вам, парни, держать себя в руках, но давайте вы постараетесь не выносить сор из избы, ага? Сделайте свою личную жизнь личной.       — Точно, Даичи, — тут же тычет Танака капитана локтем.       — Заткнись, — говорит Даичи, но неотвратимо краснеет.       Половина команды Карасуно краснеет, если уж начистоту. Ямагучи становится ярко-красным, прирастая взглядом к полу. Сугавара что-то шепчет Асахи, и бедолага ас выглядит так, словно ему физически больно оттого, насколько неловко он себя чувствует. Даже Хината начинает нервничать.       — Так, ну ладно! — Укай хлопает ладонями и потирает их одна об другую. — Хватит об этом. Начинаем тренировку. ***       Загвоздка в том, что он так и не сказал команде о том, что не был рожден вороной. Да никто и не спрашивал. Был тот короткий неловкий момент с собаками и школой Китагава Даичи, но никто его не дожал, чтобы докопаться до сути, а сам Кагеяма не из тех, кто станет добровольно разбрасываться о себе сведениями.       Он уже и так провел часть жизни с ощущением оторванности от всего мира, и меньше всего ему хотелось сделать что-то, из-за чего эта история повторилась бы и здесь. Так что, по здравому размышлению, лучше всего было просто позволить всем и дальше думать, что он родился в семье ворон, даже если он едва соображал, что происходит, и терялся в вопросах. ***       — Помнишь прошлый год? — говорит Нишиноя, несильно толкая Сугавару в бок. — Как ты чуть не отправил того несчастного первогодку на больничную койку? Это было потрясающе!       — О, ради всего святого, не напоминай мне, — стонет Сугавара, закрывая лицо руками.       — Что, правда, Суга-сенпай? — с интересом спрашивает Ямагучи.       — Была весна! Я был не в себе!       — Что за убогие оправдания, — вставляет Тсукишима. — Мы не животные, чтобы полностью терять над собой контроль.       — Попридержи язык, первогодка! — вскидывается Танака, готовый подкрепить слова кулаками, но Энношита удерживает его на месте.       — Едва ли я единственный оказался на пороге смертоубийства в период ухаживания, — фыркает Сугавара, ничуть не обидевшись. — Если сумеешь пережить сезон, ни разу не попытавшись кого-нибудь убить, я лично паду ниц перед совершенством твоего самоконтроля.       — Но согласись, когда ты размазал того парня по полу, представление получилось что надо даже по весенним меркам, — с нездоровым энтузиазмом продолжает гнуть свое Нишиноя. — Он потом к волейбольной площадке ближе чем на сто метров не подходил.       — В моем классе до сих пор это обсуждают, — добавляет Энношита.       — О, Боже, — говорит Сугавара, продолжая свои неубедительные попытки спрятать пылающее лицо.       — А мне понравилось, — во взгляде Даичи, когда он смотрит на своего сеттера, безграничная нежность.       — Как же я рад, что больше во всем этом не участвую, — искренне говорит Асахи.       Кагеяма слишком поглощен отчаянными попытками вникнуть в суть разговора, чтобы заметить, насколько смущены остальные первогодки, и как они старательно отводят взгляды друг от друга. ***       Кагеяма решает, что проще всего будет просто найти все ответы в сети. Но выясняется, что проще сказать, чем сделать. В сети полно сайтов, посвященных всем возможным ритуалам ухаживания сообщества оборотней, но по итогу получается, что вся предоставленная на них информация является набором весьма противоречивых сведений. В какой-то момент Кагеяма понимает, что некоторые из этих сайтов создавались даже не воронами, и люди там понятия не имеют, о чем они вообще говорят.       До того, как он превратился, единственное, что он знал о воронах, это что они не придерживаются кровных линий.       «У ворон нет родословных» — презрительно кривилась мать. Чему, с точки зрения Кагеямы, оставалось только позавидовать.       Еще бродили слухи, что вороны… не особо разборчивы в том, с кем делить постель. О чем-то таком болтали в средней школе. Что вороны прыгают по койкам и меняют партнеров, как перчатки. Но с тех пор, как Кагеяма перешел в Карасуно, ни единое слово из всего этого не подтвердилось. И вороны уж точно не гнались за удовольствиями в том смысле, что все им приписывали.       На большинстве сайтов публика сходится во мнении, что сезон ухаживания у ворон начинается весной, и что в этот период их поведение несколько противоречит здравому смыслу.       Хотел бы Кагеяма знать, что это значит.       Он заранее готовится к худшему. ***       Всю среднюю школу Кагеяма провел сам по себе. И это наводит его на мысль, что так и есть — ему нет места в стае. Он знает, что не разбирается в чувствах других людей, но он даже не подозревает, насколько слеп он относительно эмоций окружающих. Ровно до того момента, когда до него начинает доходить, сколько на самом деле парочек уже сложилось в команде Карасуно, а он ничего и не замечал.       Получается очень неловко, когда он буквально натыкается на Даичи и Сугавару, когда те обжимаются в подсобке. И только тогда понимает, в каких они на самом деле отношениях.       Он успевает заметить только переплетенные конечности и тут же выскакивает за дверь, умирая от стыда.       Нишиноя разряжается диким хохотом, когда замечает его реакцию.       — Даичи и Суга?       Танака хлопает Кагеяму по спине, когда тот кивает в подтверждение.       — Поздравляю! Каждый год кто-то на них напарывается. В прошлом году это был я.       — А в наш первый год — я, — вздыхает Асахи. — Надо было тебя предупредить. Я просто обхожу подсобку десятой дорогой весной.       — Пора бы это исправить, — подмигивает Нишиноя, заставляя Асахи покраснеть.       — Они вместе с первого года? — задумчиво спрашивает Ямагучи.       — Первый год они только ухаживали друг за другом, — уточняет Асахи. — Официально начали встречаться с прошлого года.       — Никогда не видел смысла в долгих ухаживаниях, — тут же заявляет Нишиноя, припечатывая ладонь Асахи между лопаток. — Я просто увидел, кто мне нужен, и взял свое!       — Мужик! — аплодирует стоя Танака, и лицо Асахи приобретает уже какой-то явно нездоровый оттенок красного.       Вот так Кагеяма и обнаруживает, что капитан и вице-капитан встречаются. Так же как ас и либеро. ***       Безумие набирает обороты по всей школе, и даже для Кагеямы становится очевидно, что все его одноклассники либо уже разбились на пары, либо активно друг за другом ухлестывают. У него на глазах разнимают по меньшей мере три драки, и еще о дюжине стычек он слышит, и все происходящее окончательно сбивает его с толку.       Он случайно слышит, как один учитель говорит другому:       — Господи, я ненавижу весну. Дети просто неуправляемые. Куда ни глянь, везде гормоны и драма!       — Ну не знаю, мне этого даже немного не хватает. Все это так романтично. Мой муж больше не делал вообще ничего романтичного с тех пор, как ухаживал за мной.       Это тот самый момент, когда можно было бы прояснить многие вещи, умей Кагеяма взаимодействовать с другими людьми. Ему надо просто подойти к этим учителям и задать свои вопросы; они наверняка отнесутся с пониманием к его проблеме.       Кагеяма не двигается с места. ***       — Я взял тебе пирожок с мясом.       Кагеяма с присущим ему подозрением смотрит на предложенную еду.       — Почему?       — Просто взял, ясно? Ты будешь или нет? — моментально заводится Хината.       Кагеяма берет пирожок, но остается начеку. В обычных условиях сам факт того, что Хината предлагает ему что угодно, взволновал бы его до глубины души, но он так же замечает, что себе Хината ничего не взял, и что вообще происходит, почему Хината купил пирожок для Кагеямы, но ничего не купил себе? Это вообще на Хинату не похоже.       — Ты в него плюнул или что? Что с ним не так?       — Что? Нет! Самый обычный пирожок! Я просто… не хочешь, не надо! Отдам кому-нибудь другому…       Кагеяма целиком запихивает злополучный пирожок в рот, внезапно придя в ужас от одной мысли, что он (пирожок Хинаты!) достанется кому-то другому.       — Спасибо, — благодарит Кагеяма. В конечном итоге это и правда оказался самый обычный пирожок.       — На здоровье, — бормочет Хината. И выглядит при этом как-то… разочарованно, что ли.       Но Кагеяма никогда особо не разбирался в чувствах других людей, так что, наверное ему просто показалось. ***       — О, мой Бог, о, мой Бог, Киёко-сан! — вопит Нишиноя.       — Так держать, Ячи-сан! — вторит ему Танака.       — Вау! — подключается к ним Хината. — Вау, поздравляю вас обеих!       Ячи краснеет, она уже достигла того оттенка красного, что еще немного, и можно объявлять угрозу радиоактивного заражения, и ее попытки прикинуться невидимкой, спрятав лицо в ладонях, никого не обманывают.       В основном, потому что Киёко стоит рядом, обнимая ее одной рукой за талию. У нее на лице выражение обычной прохладной отстраненности, но каким-то образом к нему примешивается невероятное самодовольство.       — Вот так сразу в официальные отношения? Киёко-сан, а вы, оказывается, такая решительная! — говорит Танака.       — Я увидела, кто мне нужен, и взяла свое, — невозмутимо отвечает Киёко.       Ее слова вызывают одобрительные хлопки и свист, и восторженные выкрики, и шум стоит, как на базарной площади.       Впервые с тех пор, как он пришел в Карасуно, Кагеяма чувствует себя здесь чужим. Он догадывается, что Киёко и Ячи теперь, видимо, встречаются, но так же он не может отделаться от ощущения, что от него ускользает что-то, о чем все вокруг прекрасно осведомлены. ***       — Очень красиво, — немного позже говорит Ямагучи. — И вам идеально подходит, Ячи-сан.       — Я знаю, но правда же? Это словно сон, — Ячи прикасается к своим волосам, и только теперь Кагеяма замечает блестящие заколки. Украшающие их шарики выглядят словно собранными из сотен крохотных бриллиантов.       — Вам так повезло, — мечтательно говорит Ямагучи. — Хотел бы я, чтобы мой… То есть, хотел бы я, чтобы у меня тоже кто-то появился поскорее.       Хината тоже не остается в стороне:       — Так здорово, Ячи-сан! Я так за вас рад!       — Я даже не могу ничего дать взамен, — признается Ячи смущенно. — Киёко-сенпай сама все сделала. Я бы никогда не осмелилась.       — Я тоже, — кивает Ямагучи.       — Что? А что вам мешает?       — Ух, Хината, не сыпь соль на рану, — просит Ямагучи.       — Уж Хината-кун с легкостью бы начал ухаживать за кем-нибудь, — говорит Ячи. — Ты такой храбрый!       — Да при чем тут храбрость, — отнекивается Хината, но Кагеяма видит, что он польщен, как всегда, когда кто-то его хвалит. — Конечно, я мог бы начать ухаживать за кем-то! Какой смысл ходить кругами.       — Так у тебя уже есть кто-то на примете? — Ямагучи хитро улыбается.       — Может бы-ы-ыть, — тянет Хината, напуская на себя загадочности на мгновение.       Они не знают, что Кагеяма их слышит. Кагеяма подслушивает самым бесстыжим образом, надеясь получить хоть какие-то ответы. И теперь он отшатывается, чувствуя, как внутри закипает ярость от мысли, что Хината заинтересован в ком-то.       В ком-то, но не в нем — вот, в чем дело.       И ему это совсем не нравится. ***       — Думаешь, ты найдешь свою пару в этом сезоне?       — Хмм, не знаю, мы еще так молоды, не уверена, что хочу связать себя такими узами, пока не закончу школу.       — Но можно же просто ухаживать друг за другом. Это прикольно.       — Да, но после ухаживания обычно приходится идти под венец, а я всегда хотела пойти в колледж в Токио, и может присмотреть себе какого-нибудь красавчика там.       — Это точно не для меня! Мои родители создали пару в юности, и я тоже так хочу.       Хотел бы Кагеяма, чтобы одноклассницы обсуждали что-нибудь более полезное. Его уже и так не оставляет чувство, что он ведет себя словно маньяк какой-то, но продолжает сидеть настолько близко, насколько это возможно, и прислушиваться к их разговору. Но для него сейчас и такой способ получить информацию хорош, потому что отчаянные времена требуют отчаянных мер.       — Ты уже кого-нибудь нашла?       Раздается долгий, полный драматизма вздох, и:       — Нет. Родители говорят, они просто узнали, когда увидели друг друга, разве это не романтично? Это именно то, чего я хочу. Но такого, чтоб я просто посмотрела и узнала, такого еще не было.       Кагеяма оживляется. Вот это уже звучит интересно. Очень похоже на то, что он почувствовал, когда встретил Хинату. И он придвигается чуть ближе, в надежде, что она додаст чуть больше конкретики.       — Эй! Ты что там делаешь возле Сато-сан!       — Что? — застывает от неожиданности Кагеяма.       — Что? — оборачиваются обе девочки.       Они втроем непонимающе смотрят на накинувшегося с криком на Кагеяму одноклассника (Мидо? Муто? Кагеяма действительно не обращает внимания на людей в своем классе).       — Ты что, думаешь только потому, что ты какая-то там звезда волейбольной площадки, то можешь делать все, что хочешь?       — В смысле? — не понимает Кагеяма.       — Муто-кун, ты о чем?       — О нем! Он думает, что раз он в спортивном клубе, то может делать, что хочет!       — Я ничего не делал, — говорит Кагеяма.       И тогда с воинственным «А-а-а!» пацан на него кидается. ***       Танака начинает обидно хохотать, когда Кагеяма появляется на тренировке.       — Неужели наш первогодка уже влез в драку за чье-то сердце?       — Нет! — запальчиво повышает голос Кагеяма, когда и Тсукишима начинает мерзко хихикать. — Какой-то тип просто набросился на меня на ровном месте!       Даже девчонки казались озадачены этим внезапным нападением, когда учитель оттащил Муто от Кагеямы.       — Прости пожалуйста, Кагеяма-кун! — сказала Сато. — Мы с ним даже не встречаемся! Мне он даже не нравится! Понятия не имею, что на него нашло.       — Боже, должны же быть какие-то границы весеннему безумию, — недовольно фыркнула ее подружка. — И должна сказать, в этом нет ничего привлекательного. Никогда не понимала этой тенденции подраться за кого-то, а ты, Сато?       — Э, — замялась Сато. — Ну. Только не с участием Муто-куна, это уж точно. Извини еще раз, Кагеяма-кун!       И вот, обзаведясь синяком на пол-лица и прорвой недоумения, Кагеяма по-прежнему не имел ни малейшего понятия, что произошло.       — Такое иногда случается, — сочувственно говорит Даичи, потрепав Кагеяму по плечу. — Иногда ученики чувствуют угрозу со стороны спортсменов. Ты не поверишь, сколько раз втягивали в драки Асахи, пока Нишиноя не заявил на него свои права.       — Я никогда не хотел ни с кем драться, — грустно подтверждает Асахи. — Приходилось тщательно следить, чтобы случайно не стать с кем-нибудь рядом. Люди все время думали, что я посягаю на их пару.       — Ха! Как будто бы тебе хватило бы смелости! — подтрунивает над ним Нишиноя.       — Ноя-сан, — возмущается Асахи слабым голосом.       — Как, должно быть, тяжела королевская доля, — издевается Тсукишима. — Девочки сами падают в твои объятья, парни затевают драки.       — Заткнись! — рычит Кагеяма.       — Бедный наш сиятельный Король Площадки, — Тсукишима и не думает прекращать. — Все хотят заполучить его себе в пару.       — Все не так было!       Кагеяма искренне надеется, что кто-нибудь поколотит Тсукишиму этой весной. Если Тсукишима выберется из этого кошмара, ни разу не схлопотав по лицу, Кагеяма точно будет знать, что в мире нет справедливости.       Он волей-неволей замечает, что Хината не разделяет общего веселья. Хината вообще не говорит ни слова. ***       — Вот, — говорит Хината, протягивая Кагеяме полотенце после тренировки.       — Спасибо, — отвечает Кагеяма, стирая пот с шеи.       — Эй-эй, Кагеяма, так ты встречаешься с кем-то?       — Что? Нет конечно! Тот тип набросился на меня ни с того, ни с сего!       — Хм, — очень осмысленно выдает Хината.       А Кагеяма смотрит на него не мигая, и внезапно оказывается оглушен настойчивой потребностью его поцеловать.       Это настолько непреодолимое глубинное чувство, что он даже тянется к Хинате, прежде чем осознает, что делает. Сказать, что он в ужасе — ничего не сказать. Он резко обхватывает себя руками, чтобы удержаться и не обнять Хинату. Он хочет его обнять. Хочет толкнуть к стене, прижаться всем телом, зацеловать его всего. Желание настолько сильное, что это не может не пугать; он однозначно не доверяет сейчас своему самоконтролю. Если они продолжат стоять рядом, шансы на то, что он сможет и дальше держать себя в руках, стремительно тают.       — Эй, Кагеяма, хочешь пойти погулять? Тут парк недалеко, и я подумал, может мы посмотрим на закат, ну или что-то такое…       — Нет! — Хината в безлюдном парке после наступления темноты. Он ни за что не удержится, он просто набросится на него, и это все разрушит. — Нет, это тупо.       И Кагеяма позорно сбегает, прежде чем натворит что-нибудь, о чем потом пожалеет (и еще потому что если останется, уже ни для кого не будет секретом, как сильно он хочет Хинату, и это будет унизительнее некуда).       Похоже, холодный душ — его единственное спасение. ***       Хотя Кагеяма рад, и всегда будет рад, что он ворона, он не может отделаться от мысли, насколько же все было бы проще, будь они оба собаками.       (Вовсе нет. Будь они собаками, родители костьми бы легли, но не дали ему связаться с Хинатой. Милостивый боже, они планировали свести его с Ойкавой! В общем. С какой стороны ни посмотри, а все же лучше собакой не быть).       Но если бы они все же были собаками, Кагеяма хотя бы мог учуять, привлекает ли он вообще Хинату. Он мог бы оставить на Хинате свой запах, и если бы Хината сделал так же, они оба знали бы, что это взаимно. И все другие собаки просто знали бы, что Хината его, и отвалили, и ему не пришлось бы сходить с ума от ревности каждый раз, как Хината шел гулять с одноклассниками.       Но они определенно на одной волне, верно? Хината наверняка знает, что нравится Кагеяме, и это взаимно, и они могут просто хоть завтра обвенчаться, потому что Кагеяма собирается провести всю свою жизнь на одной спортивной площадке с Хинатой.       — …позаниматься?       — Что? — переспрашивает Кагеяма, сообразив, что Хината задал ему вопрос, пока он отвлекся на то, как приятно Хината пахнет, и как бы он хотел, чтобы Хината пах им.       — Ты не слушал? — восклицает Хината раздосадованно и совсем немного обижено.       Засада — думает Кагеяма, потому что ему совсем не хочется признавать, что он замечтался об их совместной жизни. Он пытается сообразить, о чем только что шла речь — что-то про позаниматься вместе у него дома.       — Это не самая удачная идея.       Сегодня он отбывает еженедельную повинность у родителей — которую он бы с превеликим удовольствием пропустил — но если он расскажет им про Хинату, они могут догадаться о его планах связать с ним свою жизнь (что, безусловно, будет иметь крайне разрушительные последствия), и может случиться настоящая катастрофа.       — Оу, — говорит Хината странным голосом. И когда Кагеяма переводит на него взгляд, то обмирает. Хината выглядит таким отчужденным — словно кто-то его подменил — что это по-настоящему пугает.       — Эй, — Кагеяма пытается приблизиться, но Хината отскакивает.       — Ага, ладно, — говорит он с улыбкой. Но это та улыбка, которую цепляют для незнакомцев на улице, и внезапно Кагеяма паникует.       — Погоди, — начинает он, уже готовый признать, что отвлекся, что был недостаточно внимателен, признать, что все его мысли занимает только Хината, признать что угодно, лишь бы закрыть разрастающуюся между ними пропасть.       — Тогда как-нибудь в другой раз, — кивает Хината, продолжая отходить все дальше. Кагеяма хочет его догнать, но чувствует себя парализованным, в голове одна только звенящая пустота, и вокруг тоже пустота, совсем как тогда в Китагава Даичи, когда никого не оказалось рядом, и он остался совсем один…       Хината просто уходит, и Кагеяма не знает, что ему делать. ***       По зрелому размышлению, надо просто поговорить с Хинатой. Сесть, усадить его напротив и сказать: ты мне нравишься, идиот, давай уже, наконец, встречаться!       Но если бы Кагеяма знал, как это сделать, вся его жизнь сложилась бы совсем иначе.       Так что, единственное, что ему остается, это ошиваться поблизости от Хинаты и случайно подслушивать его разговоры. (Не то чтобы он пытается специально. Он не планировал подслушивать на самом деле, ясно? Так просто получилось).       Хината, Ямагучи и Ячи снова говорят о чем-то, когда Кагеяма сворачивает за угол того же здания, под стеной которого они сидят, и он не виноват, что благодаря наследственности, слух у него все же острее, чем у обычной вороны. Так что, он все прекрасно слышит из своего укрытия.       Вот бы они еще прекратили говорить о Ямагучи и переключились на более важную тему — на Хинату, например.       — …и не собираешься начинать? — обеспокоено спрашивает Ячи.       — Как я могу? Он не делает ни шага навстречу, — отвечает ей Ямагучи, его голос срывается.       — Возможно, он ждет первого шага от тебя?       Ответ так и не звучит, но Кагеяма подозревает, что Ямагучи демонстрирует скепсис, потому что Ячи почти сразу говорит:       — А, ну ладно, может и нет, но…       — Он знает — он должен знать, что я хочу. И мне казалось, он хочет того же, но весна почти закончилась, а он так ничего и не начал. И… это тяжело. Ждать. Я думаю… думаю, мне надо отступиться, я просто…       — Не говори так! Может тебе надо просто попробовать. Ты ведь ничего не потеряешь, если попробуешь, да? Скажи ему, Хината-кун!       — Нет, — говорит Хината бесцветным голосом, и это звучит непривычно и странно. — Я думаю, может Ямагучи прав. Иногда попытки делают все только хуже.       — Хината…       — Хината-кун, ты же не…       — Меня отшили.       — Что? — вскрикивают они одновременно.       Кагеяма прикусывает язык, едва удержавшись от точно такого же возгласа. Что?       — Не может быть!       — Ты уверен? — уточняет Ячи. — Может, ты что-то не так понял?       Хината сопит.       — Нет. Я пробовал несколько раз. И это — точно. И я не знаю, сколько раз надо получить отказ от одного и того же человека, прежде чем поедет крыша.       — Хината, — в голосе Ямагучи отчетливо слышно беспокойство.       — Да все в порядке, правда. Не надо было… это было тупо, пытаться снова и снова. Но я и правда думал… — он вздыхает и заканчивает. — Все хорошо! Я в норме. Это всего лишь старшая школа, вся жизнь впереди.       Натянутую бодрость в его голосе больно слышать — Хината самый честный человек из всех, кого он знает. Хината никогда не врет о своих чувствах. И слышать, как он заставляет себя улыбаться, когда ему, вероятно, хочется кричать, просто невыносимо.       Кагеяме приходится развернуться и уйти, иначе он сам за себя не отвечает. Потому что у него не просто разрывается за Хинату сердце, перед глазами у него стоит багровая пелена ярости. ***       Меня отшили.       Хуже всего, что Кагеяма даже не знает, кто его враг. У него руки чешутся вцепиться кому-нибудь в горло — будь у него клыки и когти, разорвал бы на куски. Но раз уж когтей нет, сойдет и просто отделать как следует, и бить снова и снова, пока от него мокрого места не останется, от этого типа, в которого влюбился Хината.       Который посмел занять место Кагеямы.       Он всерьез размышляет над тем, чтобы пропустить тренировку. Если он увидит сейчас Хинату, то вполне может отмочить что-нибудь безумное. С равной вероятностью как поцеловать его, так и попытаться выбить имя того, в кого его угораздило влюбиться.       Я не знаю, сколько раз надо получить отказ от одного и того же человека.       Кто? Кто ему отказал? Кто посмел? Кагеяма убил бы этого идиота за одну только тупость. Он в таком бешенстве, и у этого бешенства столько самых разных причин: Хината любит кого-то, и это точно не Кагеяма; Хинату отшил какой-то придурок; Хината любит его достаточно сильно, чтобы подойти несколько раз, и этот придурок все равно его отшил — несколько раз.       Если хорошенько подумать, даже к лучшему, что он не знает имени. Знал бы — ничто не остановило бы от расправы над соперником.       (И все равно. Его мучает этот вопрос — кто? Кто это? Кто-то из Карасуно? Кто-то из его класса? Из команды? Но Хинату всегда окружает столько людей, это может быть кто угодно; кто угодно из тех, кого они встречали среди других школ по всей Японии. Кенма из Некомы, Аонэ из Датэко. Хинату все любят, а значит врагом может оказаться любой).       Эта ярость пугает его. Это совсем на него не похоже.       (Это весна во всем виновата). ***       Он абсолютно не готов сегодня выдерживать очередной натиск родителей с их попытками свести его с кем-то из небогатого собачьего семейства, спекулируя фамилией Кагеяма.       Но он все равно идет на встречу. Как только он переступает порог родительского дома, то сразу понимает — вечер будет и вполовину не так плох, как он опасался.       Все будет намного хуже.       — Привет, Тобио-чан, — говорит Ойкава. — Давно не виделись. ***       — Разве не чудесно, что семья Ойкава навестила нас? Мы так давно не собирались вместе, — говорит мать Кагеямы.       Кагеяма мудро хранит молчание. Он просто сидит, утопая в неловкости и напряжении, размышляя, не поздно ли еще скинуться с моста повыше. (И это кажется намного более продуктивным способом провести вечер, серьезно).       — Так жаль… — раздается полный драматизма вздох, подтверждающий худшие опасения Кагеямы — они действительно рассчитывали породниться.       (Он благодарен мирозданию за то, что семья Ойкавы — те еще снобы, они ни за что не позволят своему драгоценному сыночку связаться с вороной).       — Действительно жаль, я рассчитывала, что у Тоору и Тобио-куна получатся чудесные детки.       Единственное, что сглаживает эффект этого леденящего кровь заявления, так это то, как Ойкава давится на словах матери и остервенело кашляет.       — И все же, Кагеяма-сан, нет особой нужды обращаться к семьям с сомнительной родословной. К примеру, было бы неплохо для обеих семей, если бы вы свели Тобио с Хаджиме-куном.       До Кагеямы даже не сразу доходит, о ком вообще речь, зато Ойкава понимает все мгновенно.       — Ива-чан не будет иметь ничего общего с вороной, — в голосе Ойкавы прорезаются рычащие нотки. — И уж точно не с Тобио-чаном.       — Тоору! Соблюдай приличия. Союз с семьей Кагеяма в его интересах, и нет никаких оснований полагать, что… изъян Тобио-куна как-то повлияет на будущее поколение…       До сих пор Кагеяма думал, что знает Ойкаву достаточно хорошо, но тем занятнее становится наблюдать, как тот борется с закипающим внутри гневом. Ойкаву едва ли можно отнести к разряду вспыльчивых людей, и тем более странно видеть его в ярости — убийственной и холодной.       — Ваше предложение унизительно, матушка.       — И чем же это? — запальчиво вмешивается мать Кагеямы, демонстрируя свой собственный норов, контрастно вспыхивающий огнем на фоне ледяного бешенства Ойкавы. — Семья Кагеяма принадлежит благородной кровной линии. Именно так я и поступлю, мне стоило сразу связаться с Иваизуми-сан. Думаю, ей польстит предложение…       — У меня уже есть Хината, — громко объявляет Кагеяма.       Все замолкают, словно громом пораженные. Ойкава смотрит на него сначала удивленно, позабыв про свою злость, а потом — удовлетворенно.       — Что еще за Хината? — отмирает мать Кагеямы, ошеломленная и сбитая с толку.       — Мой Хината, — огрызается Кагеяма, а потом встает из-за стола и идет к двери. ***       — Тобио-чан!       Рычание Кагеямы не настолько впечатляющее, каким могло бы быть, окажись его гены чуть более соответствующими его натуре, но оно все равно заставляет Ойкаву остановиться на безопасном расстоянии.       — Просто хотел поздравить тебя и Чиби-чана. Из вас двоих получилась милая парочка.       Кагеяма хмурится и засовывает руки в карманы, разом сникнув.       — Не получилась. Пока что.       Возможно, и не получится, учитывая, что Хината влюблен в какого-то тупицу.       — М-м. Ты знаешь, Тобио-чан, у меня как-то не было возможности сказать тебе спасибо, за то что ты превратился в ворону. Ничего лучше со мной не происходило за всю жизнь.       — Я это не ради тебя сделал! — немедленно кипятится Кагеяма. Затем он вникает в подтекст и озадаченно моргает. — Постой. Ты знал, что наши родители задумали?       — А ты, что — нет? — недоверчиво уточняет Ойкава. — Это же было так очевидно! Нас разве что не…       — Я знаю! В смысле — я потом понял. Но тогда не знал.       — О… — глубокомысленно говорит Ойкава. Это очень подозрительное «О», Кагеяма не знает, что о нем и думать.       — О — что?       Ойкава пожимает плечами.       — Наверное, я мог бы быть к тебе добрее, знай я, что ты не в курсе. Хотя, нет, едва ли. Ты мне и правда не нравился.       — Ты мне тоже не нравился!       Это невероятно странный обмен заверениями во взаимной неприязни. Кагеяма никогда и не думал, что Ойкава достает его как-то по-особенному. Не больше, чем он обычно доставал всех вокруг.       — Это определенно обнадеживает. А теперь сделай нам обоим одолжение и позови Чиби-чана на свидание.       Умение Кагеямы хмуриться достигает нового уровня мастерства.       — Это не твое дело. Раз уж родители от нас отстанут наконец.       Зубастая ухмылка Ойкавы слишком близка к той грани, за которой может превратиться в оскал.       — Не это меня беспокоит. В любом случае, что ты теряешь? Чиби-чан откровенно от тебя без ума.       Кагеяма упорно решает не доставлять Ойкаве радости вопросами о том, откуда он знает. Но Ойкава, как ни крути, его сенпай, и с ним можно поговорить (во всяком случае, когда дело касается волейбола, и это единственные советы, которые он готов слушать), и он ворчливо признается в том, насчет чего так и не отважился заговорить больше ни с кем.       — Я не знаю, как птицы ухаживают друг за другом.       — Ты что, издеваешься? — неверяще тращится на него Ойкава, словно не может поверить, что кто-то может быть настолько тупым. — Ну так ухаживай за ним, как за человеком, идиот!       Кагеяма моргает. Он открывает рот, чтобы возразить, мол, легко сказать. И тут же закрывает.       Возможно, сделать тоже не так уж сложно. ***       Если только не брать в расчет, что как ухаживают друг за другом люди, Кагеяма тоже понятия не имеет. Он весьма смутно представляет, как вообще можно просто подойти к другому человеку, и сказать — эй, ты мне нравишься; особенно при том, что Хинате нравится кто-то другой.       Но он не может отделаться от чувства, что у него почти не осталось времени. Он не знает, откуда это чувство взялось. Даже если закрыть глаза на то, что дурацкий Хината по-дурацки популярен, и в любой момент кто угодно может позвать его на свидание. И что он уже признался кому-то другому, и этим кем-то оказался не Кагеяма.       Это особенно приводит в уныние, он-то был уверен, что они с Хинатой на одной волне. Что Хината знает о его чувствах. И его в какой-то мере даже оскорбляет, что ему вообще надо об этих чувствах говорить (и снова, будь они собаками, такой проблемы бы не возникло).       Но если Хината так и не узнает, а кто-то успеет подкатить к нему первым, то Кагеяма закончит свои дни злобным одиноким старикашкой, ненавидящим весь белый свет и себя в первую очередь.       У него нет права проиграть этот бой. ***       Кагеяма решает обязательно признаться Хинате в своих чувствах, сразу же после практики, когда все разойдутся. Вот только команда решает, что сегодня самый удачный день, чтобы пойти к Укаю за мясными пирожками.       И не то чтобы решимость Кагеямы пошатнулась, но он совершенно точно не станет делать никаких признаний на глазах у Тсукишимы. (Ну ладно, да. По множеству неважно каких причин для него одинаково неловко было бы признаваться на глазах у Ячи. Или капитана. Или второгодок. Или на глазах у кого угодно, не только Тсукишимы. Но ни за что и никогда он не заговорит о своих чувствах поблизости от ухмылки этого типа).       Решимость все еще при нем, но помимо решимости Кагеяму сопровождает чудовищная просто тошнота. Он столько раз орал на Хинату (а нечего быть такой ослиной задницей), когда того тошнило перед играми, потому что был слишком далек от чего-то подобного, играя в волейбол. Он никогда не понимал ни Хинату, ни Ямагучи, ни даже Ячи, когда они пытались объяснить, как сильно может скрутить внутренности на нервяках.       Его мутит так отчаянно, что он практически ощущает, как желудок подбирается к горлу. Ямагучи передает ему пирожок, и Кагеяме приходится призвать на помощь всю свою силу воли, чтобы не согнуться пополам. От одной мысли о еде бросает в холодный пот. Он разламывает пирожок пополам, как будто по частям эта штука станет аппетитнее, но это не помогает.       — А где твой, Ямагучи-кун? — спрашивает Ячи.       Ямагучи легко отмахивается:       — Закончились. Все нормально.       — На, — пользуется Кагеяма возможностью избавиться хотя бы от половины, он все равно не собирается это есть; жалко только, что Ямагучи сразу не сказал.       Вот только Ямагучи отдергивает руку быстрее, чем злополучный пирожок касается его пальцев, и еда валится на пол.       — Эй! — заводится было Кагеяма, да только вот все таращатся на него, а Ячи даже шумно ахает, прижав к губам пальцы.       — Кагеяма! — восклицает Ямагучи, то бледнея, то краснея. — Я не… Хината, я не…       Когда Кагеяма видит Хинату, то примерзает к месту. Хината выглядит так, словно из него разом ушли все краски.       Всего на полсекунды их взгляды пересекаются, Кагеяма силится вытолкнуть хоть слово из горла, но голос его подводит. А потом Хината разворачивается и убегает.       Кагеяма начинает двигаться на одних инстинктах — он ни разу не видел Хинату в таком состоянии раньше, словно что-то у него внутри сломалось — его гонит вперед страх, что если он сейчас даст ему убежать, то потеряет навсегда. Но ему не дают сойти с места.       Тсукишима бьет Кагеяму прямо в челюсть. ***       Если не считать стычки с Хинатой, Кагеяма не то чтобы так уж часто дерется с кем-то. (Хината даже не считается. Хината — единственное исключение из множества правил).       Но когда его бьет Тсукишима, его словно переклинивает. Вся эта копившаяся растерянность и неловкость, и безысходное влечение к Хинате срывают какой-то внутренний клапан, и Кагеяма с готовностью бьет в ответ. Он не уверен, что вообще делает, просто бьет, куда достает, и меньше всего чувствует себя вороной. Он хочет вцепиться клыками в чье-нибудь горло, в чье угодно, уже не важно в чье именно.       — Прекратите, прекратите! — Сугавара, Даичи и Нишиноя вцепляются в Кагеяму, чтобы оттащить в сторону, а Танака, Энношита и Асахи — в Тсукишиму.       — А ну угомонились, вы оба! — командует Даичи.       Тсукишима матерится на чем свет стоит (большую часть слов Кагеяма и не слышал никогда), а Кагеяма просто рычит, низко и очень по-звериному.       — Кагеяма, — говорит Даичи, вздергивая его за шкирку. — Какого черта?       — Он сам на меня напал! — воет Кагеяма вне себя от негодования.       — Да, но…       Суга не успевает договорить.       — Если он подойдет к Ямагучи, я его убью, — рвется Тсукишима из хватки Танаки. — Он что о себе возомнил?! Ямагучи…       — Но мы не встречаемся.       Тихий голос Ямагучи моментально приводит Тсукишиму в чувство, он словно резко осознает, кто он такой и что сделал, и сам факт того, насколько это не в его характере. Больше всего он сейчас напоминает кота, которого с головой макнули в лохань с водой.       — Тсуки, мы не встречаемся, и ты не сделал ничего, чтобы… — видно, как у него дрожат руки. — Если ты хотел, чтобы мы были парой, стоило что-то сделать самому.       — Ямагучи, — с беспомощной растерянностью зовет Тсукишима, и остатки злости постепенно испаряются, позволяя Кагеяме расслабиться в удерживающей его хватке. — Я не думал…       — Что у тебя будут соперники? — заканчивает за него Ямагучи с горечью в голосе.       — Нет, это не то… — Тсукишима не договаривает до конца. И судя по его виду, он бы вовсе не возражал, если бы земля разверзлась у него под ногами и дала провалиться куда подальше.       — Слушайте, — вмешательство Даичи разрушает нарастающую неловкость. — Вы все в одной команде. Если Тсукишима и Кагеяма оба заявляют права на Ямагучи…       — Чего?! — давится воздухом Кагеяма, крутанувшись на месте так, чтобы оказаться лицом к капитану. — Я не хочу встречаться с Ямагучи! Я хочу встречаться с Хинатой!       — У-у-у! — радостно кричит Ячи и тут же перепугано шлепает себя руками по губам, когда на нее устремляются все взгляды.       — Воу, чувак, не круто, — говорит Нишиноя. — И очень обидно за Ямагучи.       — Я тоже с ним встречаться не хочу, — быстро вставляет Ямагучи.       — Ага, но зачем он к тебе подкатил, если ничего не хотел.       — Я не подкатывал!       Теперь даже Даичи всем своим видом не одобряет:       — Мы все видели.       — Даже если и так, что же ты отказал Хинате, если так хотел с ним встречаться? — упрекает Ямагучи, — это было жестоко.       — Что? Но я не отказывал!       Кагеяму посещает мысль, что именно так выглядит безумие. Повисшая следом тишина тянется вечно.       Наконец, Танака прочищает горло. Он почесывает затылок и все смотрят на него, как на единственный источник звука, пока длится эта нелепая пауза.       — Кагеяма, я тут кое-что прикинул насчет тебя… и скажи-ка, может ли такое быть, что тебя растили не вороны?       Кагеяма вспыхивает. С другой стороны — это почти облегчение, что все наконец-то открылось.       — Да. Я аномалия.       Раздается очень слаженное долгое «О!» со всех сторон.       — Так ты собака! — торжественно заключает Нишиноя.       Кагеяма думает, не оставить ли все, как есть? И почти сразу — а не слишком ли много недоговорок у него в жизни?       — Не совсем. Мои родители волки.       — Как Ойкава? — вырывается у Ямагучи.       Кагеяма хмурится, стараясь игнорировать среднее между страхом и восхищением выражение на лицах вокруг.       — Ага. Как Ойкава.       Их реакцию можно понять — на всю Японию наберется всего несколько волчьих семейств, и каждое из них древнее, благородное и, как правило, очень богатое. Кагеяма знает, почему все на него так смотрят, и ему неуютно под этими взглядами. Он снова начинает раздражаться.       — Это многое объясняет, — говорит Танака. — Ты пытался ухаживать за Хинатой на манер хищных млекопитающих.       Кагеяма неотвратимо краснеет.       — А ты откуда знаешь, как они ухаживают, — подозрительно переключается Нишиноя.       — Ну, э-э-э, — мямлит в ответ Танака.       — То есть, ты не хотел отказывать Хинате? — настойчиво допытывается Ячи.       — Да нет же! Я бы ни за что… Да когда он успел вообще?       — Ну, смотри, — начинает перечислять пунцовая от смущения Ячи, превозмогая собственную робость. — Разделить трапезу, встретить вместе закат, устроить гнездышко у кого-то дома — это все вороны делают, когда ухаживают друг за другом. Еще, конечно, можно дарить цветы, и еще что-нибудь блестящее… Кагеяма-кун, ты совсем-совсем ничего не знал?       — Откуда мне было знать?       — Ты мог спросить, — говорит Сугавара.       — Не мог… А-а, какая уже разница! Мне надо найти Хинату!       Он срывается с места. Он и так потерял уже слишком много времени. ***       Самая раздражающее (и лучшее) в Хинате — это то, как он движется. Это та самая черта, которая Кагеяму завораживает. Он любит наблюдать, как движется Хината, почти так же сильно, как наблюдать за огорошенными лицами противников, когда тот выдает что-нибудь особо впечатляющее на площадке.       Но так же это означает, что едва ли у него получится Хинату поймать. Он тратит час на поиски, прежде чем до него доходит просто позвонить, но Хината не берет трубку, и он чуть не отправляет собственный мобильник в последний полет.       Он даже перекидывается вороной, чтобы поискать с высоты птичьего полета. Он зовет и зовет, пока не срывает голос, но Хинаты нигде нет. ***       Время где-то около полуночи, когда он добирается до квартиры Ячи.       Ее мама не особо рада позднему визиту.       — Кагеяма-кун? — старательно борется с зевотой Ячи. — Что ты тут делаешь?       — Я не могу найти Хинату.       — Тут его нет, — осмеливается пискнуть озадаченная Ячи.       — Я знаю.       — Я о том… о том, что он может быть дома?       — Да, я знаю, — повторяет Кагеяма. Он ерошит волосы руками. И, наверное, выглядит как бродяга или полный псих. — Я просто подумал. Не могла бы ты мне помочь.       — О, — говорит Ячи. — О, ну конечно! Да! Я сделаю, что смогу! То есть. Я, вообще-то, уже написала ему и объяснила все.       Кагеяма тяжело сглатывает. Для него это означает — Хината все знает, но продолжает избегать. Это плохо.       — Ладно. Спасибо. Но. Я подумал, может ты ответишь на пару вопросов? Насчет — как быть вороной?       — Да, легко! — Ячи воодушевленно кивает. — Это я могу! Я родилась вороной! Я была вороной всю свою сознательную жизнь! Я знаю все о том, как быть вороной! ***       На следующее утро, не желая больше тянуть резину, Кагеяма идет прямиком в класс к Хинате еще до начала занятий.       — Кагеяма! — Хината подскакивает, когда видит его. — Что ты тут…       — Заткнись, дубина! — говорит Кагеяма и с размаха тычет в него букетом подсолнухов.       Хината мгновенно заливается краской       — Кагеяма…       — Еще не все, — с убийственной серьезностью говорит Кагеяма, достает мясной пирожок и злобно отгрызает половину, вторую тут же заталкивая Хинате в рот. Тот настолько шалеет от происходящего, что без сопротивления жует и проглатывает. Глаза у него при этом, как блюдца.       Кагеяма роется в своей сумке, выуживает тонкое шерстяное одеяло и наматывает на Хинату, изображая «гнездо».       — Стой! — Хината багровеет, слабо сопротивляясь. — Это даже… ты все делаешь не так!       — Я не собираюсь тратить время на фигню!       Кагеяма достает из кармана брелок. Это волейбольный мяч, собранный из множества блестящих камешков, и он все утро провел, разыскивая именно такой. Он вкладывает брелок Хинате в руку и быстро отступает, и у Хинаты просто не остается другого выбора, кроме как сжать пальцы.       — Кагеяма! — начинает Хината привычно голосить. — Нельзя дарить блестящее, пока не закончишь ритуал ухаживания! — он пытается всучить брелок обратно. — Что-то блестящее — это на всю жизнь!       — Точно. А теперь сразу к сути, — говорит Кагеяма. И он отбрасывает все причины и объяснения, хватает Хинату за воротник и обстоятельно целует. Поцелуй агрессивный, это практически нападение, и Кагеяма не уверен, что делает все правильно, но одно знает наверняка — этот поцелуй, это вызов.       А Хината всегда принимает любой его вызов.       Одноклассники Хинаты поднимают дикий шум, когда он роняет цветы, чтобы тоже ухватиться за Кагеяму и ответить с не меньшей настойчивостью. И он не выпускает из руки брелок все то время, пока они соревнуются в этом новом для себя поединке.       — Так, ладно, класс, Хината-кун… — говорит учитель.       — Считай, это было ухаживание, — хрипит Кагеяма, когда они останавливаются. — Будь уже моим.       Сквозь стоящий в помещении гвалт он слышит ответ:       — Идиот. Если ты не знал, как вороны ухаживают, так бы и сказал с самого начала.       — Я говорю сейчас.       И они снова пытаются целоваться, пока учитель Хинаты не припечатывает их обоих пачкой бумаги по головам, с отчаяньем единственного здравомыслящего в этом дурдоме человека бормоча:       — Господи, как же я ненавижу весну.