Проклятье

В конце концов он остается в Эйлате. Снимает глухую квартирку и спит с пистолетом под подушкой, наглухо затворив окна и двери, но рокот прибоя мягко бьется в уши, и он просыпается раньше, чем зазвенит будильник, раньше, чем взойдет солнце, раньше, чем вообще успевает заснуть. Карнит предлагает ему бегать с ней по утрам. Отлично прочищает мозги, говорит она. Только ты, ветер и музыка в наушниках. Она пристально заглядывает ему в лицо. Рои трудно ей отказать. Трудно, но нужно. Он прекрасно понимает, что за приглашением его бессменной напарницы не кроется никаких тайных мотивов – она только беспокоится, что он не сможет делать свою работу, но нельзя, чтобы она поняла, почему. Она отличный следователь, после ухода Нэри – важная фигура в участке. К ее мнению прислушиваются. Ее безжалостная прямолинейность, ее бульдожья хватка ему кого-то напоминают, но подтвердить некому. Узи умер. Великий Узи. В день его похорон улицы города напоминали праздничное шествие ряженых. Такой разношерстной толпы не увидишь даже в полицейском участке. Рои приходил к нему, вместо того чтобы спать. Они мало говорили. Только курили, сидя на берегу и глядя на набегающие волны. В последние дни Узи уже не мог сидеть, не мог вставать. Он цеплялся за рукав Рои и все просил найти каких-то людей, отвезти его на берег, погрузить в лодку. Я должен, должен с ней поговорить, бормотал он. Как ты не понимаешь. Никого больше не осталось. Рои делал вид, что не понимает. Узи был уже слишком слаб, чтобы уличить его во вранье. Слишком слаб, чтобы ждать. Он тоже своими руками выбросил в море свое сердце, закинул так далеко, что не увидать – но под конец ему не хватило терпения, не хватило сил. Из живых и не пропавших без вести его родственников осталась одна Лили. Ей-то все и отошло. Рои не знал, правда, зачем успешному адвокату в далекой Швеции ветхий дом у моря в покинутом Эйлате. Я сюда больше не вернусь, сказала она. С ней разговаривала Карнит. Скорее разговаривала, чем уговаривала, и потом не казалась особо опечаленной тем, что Лили не приедет. Карнит не любила вспоминать о деле Реджуан. Не любила – и не вспоминала. Ее оно задело только краешком, а Рои увяз в нем с головой. Он и рад бы не вспоминать, но это уже не от него зависит. Он запирает все двери и окна в своем жалком доме, но иногда все-таки слышит, как шлепают босые подошвы, и вся мокрая, пахнущая солью женщина, холодная и в то же время пылающая, как печка, забирается к нему в постель. Ему не с чем сравнивать – он целовал Шели Реджуан только раз, и то это было скорее напоказ, чтобы успокоить ту сумасшедшую с бегающими глазами. Только один раз. Но теперь у них есть все время мира. Она не уходит до самого утра, до первых лучей солнца, вылезающих из-под задернутых плотных штор. Она все пытается ему что-то сказать – как может, не как хочет, потому что он так и не может расслышать ее голоса из-за все забивающего звона в ушах. Он видит, как раскрываются ее губы, чувствует ее дыхание на своей коже. Он притворяется, что ничего не понимает. В конце концов, она такая же, как ее отец. Она уходит ни с чем, а он сползает с кровати, комкает влажные, тяжелые простыни и плетется запихнуть их в стиральную машинку. Потом идет на кухню, включает чайник и выкуривает первую сигарету прямо там, не открывая окно. Густой запах табачного дыма возвращает его к жизни. Карнит права, что не хочет говорить об этом деле. Оно сломало всех, кого коснулось. Может, это не вина Реджуанов, что им не избавиться от моря в своей крови. У Рои нет ни музыки в наушниках, ни богатой клиентуры в холодной Швеции. Только пистолет под подушкой, серьги, завернутые в чистый платок, в ящике тумбочки, да еще все томительные бессонные ночи до того, как мокрые подошвы вновь зашлепают по половицам. Он раздергивает шторы, морщась от боли в руке, открывает настежь окно и полной грудью вдыхает горячий влажный воздух. Он говорит: - С днем рождения, Ноам.