«Здравствуй, любезный мой брат, великий князь. Собравшись духом, пишу тебе, воображая, что не отвергнешь меня и моей просьбы. Ты никогда не видел меня, а я видела тебя издали — уже тогда я поняла, что ты человек хороший, что бы ни говорили о тебе. Знаю, поймешь меня, должен ты понять. Меня всегда держали поодаль от двора, мне он и даром не надобен. Да только и от себя подальше держали, будто я никто им. Может, здесь ты понимаешь меня. Ты вырос без отца — я своего потеряла, не смогла быть с ним рядом, когда он умирал. Я должна была закрыть ему глаза, а закрыла Санька Браницкая. Ни за что на свете не желаю повторить той ошибки! В последние дни сердце моё неспокойно за матушку, сил нет. Посему, когда ты будешь это письмо держать в руках, я уже буду в дороге. Муж мой человек смышлёный, он мне не препятствует. Сам решай — поможешь ли мне попасть к матушке незамеченной или расскажешь ей всё. Упование моё на доброе твоё сердце. Надеюсь, вскорости увидеть нашу родительницу, тебя и моих племянников. Сестра твоя кровная, Лисавета Тёмкина»
***
— Ну, я весь во внимании. Подчеркнуто холодный тон, которого она точно не ожидала. Брат мало того, что послал своих людей встретить её, так ещё и предложил побыть первые несколько дней в Гатчине. Все были с ней до невозможности обходительны, даже не «спотыкались» об её отчество. А теперь это. Улыбка медленно сползла с её лица, желание обнять Павла тоже несколько угасло. Девушка сглотнула и беспомощно пожала плечами. — Чего же тут объяснять… к матушке хочу, увидеть её. Предчувствие у меня скверное, — она развела руками, — а уж если я чего-то чувствую, это не просто так. Павел оторвал взгляд от бумаг, беспорядочно разбросанных по столу, и, прищурившись, позволил себе в течение нескольких минут бесцеремонно рассматривать гостью. Сразу понятно, чья дочь. Видно, что и нраву такого же, если дашь ей волю — не удержишь. Лицом больше походит на мать, волосы неизвестно каким образом — тёмно-рыжие, а вот то, что изнутри идёт, дух — точно одноглазого. Женщин великий князь не боялся, тем паче не видел в них соперниц, но всегда отдавал должное тому, что за ними стояло. Будь то люди, влиятельная родня, — как у Софьи, первой его фаворитки, — или кровь, как у этой «госпожи Тёмкиной». А та, опустив голову, изучала свои руки. Столь пристальное внимание ей отнюдь не претило, однако не такого приёма она ожидала. Не успела даже и двух слов сказать — её уже слушать не хотят. Поговаривали, что старший сын императрицы и впрямь с придурью. С другой стороны, быть может, он и без того много успел разузнать о ней… За окном стучит дождь. Елизавета, явно заскучавшая в ожидании ответа, почесала правый глаз. Павел тут же подался вперёд и расхохотался так, как если бы ему рассказали поистине искромётнейшую шутку. Смеялся долго, каким-то странным, не шибко приятным смехом, откинувшись назад. Казалось, сейчас совсем задохнётся. Девушка растеряно уставилась на него, совершенно ничего не понимая. — Ах, Господи, помилуй, — князь пытался остановиться, вдохнув глубже. — Елизавета Григорьевна, а как глаза твои? А зубы! Зубы-то не беспокоят тебя? — он закашлялся. Елизавета через секунду оказалась рядом, машинально налила в хрустальный стакан воды из графина, стоявшего там же, на столе, и заботливо протянула брату. Пришлось придержать ему голову, чтобы он смог хоть немного отпить. — Нет-нет, на здоровье, слава Богу, не жалуюсь… — Лиза заговорила тихо и торопливо, боясь опять ненароком сделать что-то неправильно. Не так много времени понадобилось ей, чтобы понять, что же так развеселило брата-наследника. Она разочарованно вздохнула. — Ты не любил его, Павел Петрович, — голос почти дрожит, и чтобы собраться силами она вдруг кладёт ладонь на плечо князю, тут же мысленно проклиная себя за это. — Я никого из них не любил, сестрица, — к счастью, Павел не одёрнул её и лишь ухмыльнулся, — но из всех них твой батенька был самым сносным человеком. На это она лишь кривовато улыбается, отгоняя образ отца, некстати возникший перед мысленным взором. Каждый раз, когда она так внезапно вспоминает его, ей попеременно хочется то разрыдаться, то расправить плечи. Сейчас она без раздумий выбирает второе. — А ещё добрым. Ты даже не представляешь, каким он был настоящим и добрым. — Это ты должна знать лучше, не я. Елизавета едва кивает и мимоходом поправляет прическу. Дождь всё усиливается. Они снова молчат, но теперь находиться в одной комнате не так тяжело, как прежде. Елизавета стоит у окна и смотрит, как капли сползают по стеклу. Одна обязательно проглотит две или три, станет больше, а потом всё равно распадётся, и ничего от неё не останется. Почти так же ведут себя все эти царедворцы, ставя друг другу подножки. Стараются друг друга извести, и чьё-то поражение становится чьей-то временной победой. — Так ты отвезешь меня в Зимний дворец? — Лиза шмыгает носом. — Я — нет. Не езжу туда лишний раз, чтобы не узнать снова, какой я дурак да бездарь. Обернувшись, он видит, как Тёмкина, отчаявшись, запрокидывает голову, чтобы слёзы не полились градом. Какая же всё-таки маленькая! Годится в дочери, а ведь сестра… В этом семействе всё наперекосяк. — Не реви раньше времени ты! — не рассчитав, кричит на неё, как обыкновенно на Константина, отчего девушка подпрыгивает на месте. — Завтра вызову сына своего, Алексашу — он всего на два года тебя младше, так что вы сдружитесь — он тебе голову закружит. Вот с ним и поедешь, и к матери заявишься. Главное, чтобы он в это время с тобой рядом был — тогда не разгневается. Елизавета порывается обнять его, князь не успевает её оттолкнуть и вынужденно замечает про себя, что силы девчонке не занимать. Теперь она готова скакать от радости, забыв о том, где находится. И князь видится уже не таким полупомешанным. Впрочем, это молва о нём так, а не сама Лиза. — Спасибо, великий князь!.. Молиться о тебе стану каждый вечер! — Вот сегодня и начинай. Тебе покои готовы, ступай. Лиза наоборот встала как вкопанная, с широкой улыбкой на раскрасневшемся лице. — Марш, говорю! — терпение Павла иссякает. — Я устал от тебя. Госпожа Тёмкина пятится назад, довольно поглядывая на брата. Добравшись таким способом до дверей, вдруг останавливается и неуверенно подаёт напоследок голос. — Павел Петрович, когда ты про глаза сказал, это я догадалась. А про зубы не уразумела... Павел картинно охает, потирая виски. — Это от последнего императрицы фаворита — Платона Зубова. Ему она все титулы и должности твоего отца отдала. Знаешь, я не прочь посмотреть, как ты ему зубы-то выбиваешь, — наследник хохотнул. Лиза остолбенела. Зачем что-то выбивать-то? — Чёрт побери тебя, иди наконец! Вытаращилась. Нет у тебя предчувствия, что в лоб чернильница прилетит?!***
Перевалило за полночь, свеча догорела, пришлось сходить за новой, а ничего путного так и не было написано. Лиза бездумно выводила некрасивые узоры на листе бумаги, который до этого не единожды порывалась просто сжечь. Странное дело — ей не хотелось спать, наоборот, она вся была напряжена, как если бы ожидала нападения каждую секунду. С другой стороны, мысли из головы исчезли напрочь — там было даже нечему перепутаться. Раньше она считала дни до отъезда, маялась, продумывала наперёд, чем оправдает свой самовольный поступок, что скажет, если её без объяснений выставят за дверь, чтобы не уронить достоинства. Теперь, когда до рассвета оставались считанные часы, она понимала, что не способна и двух слов связать будет, если её не примут с распростёртыми объятиями. И ведь не примут. Во всяком случае, так подсказывал внутренний голос. Посему она и пыталась сочинить письмо матери на случай, если в последний момент струсит. Чтобы ощутить присутствие Александра, не нужно было обладать острым чутьём. Видно, и ему не спится. Девушка решила повременить и сделать вид, что не замечает его. Он, казалось, сам себя не замечал, вперив взгляд в бюст отца. Уверяли, что Александр походит больше всего на государыню. Во всяком случае, абсолютно все спешат это признать. Манерами, характером, улыбкой. Однако уже на второй день знакомства Елизавета могла с уверенностью сказать только, что похож он на самого себя — второго такого человека она ещё не встречала. Он сумел расположить к себе за первые несколько минут знакомства, и Лиза к собственному ужасу осознала, что за таким государем пошла бы в огонь и в воду. За такие идеи в Шлиссельбург садят — и Тёмкина от них тут же отреклась, как от ереси. Но, подумать только, как ей хотелось быть такой же даровитой! Чтобы мама могла гордиться ею, а не держала поодаль. Чтобы приносить пользу, чтобы уметь так же очаровывать, знать столь же много, и столь же виртуозно владеть всеми теми знаниями — разум её тянулся к большему. То, чему их учили в лучшем петербургском пансионе, представлялось недостаточным, но она всё равно так многого просто не могла понять, засиживаясь за книгами без толку. Смотря на своего племянника, которого более всего на свете хотела бы считать братом, на его жену, напоминающую святую со старинных итальянских картин, Лиза всё отчётливее понимала, почему ни ей, ни Павлу, ни Алексею Бобринскому никогда не быть признанными, не совершить чего-то великого. Такими уж уродились. Из размышлений Лизу вырвал громкий звук, разрезавший давно устоявшуюся тишину. Она вздрогнула от неожиданности, но мгновенно подавила смешок — обессиленный молодой князь ударился лбом о мраморный бюст Павла Петровича. — Ты, Саша, пошел бы, поспал, — Лиза тихо засмеялась, прикрывая рот ладонью. — Элиз ворочается, ткнула меня в бок, и сна как не бывало, — он протёр лицо каменного Павла рукавом и отошёл от него на цыпочках. Лиза прыснула. — Всё думаешь, что она рассердится? — Александр сел рядом и закинул ногу на ногу. Рыжеволосая окинула его взглядом. Удивительный — ему хочется излить всю душу, хотя и понятия не имеешь, что там у него самого внутри делается. Было что-то особенное даже в том, как он двигается, как говорит, как смотрит в глаза. И всё-таки между ними всегда будет пропасть… — Не знаю. Желала бы видеть меня подле себя — давно позвала бы. Она ведь и батюшку моего, Царствие Небесное, — Елизавета спешно перекрестилась, — отдалила. Я не могу знать, что она думает. А я сейчас одно мыслю — императрица, небось, и слезинки по нему не проронила. Александр шумно выдохнул и поёжился. Лиза удивлённо приподняла бровь, на что князь печально улыбнулся. — Знала б ты, Лизавета Григорьевна, что было — и не подумала бы такого сказать, — князь крепко зажмурился, как если прогоняя особо яркие и неприятные воспоминания. — Чего, чего было, Сашенька? — она едва сдержалась, чтобы не вскрикнуть, и схватила его за плечи. — Расскажи, умоляю тебя! Меня же не было с ней тогда, меня, — голос её дрогнул, — вообще нигде не было!.. Понимаешь? Александр мягким движением убрал её руки и неуверенно кивнул. — Будь по-твоему. Но я делаю это, чтобы ты больше так не… — он осёкся, — зря ты так. В тот день мы с маменькой пришли к бабушке, она всё жаловалась на мигрень. Когда ей сообщили, сама понимаешь, о чём, она сначала расхохоталась так, по-своему, сказала по-французски: «Нет, это невозможно». Я кинулся к ней, пытался её обнять, а она от меня отпрянула. Ей ответили, что это не шутка, и тогда она выронила книгу и очень быстро пошла в сторону своих покоев, постоянно на нас с маменькой оглядывалась. Там заперлась и до вечера не выходила. Я несколько раз становился под дверь и слышал, — Александр прикрыл глаза, необъяснимо сильно боясь встретиться взглядом с собеседницей, — как она надрывается, плачет… я её звал, но она ругалась на меня и не открывала. Вечером вышла, мы все — к ней. Она хотела что-то сказать и упала в обморок. Её в чувства привели, кровь пускали. Мы думали, она не вынесет. Он медленно открыл глаза — Лиза смотрела на него и одновременно мимо, сквозь него, слёзы текли по её лицу, покрывшемуся от волнения красными пятнами, и она даже не думала останавливать их. Девушка словно находилась сознанием не здесь. Александр ожидал чего угодно — от рыданий до совершенной безразличности, за коей можно скрыть что угодно. Но не такого. — Лизавета. Лиза, Лизонька. Очнись, скажи мне чего-нибудь. Через несколько мгновений взгляд Тёмкиной снова стал осмысленным, она часто заморгала, опустила голову и начала, наконец, вытирать слёзы. — Прости, Александр Павлович, миленький, я не хотела… — она всхлипнула. — Я и не представляла себе… — То-то, — князь попытался придать голосу строгости, но было ясно, что он безмерно доволен. — Какая бы размолвка не имела места меж твоими родителями, мы не видели, чтобы бабушка убивалась по кому-то больше, чем по Григорию Александровичу. И ты вот что… — молодой человек театрально нахмурился. — Не зови меня по имени-отчеству, не то рассержусь, и проторчим тут ещё неделю. Лиза просияла. — Не буду, Саша, слово даю! — Тогда сегодня и едем, как условились.***
Карету трясло, временами кидало из стороны в сторону. Кучер, забывая, кого он везёт, щедро осыпал неспешных княжеских лошадей всеми известными ругательствами — Елизавета Алексеевна единственная морщилась от этого, непрерывно сетуя, что осень нынче и вовсе унылая, грязи по колено. По её словам, в Бадене ноябрь не то, чтобы разительно отличается от местного, но, по крайней мере, он не настолько холодный. Александр Павлович ничего не отвечал, так как провалился в неспокойный сон — изредка бормотал что-то невнятное про пожар, про то, что непутёвый Константин до сих пор влюблен в Дарьюшку Бенкендорф, и что раненного необходимо нести осторожнее. Лиза постоянно смотрела в окно, пытаясь вместе с тем перенести своё внимание на предмет монолога царственной тёзки, призванного заполнить нечаянно образовавшуюся паузу. Нельзя сказать, что Тёмкиной это удалось — в конце концов, она вновь погрузилась в воспоминания. Вспоминала, как в последний раз была в Зимнем, и с каким нескрываемым любопытством и презрением её рассматривали все те придворные дамы, сколько жалостливых взглядов она поймала. Бесспорно, тогда она была ещё чрезмерно мала, девчонка тринадцати лет, чтобы понять, как именно, кем её воспринимают. Бастард, дочка ненавистного большей части петербургского высшего общества Циклопа, смешная диковинка. Может, если бы она осознавала это так же чётко, как теперь, то стала бы вести себя иначе. О, она была абсолютно очарована великолепием залов, жадно всматривалась в лица людей, что подходили к матери — всё виделось настолько важным, удивительным... Неким недосягаемым даже вблизи пределом! Это был настоящий новый мир. Идя следом за императрицей, она находилась в предвкушении чего-то необычайного, однако чуда не случилось, напротив, случился конфуз — Лизавета запуталась в собственных ногах и с грохотом свалилась на сверкающий пол. Екатерина в тот момент разговаривала с каким-то округлым министром. От неожиданного громкого звука тот вздрогнул и схватился за сердце. Императрица одарила дочь быстрым и весьма раздражённым взглядом, мгновенно, впрочем, смягчившись. Она представила Лизу дочерью Светлейшего. Царедворец заулыбался, помог Тёмкиной встать, а она, глупая, тут же расщебеталась о том, как же ей нравится быть здесь. Немного позже, осмелев, она смеялась заливисто и громко, была готова поведать о чём угодно каждому человеку, который подходил к ней не более чем на секунду-две ради дежурного приветствия. Рассказывала фрейлинам государыни о своей жизни у Самойловых, о том, как часто она бывает в Смоленской губернии, какие там прекрасные леса, как она однажды сама поймала серую белку, как училась ездить верхом и упала с лошади, как мечтает поехать, наконец, в Тавриду, увидеть море и исполнить давнюю мечту — пойти под парусом. Статные, красиво одетые женщины снисходительно улыбались в ответ на бесполезные детские откровения, перешёптываясь между собой «не по-русски» исключительно одним усилием воли сдерживали хохот — диковатый, по их мнению, ребенок Потёмкина, видно, обеспечил неплохое развлечение. Правда, ненадолго. К концу вечера рыжеволосая девочка осталась уже в полном одиночестве стоять у широкого окна. После её нашел Иван Иванович Бецкой, — единственный, о ком сейчас Лиза могла сказать, что он действительно был в тот безумный день искренен с нею, — и отвёл, смертельно устлавшую, за руку в покои императрицы. Екатерина строгим уставшим голосом отчитала Лизу и прежде чем та успела спросить, в чём же её ошибка, подошла к дочери и легонько обняла, поцеловав в макушку. На следующий день приехал отец, они что-то долго обсуждали с матерью. Лизу определили в столичный пансион. С тех пор при дворе она не появлялась да и не горела желанием. После такого-то дебюта! — Батюшка, а что же скажут, когда узнают, что меня прямо посреди занятий Василий украл? — запыхавшаяся Лиза светится от радости, глаза её искрятся, ей хочется то непрерывно обнимать всех, то танцевать, то просто кружиться на одной ноге, сколько хватит сил. Василий Попов, секретарь отца и первый его помощник, озорно подмигивает Тёмкиной, которая не может спокойно усидеть на месте. Лизе нет пятнадцати лет, но она знает, как нужно держать себя, на людях она скромна и молчалива, в учении — вполне прилежна, пускай и неусидчива. Она любит читать старые книги, в особенности те, в коих написано о российском государстве, о других странах и кораблестроении. Иногда ей кажется, что она скоро совсем станет такой неприметной и тихой, такой, что сама себя не признает. Лишь в такие редкостные минуты, когда она находится рядом с отцом, и никого, почти никого, боле рядом нет, девочка снова чувствует себя маленькой, настоящей, прежней, свободной. И самой счастливой. Григорий Александрович перестаёт грызть ногти, как он делает всегда, когда бывает поглощён переживаниями любого рода, и вопросительно смотрит на дочку, вспоминая, что она говорила. Всем известно, что даже если кажется, будто Светлейший отвлечён, это не значит, что он ничего и никого не слышит. — А какой Василий? Не было его! — князь откладывает кипу бумаг, которые недавно пролистывал. — Был могучий южный ветер, который поднял мою Лизку высоко над землёй да принёс прямо ко мне. Василий прыснул. — Эк! Выходит, я теперь — воздушный поток. — Теперь ты, Васька, и воздушный поток, и гувернёр, и охранник, и если ей захочется, будешь её на спине таскать, — генерал-губернатор сделался опять неумолим и весел. — Это почему ж, Григорий Лександрович? То бишь, я и таскать не откажусь, просто любопытно. Потёмкин одним быстрым движением подхватил дочь и посадил к себе на колени. Лиза взвизгнула, воображая, что сейчас карета перевернётся, но сразу же рассмеялась, закинув голову. — А где ты у нас ей такую славную няньку достанешь? Никому, окромя тебя, и не доверю. Лиза округлила глаза и затараторила: — Бать, так а куда ж мы едем? Надолго? Меня же в пансионе съедят живьём, коль я... — от волнения у ней не хватило воздуха. — Год учебный всего месяц назад начался!.. Отец с наигранной брезгливостью поморщился и махнул рукой. — Там тебя обучат нехитрому — как правильно кланяться, ужиматься и на французском болтать. Не бери близко к сердцу, если то не выходит. Самому важному тебя я научу. Ты, главное, не торопись две вещи совершать... — Светлейший внезапно замолчал и чуть крепче обнял дочь. — Какие же? — Отчаиваться и влюбляться. А то ведь, если тебе не повезёт так же, как мне, то отдашь любви этой всю себя, и душу, и те... — он прервался. — И все силы, и сгоришь до основания, будешь до конца дней привязана к ней, ничем не заменишь, не заглушишь её, как не будешь стараться. А она... — почти неслышно выдохнул. — Успеешь узнать, доченька. Заклинаю тебя не торопиться. Елизавета испуганно взглянула на отца — он смотрел перед собой, куда-то немного выше, и глаза его были уже влажными. Она провела ладонью по седеющим волосам родителя и упёрлась носом в его щёку. Всякий раз, когда он говорит о чём-либо, что так или иначе касается императрицы, это кончается вселенской печалью. И сколь много отдала бы Лиза без раздумий, чтобы это не было так... Перемены в настроении князя, с годами ставшие всё более частыми, никому не приносили радости. В такие минуты или даже часы его целесообразно оставлять в покое. Памятуя о том, Лиза соскользнула с отцовых колен и опять уселась подле Василия, который нахохлился и отвернулся. Время тянулось медленно. Тем не менее, первый её вопрос, гораздо более существенный, остался без ответа. Лиза, собравшись, протянула: — Ба-а-атюшка, куда мы едем-то? Ты не сказал, а Василий сегодня не шибко говорлив. Потёмкин вышел из оцепенения. — Туда, где наше с тобой, золотая, место на этом свете — в Новороссию. Сначала в Екатеринослав, где я тебя представлю некоторым гостям, в Николаев, затем — в Херсоне побудем, а после в Крым направимся — на верфи проверим знания-умения твои. Теперь настал черёд Елизаветы замереть. Она не была готова к подобному испытанию, не знала, что в частности ей вздумают поручить, сколько умнейших людей, — другие у отца не работали, — будут на неё смотреть. Лиза вся сжалась. — Батя... я же... голова дурная, я ничего толком н-неумею, — она схватилась за горло. — Пропаду, опозорюсь... Ой, опозорюсь!.. — Брось, Лизка, не страшись, — Потёмкин заговорил тише, опять как бы смотря сквозь неё, — никто тебя не обидит. Никому не давай помыкать собой и верь, что ты можешь сделать то, о чём раньше не помышляла. Не забывай Бога, кайся, коли нагрешила ненароком, и отбрось сомнения. А то... кому же я смогу отдать то, что после себя оставлю? Ты — моя наследница. Наследница. Ни в тот день, ни позже она не думала о себе в таком качестве. Одними губами, беззвучно, произнесла это слово, мало заботясь, услышит ли что-нибудь Элиз. Да, именно наследницей приедет она в Петербург. Отец ничего и никого не боялся, и она не станет.***
В Гатчине от всего веяло ожиданием. Неизвестно чего ждали. Возможно, даже смены хозяина. Уж прости Господи. Время едва тянулось, всё было подчинено определённому ритму, совершенно особому и в разной степени тягостному для всех, кроме Павла Петровича. Кажется, птицы — и те лишний раз не пели. А они с Элиз и Сашей, проходя сквозь анфиладу пустующих залов, старались не разговаривать и только изредка, полушёпотом, обменивались короткими фразами. Всякий, находясь во дворце или округе, как бы ни был весел по приезде, затихал и впоследствии долго не мог отделаться от чувства, что заперт там на невыносимо длительный срок. Признаться, в Зимний они чуть ли не ворвались — от огласки спасло желание княжеской четы упасть всем снегом на голову. Пришлось пробираться внутрь, воспользовавшись чёрным ходом и безотказностью Константина, изрядно заскучавшего без брата. Лизе показалось, что с Александра мгновенно спала очередная маска, которую он не торопился заменить на другую — он будто стал ещё немного выше ростом, шел скоро, почти вприпрыжку. И что самое примечательное — теперь молодой князь улыбался такой улыбкой, какую наблюдать Тёмкиной ещё не доводилось. Вот, в чём люди подмечали его сходство с императрицей! Елизавета Алексеевна теперь решительно оживившись, смеялась звеняще, прикрывая губы рукой в белой перчатке и, конечно, уже не думала жаловаться на недомогание, постоянно её преследующее в путешествиях к югу от столицы и обратно. В тот день Екатерина принимала австрийских гостей. Всей компании, без которой Лиза совсем бы затерялась в коридорах или была бы затоптана насмерть, пришлось долго выжидать момента для появления. «Снова эти просвещённые явились» — ворчит Константин, Александр же со знанием дела поясняет младшему, что дипломаты сейчас делают всё необходимое для упрочнения безмерно важного союза с Россией после смерти Иосифа, и так далее. Элиз заботливо выслушивает все накопившиеся жалобы Анны Фёдоровны, юной Константиновой жены, плохо говорящей на русском, но и того хуже — на французском языке. Лиза, спрятавшись за племянниками, то рассматривает чудное тёмно-красное с серебристыми вставками платье «вечерней звёздочки», — право, кареглазая Анна была невыразимо хороша, её отнюдь не портила худоба, — то опять возвращалась мысленно в прошлое, в точно такой же безветренный день, когда небо заволокло тяжёлыми серыми тучами, а она оказалась здесь впервые. Опростоволосилась, повеселила народ и не уяснила для себя главного. Однако кто знает, как на сей раз сложится? Саша что-то упомянул про некую «идеальную кондицию», при которой «тебе, Лизавета, ничего не грозит». Хотелось бы верить, да не получается. Самовольно приехала, в своё оправдание по-прежнему сказать нечего. Не удовлетворится же государыня простым «волнуюсь за тебя, матушка, сердце ноет». Лиза поёжилась — а Павел-то всегда точно так не знает, как к родной матери подойти, чтобы не прогнала взашей, скривившись от одного лишь вида любимого дитяти. Константину надоело ждать, и он, что называется, отправился «разведывать местность», как сказал сам. Александр не сдержался и прыснул, но, поймав на себе тяжелый взгляд брата, в долю секунды переменился и часто снисходительно закивал. Второй внук императрицы был настоящим сыном своего отца, и речь его была пресыщена военными понятиями ровно настолько, насколько Сашина — политическими. Лизе это нравилось. Ей нравилось, пожалуй, всё. И эта спешка и шум, и волнение, что с каждой минутой, — удивительно, но это было так, — умалялось. Ей неотвратимо становилось уютно. Осень больше не давила на душу, во всяком случае.***
У Тёмкиной сперло дыхание — они не виделись лет пять, Бог знает, что произошло за это время в жизни мамы, однако ж, как бы там ни было, она была совсем другой. Лицо — уставшее и испещрённое морщинами, великолепные прежде каштановые волосы значительно посветлели из-за седины, в уголках губ тоже морщины, а глаза… они словно выцвели. Увидев внука и следующую за ним чередой процессию, государыня поднялась и громко поприветствовала его одного по-французски. — Вот, господа, мой старший внук, Александр, — она и впрямь преображалась, глядя на него, — вся моя надежда. Саша галантно поклонился бабушке, поцеловал её руку, кивнул гостям, — можно подумать, каждое движение у этого человека враз и небрежно, произвольно и отточено донельзя, — и отошел в сторону, пропуская вперёд Элиз. Екатерина снисходительно улыбнулась и склонила голову набок. — Елизавета, его супруга… Константин, мой второй внук… Анна, его жена с недавних пор, она только осваивается, господа, но она — большая умница. Пока «звёздочка» сминала полы платья и не оставляла попыток что-то ответить, Саша заговорщически подмигнул Лизе. Мол, вот о каких условиях говорил я тебе. — Здравствуйте. Императрица крепко зажмурилась, открыла глаза и неслышно выдохнула. Посол-австрияк поправил пенсне и с любопытством уставился на рыжеволосую девушку, приведшую царицу в замешательство. Лиза сглотнула. Сейчас важно не дать слабину — она продолжила спокойно смотреть прямо в глаза матери. «Вот она я — не надежда, не радость или гордость, всего-то кровь от Вашей крови, Ваш ребёнок, который Вас любит и будет любить, даже если Вы откажетесь от него в очередной раз перед окружающими, если вышлите прочь, накажите. Вот я — не имеющая никого в этом мире ближе и дороже Вас. Говорите же что-нибудь, Ваше Величество!». Чистый голос Саши раздался в этой ненавистной тишине, как что-то неземное. — Моя тётушка и подруга, Елизавета Григорьевна Тёмкина, дочь покойного губернатора новороссийского края и нашей матушки-императрицы. Приехала погостить к нам. Австрияк в притворном восторге разинул рот — вряд ли на самом деле так поразительно существование Лизы. Княгиня сжала руку мужа. — Ты герой, Ангел, впрочем, отныне нам несдобровать. Проклятье. — Знаю.***
— Иван Иванович, я Вам... правда, не помешаю? — Лизе хотелось ещё хотя бы с четверть часа поговорить со славным человеком и хотя бы ещё разок обняться. Он был стар, передвигался с трудом, шаркая ногами, но зрение не подводило его. Лизу он отлично помнил все эти годы и встретил со слезами. Это Тёмкину поначалу смутило, после она решила не забивать голову — не так много людей на свете по-настоящему рады тому, что ты просто есть. Личный секретарь Екатерины великодушно предложил поселиться у него в комнате, что находились подле покоев государыни, отдал в её распоряжение «ненужную» широкую кровать с балдахином и заявил, что если Лиза захочет переехать, то он расстроится, заболеет и, наконец, умрёт. — Что ты, что ты, Лизонька! — Бецкой, почти задремавший в кресле, встрепенулся. — Наоборот, у меня с этого дня целых две причины, чтоб жить. Можно было бы спросить, о каких причинах речь, или сменить предмет разговора. Так или иначе, обволакивающая, тёплая тишина была непоправимо нарушена запыхавшейся Анной Федоровной, что влетела в покои и едва остановилась возле кресел. Не случилось звездопада, увы. — Импера-атрица итти сюда, она наругала Александр Павлович, — девушка была в ужасе, — очен наругала, а сейщас итти сюда! — Цыц! — недаром Бецкой раньше был советником по вопросам образования и воспитания. — Отдышись-ка да присядь, Аннушка. Анна мигом повиновалась. Лиза наоборот вскочила, принялась искать шелковый халат, — тёзкин подарок, — чтобы накинуть его поверх ночной рубашки. — Внучка, ты ложись, делай вид, что уснула. «Бредит, болезный» — пронеслось у Тёмкиной в голове. Какая она внучка Бецкому? Тем не менее, совет дельный, и Лиза ему без раздумий последовала. Меньше чем через минуту в комнату вошла Екатерина. Окинув всех измученным, но пристальным взглядом она не спеша подошла к кровати, на которой, потупившись, сидела Лиза, и опустилась рядом. — Всё вы уж за меня решаете, ни во что не ставите меня, — женщина прокашлялась. — Вот, сейчас этому всыпала калёных орехов, так он всё равно на своём стоит. Екатерина смотрела в стену, не обращаясь ни к кому непосредственно. Лиза осторожно придвинулась ближе к матери. — Теперь по всей Европе будут знать о моих бастардах. Каково? — она резко повернулась к Лизавете лицом и повысила голос насколько могла, так как он порядочно осип. — Я, быть может, защищаю вас так от всей той гадости, что вокруг творится!.. А?! Она закрыла глаза. — Ты зачем приехала? Муж гоняет? — немецкий акцент прямо зазвенел в ушах. Лиза опешила. Такого оправдания она себе и придумать не могла. Иван Христофорович был старше её почти на десять лет, он был человек порядочный и понимающий, друг друга они видели редко, он непременно относился к ней с уважением и доселе сдерживал данное в первый же день брака обещание — не торопить её ни с чем и не навязывать своё общество. Им поговорить, видится, было не о чем, но чтобы обижал… — Вовсе нет, маменька, — голос Лизаветы предательски задрожал. — Так чего? — Увидеть тебя хотела. Просто. Екатерина всплеснула руками и усмехнулась. Как-то очень горько. — Анна Фёдоровна, будь любезна, выйди. И Иван Ивановича прихвати с собой. Бецкой разочарованно вздохнул. — Като, я стал настолько дряхлым, что если я сел, то мне проще улечься, чем встать. Отпускай Аннушку, а я, если ты хочешь, сделаюсь глух. — Сделайся, я тебя прошу, — как обычно, протянула эту «ш». Аннушка захихикала и вышла из покоев, помахав Лизе рукой на прощание. Бецкой, человек слова, заткнул уши и отвернулся. Императрица снова посмотрела на дочь, прищурившись. — Просто. У твоего отца тоже всё было просто. На войну — просто, ранен — просто, уехал надолго — просто дела государства. Я ему, шутя, говорю: «Что ты делать-то будешь, когда я помру? Чай я старше тебя». А он мне отвечает: «Нечего мне будет тут делать». Я ему: «Как так?», а он: «Я просто не смогу жить, если тебя нет, посему помру первый». Накаркал, — она запнулась, — гяур, несносный... Лиза поджала губы, силясь не расплакаться, и порывисто обняла маму. Пусть это ошибка — неважно. Пусть просто. Зато честно. — Что мне делать с тобой? — Екатерина проговаривает еле слышно, — У Бога не для того вымаливала тебя, чтобы ты при дворе сгинула… — Тогда Богом и клянусь тебе, что не пропаду, — Тёмкина без усилий избавляется от мысли о Херсоне и Калагеорги, — позволь с тобой остаться подольше.