loved

      Из больших окон своего кабинета он, пренебрегая обязанностями директора санатория, смотрит на то, как нежное, словно полевой цветок в долинах Швейцарии, создание играет на изумрудной лужайке. Она сидит в лёгком, воздушном, голубом платье на траве и играет с куклой. Она что-то говорит своей игрушке, но слов не разобрать. Она встаёт. Он сглатывает слюну и снова пытается сдержать демона страсти в своей груди. Звуки утихают для Барона: больше не слышны суетливые шаги медсестёр в коридоре, исчезло назойливое стариковское шаркание по полу, возгласы с улицы умолкли. Он слышит ветер. Он видит только её. Солнце ласкает мило девичье личико, мягкая трава слегка щекочет босые ступни. Ханна, держа куклу, ходит взад-вперёд по лужайке, невзирая на играющих в крокет стариков, и напевает странную мелодию. Старики молчат, они ждут, когда Ханна уйдёт. Они не смеют сказать ей дурного слова, они знают, что о ней заботится он. Фольмер, затаив дыхание, глядит, как его милая Ханна забирается на старый каменный фонтан: сначала ставит одну ножку, затем другую, изгибается. Блуждает по её изящному телу взгляд Барона. Он краснеет. Полуразрушенные колонны закрывают вид на девушку; Фольмер злится. На миг он упустил её из виду. Он не хотел, чтобы с ней что-то произошло. Он укрывал её от внешнего мира, от его порока. И самая страшная мука для него — томиться в неведении, когда Ханна уходит.

***

Он всегда заботился о ней: Фольмер заканчивал работать поздно — после полуночи — и всегда приходил навещать свою девочку. Она к тому времени давно спала; ей снились добрые сны. Чаще всего Барон заставал её без одеяла — оно было скинуто Ханной на пол во сне. Поднимая его с пола, мужчина бережно укрывал девушку, шепча ей на ушко нежные слова. Сквозь сон Ханна слышала его голос и улыбалась. На душе становилось тепло. Она чувствовала себя защищённой. Непоседа Ханна, катаясь на велосипеде, часто падала и разбивала коленки. В слезах она приходила в кабинет директора, а тот, словно наскипидаренный, подбегал к ней, чувствуя, как сердце, словно бешеное, от волнения рвётся из груди. Ханна садилась в кресло, вытирая слезы с щёк грязными ладошками; её красные и разодранные коленки ужасно ныли после падения. Фольмер облегченно вздыхал, понимая, что его Ханну никто не обидел — она просто упала с велосипеда. Он обрабатывал её царапинки и целовал в щеку. «Лечебный поцелуй» всегда помогал поднять бедняжке настроение, и уже через десять минут она снова садилась на велосипед и колесила вокруг санатория. Но несмотря на то, что в Бароне теплились отцовские чувства, он ждал того дня, когда она станет женщиной по всем природным канонам. Его терзало ожидание её первого менструального цикла, чтобы потом претворить в жизнь свою мечту: иметь чистокровное потомство. Его извращённый разум был ослеплён пошлыми фантазиями о собственной дочери. Но она ведь была так похожа на его сестру... Он растил этот цветок для того, чтобы позже собрать с него весь нектар. Сладкий запретный плод, который не являлся для Барона табу. Он любил Ханну. Как дочь. Как женщину.