Чувствовать

В полутемной комнате тихо – так тихо, что слышна далекая музыка, доносящаяся из восточного крыла замка. Адам почти кожей ощущает, как металлически, резво и звонко звучит клавесин, хотя вряд ли возможно это почувствовать отсюда. Он сглатывает сухость в горле и напряженно ожидает, и тогда безмолвие в комнате становятся звенящим и тугим, как натянутая струна. Люмьер глядит на него, не говоря ни слова. Кажется, что он стоит расслабленно, но когда принц касается его пальцев, то чувствует, как в них зарождается огонь – словно тот по-прежнему заключен в мерцающую латунь и сам исторгает пламя. Принц – совсем рядом. Теперь, когда дверь заперта и за задернутыми шторами алеет закат, он может позволить себе не таиться. Так долго он ждал этого момента, как желал встречи! А осознал это лишь сейчас – всего пару минут назад, когда они остались наедине. Люмьер смотрел прямо, без утайки буравил его взглядом прозрачно-синих глаз, а когда принц вдруг наступил-набросился на него, словно до сих пор был способен к звериным прыжкам, вдруг опустил глаза почти стыдливо. Адам не знал, как быть, что предпринять – не мог же он развернуться и убежать, и потому, стиснув плечи Люмьера, затянутые в прекрасный расшитый камзол, он просто притянул его к себе, а тот и не сопротивлялся – только щелкнул задвижкой двери, к которой прижимался спиной. Этот звук показался Адаму щелчком спускового крючка, который позволил ему действовать – и дальше он словно превратился в волну, которая уже не встречает преград. Губы Люмьера были мягкими – такими податливыми, горячими, что принц невольно застонал-зарычал, приникая к его рту с поцелуем, чувствуя привкус вина, которое все они испробовали на пиру, ликуя обретенной свободе. Но губы Люмьера были гораздо – о, гораздо слаще молодого вина! Он отвечал на поцелуй страстно, порывисто, и его губы, поначалу горячечно сухие от волнения, теперь были влажными, зацелованными до красноты – принц увидел это, на секунду оторвавшись от него, оглаживая его лицо ладонями и любуясь его ошалевшим видом. Люмьер сам стащил свой тяжелый, тщательно завитый парик и развязал галстук, раньше только украшавший, а теперь не дававший дышать своим избыточным кружевом. Грудь его тяжело вздымалась – словно он был загнан в ловушку, пойман нежными, но цепкими руками; но ему нравился этот плен, и он, словно специально подставляясь и раззадоривая принца, откинул голову назад, опираясь затылком о дверь и начиная расстегивать мелкие пуговички камзола. Его беззащитная, бледная шея, открывшаяся взору принца, рыжина волос, таких мягких, неожиданно ярких после белого парика, окончательно вскружила Адаму голову. Ему хотелось воздуха, воды, чего угодно, чтобы перестать сходить с ума, но еще больше ему нужен был Люмьер - здесь и сейчас, целиком и полностью, и от него совершенно невозможно было оторваться. Пальцы принца скользнули к рукам Люмьера, терзающим пуговицы, и Адам, на мгновение сжав его горячие ладони в своих, принялся ему помогать: неистово, ошибаясь и путаясь, то и дело чертыхаясь, он кое-как расстегнул камзол и, содрав с плеч Люмьера, принялся выцеловывать его шею, ключицу в вороте рубахи, а тот низко, глухо стонал – еле слышно, пока руки принца оглаживали его тело, прижимая к себе и ни на дюйм не позволяя отодвинуться. - Доберемся до кровати, - вдруг шепнул Адам в самое его ухо и, не давая опомниться, повел того к постели, тут же мягко роняя на нее и опускаясь сверху. Меж приоткрытыми портьерами густо-оранжевым светился закат. Лучи прочерчивали дорожку от самого окна до постели, и в воздухе кружились пылинки, и оба мужчины на мгновение замерли, заново глядя на этот новообретенный мир. Как будто впервые в приоткрытую створку окна просочилось вечернее посвистывание птиц, шелест листьев, шум воды вдалеке. В полосах света под дверью трепетали отблески факелов, горевших в коридоре. Все словно находилось в движении и неведомом волнении, и Адам вдвойне чувствовал, как трепещет Люмьер под его руками, какой горячей кажется его кожа, как его волосы пахнут ромашкой и мятой, а влажные губы, приоткрытые в незаданном вопросе, требуют поцелуя. Но принц, лишь прикоснувшись к его губам, скользит ниже, оставляет цепочку поцелуев на шее, ключице, плече, останавливается губами на соске и прикусывает его, одновременно сплетаясь пальцами с Люмьером, и тот сжимает его руку, интимно оглаживает большим пальцем его ладонь – скользит, надавливая, и это прикосновение – самое возбуждающее, что когда-либо чувствовал Адам. Его словно подбрасывает в воздух – он избавляется от одежды в одно мгновение, освобождает от штанов и Люмьера, и теперь, когда ничего лишнего нет между ними – никаких тайн, даже самых тонких и невесомых, похожих на прекрасный китайский шелк, расписанный тысячей прекраснохвостых птиц, Адам чувствует настоящий огонь, проходящийся по его телу только от соприкосновения кожи. У Люмьера – тоже совершенно сумасшедший взгляд, он обжигает, и Адам, покорный всем своим видом, приподнимается на нем, скользит взглядом по обнаженному телу и, спускаясь к животу, целует сначала чувствительную кожу под пупком, а потом прокладывает путь вниз – влажными, собственническими поцелуями, в которых нет и намека на покорность, которую только что излучали его глаза. Люмьер глядит на него, не дыша, а тот медленно берет его в рот до самого основания, прикрывая глаза так, словно это самое приятное, что он когда-либо делал. Люмьер комкает простыни, стонет глухо, вздрагивает, когда Адам берет особенно глубоко, и тот чувствует, как мужчина держит себя в руках, заставляя лежать смирно и только чувствовать, чувствовать, чувствовать. Принц и сам теряется в ощущениях: Люмьер сводит его с ума своими тихими стонами, горячей кожей, которая ощущается под пальцами как тысяча иголочек. Адам втягивает носом воздух, движется вперед, вбирая его полностью, оглаживает узкие бедра ладонями – ближе, еще ближе. - Адам, - шепчет Люмьер, осторожно ухватывает его за волосы на затылке, заставляя подняться, но Адам мотает головой, мол, знаем мы, в чем тут дело. Тот повторяет особенно жалобно, - Адам! – но принц непреклонен и удерживает его за бедра, берет до основания, позволяя кончить вот так и потом, поднимаясь, видит растерянные глаза Люмьера – такие растерянные, что хочется засмеяться в голос. - Мне понравилось, - говорит принц, глядя прямо в них и отирает рот тыльной стороной ладони, и тот опять на секунду смущается. - Мне тоже, - наконец, говорит он, и голос его звучит мягко, расслабленно. – Нам нужно кое-что еще, - вдруг добавляет он, смотрит выразительно из-под недлинных светлых ресниц. И тогда они делают это, и теперь Адам выстанывает имя Люмьера, погружаясь во влажный жар его тела, сцеловывая каждую бисеринку пота, а тот вторит ему, принимая с готовностью, живо откликаясь на каждое движение принца. После они лежат на сбившемся покрывале обнявшись, словно вплавившись друг в друга и Люмьер, расслабленно откинувшись на плечо Адама, глядит на него своими светлыми глазами, а потом опять – словно уже обрел новую привычку за столь короткое время, находит ладонь принца, сплетается с ним пальцами, и тот чувствует, как в его руках теплится пламя, пробегает в кончиках пальцев словно искрой, заставляя помнить, чувствовать, ощущать.