Пару вечностей спустя

Это было странно. Правда странно. Нет. Не в физическом смысле. И даже не в эмоциональном плане — Александру нравилось утопать в мягкости этого дивана и любоваться видом из панорамного окна пентхауса на роскошество звездного неба. Интересно, таким ли видел его Ван Гог, создавая свой шедевр? Впрочем, неважно. Странно было на уровне ощущений. Странно было быть здесь и ощущать себя здесь как дома, хотя никогда прежде не переступал порога этого дома. Странно было как когда-то прежде ждать, когда откроется входная дверь и… Да, смотреть в эти кошачьи глаза теперь уже тоже было очень странно. Маг окинул незваного гостя усталым взглядом, кинул ключ на кофейный столик и рухнул в кресло, прежде чем наколдовать себе очередной бокал мартини. Откровенно говоря, жалкое зрелище. Наверное, в его глазах нефилим тоже выглядел жалко. Магнус не задает вопросов: знает, зачем явился. И не сказать, что Алек чертовски рад этому обстоятельству. Если быть до конца честным, он вообще был бы рад бежать из Токио обратно в Аликантэ, запереться в своем особняке и сделать вид, что он не в курсе всей ситуации. Но увы. У него есть четкое распоряжение конклава — убить Магнуса Бейна. Сделать это тихо и без шума, как он умеет. И если не так давно это казалось чем-то запредельным, и проще было бы истребить весь конклав, чем пойти на такое, то сейчас это не казалось чем-то немыслимым — это превратилось просто в работу, а человек перед ним просто в объект. Просто объект, смотрящий на своего убийцу совершенно безразлично, полностью отзеркаливая ощущения самого Лайтвуда. Им обоим все равно, потому что, в целом, они даже перестали быть людьми. Убили в себе все человеческое: своим эгоизмом, своими отношениями, вечностью, что когда-то ухитрились разделить на двоих. А вечность это слишком долго для людей. Особенно для людей любящих. Это ненависть может тлеть бесконечно долго. Любовь выгорает, оставляя за собой раны и пепел. Ее призрачное эхо отдается болью в груди, иглами вонзается в мозг, лицами всех тех, кого они оставили и кто оставил их. И как Бейн это выдерживал? Алек до сих пор не понимал. Не мог понять. Отказывался. На исходе третьего столетия как-то незаметно приходит понимание: эгоизм не стоил такой боли. Вечность не стоила человечности. Когда поочередно ушли все друзья и любимые — это было ожидаемо, но очень больно. Казалось, Алек наглотался кислоты, и теперь та выжигала его изнутри. Когда ушел Рафаэль — это подкосило их обоих, сломило отношения, которые и без того держались на честном слове. Вроде бы они даже разъехались тогда на время. Когда ушел Макс, последнее, что связывало их — это уничтожило их. Человечность корчилась в адовом огне, не в силах более выдерживать подобное. Вот и получилось, что сейчас в высочайшем небоскребе Токио сидели друг напротив друга ангел и демон, которых ничего не связывало уже много лет. Сидели молча, потому что не о чем было говорить, смотря друг другу прямо в глаза, словно ища хоть крупицу чего-то… Чего-то такого, что оправдывало бы ослушание прямого приказа конклава. Но не находя ничего. В сидящем напротив демоне Алек не видел ничего, что позволило бы ему просто уйти сейчас, не марать руки, которые и без того были по локоть в крови. Значит, ответ нужно было искать в себе, копаться там в золе и пепле в остатках собственной личности. Видит Разиэль, этого Алек Лайтвуд желал еще меньше, чем убивать бывшего супруга. Мысль вдруг отозвалась неожиданной болью в груди, на мгновение прервав дыхание. Нет. Ну нет же. Все прошло. Давно прошло. А это лишь закололо мышцу. Лайтвуд инстинктивно отвел взгляд от усталых кошачьих глаз и по случайности напоролся взглядом на простую фотографию в рамке — пережиток прошедших столетий, давно пожелтевшую от времени. Яркий солнечный день в парижском дисней-ленде. Двое молодых людей, держащие на руках два маленьких сокровища, ярких комочка счастья, ослепительных солнышка. Эта фотография — как застывший осколок времени, вернуться в который так хотелось, но возврата к которому не было. Глупо было предполагать, что счастье не обернется болью пару вечностей спустя. Примерно так же глупо, как и думать о том, что Алек действительно сможет… С губ сорвался тихий выдох, и, поднявшись на ноги, Лайтвуд направился прочь. И ему было плевать на то, как глупо он выглядит и что о нем подумает Магнус. Даже конклав не беспокоил его так сильно… как обжигающе горячие пальцы Магнуса, внезапно обвившие его запястье и буквально пригвоздившие его к месту. Жар, боль, ожидание лавой разнеслись по венам, мешая дышать, двигаться и думать. Сил отстраниться не было, только в до боли знакомом жесте чуть повернуть запястье и обхватить своими пальцами чужую руку, почти наслаждаясь знакомой агонией. Признаваясь себе, что без нее было хуже. И будет хуже. И плевать на задание и конклав. В конце концов, его состав можно и обновить.