Привет, Тим

Настя выдавливает "Фэйри" на губку и берётся за чашки. — Привет, Тим. Конечно, он уже здесь. Он всегда рядом, когда она моет чашки — не посуду в целом, а именно чашки. После кофе или чая, за день их накапливается несколько, и каждое утро она их моет. Иногда и вечером, но сегодня — утром. Сегодня суббота, и чашек всего две — те, что остались после их с Лёхой завтрака. Лёха на дежурстве, а у Насти выходной. Вот уже неделю она живёт в квартире своего парня, здесь тоже есть чашки, и их также, как и везде, приходится мыть. Тим здесь тоже есть. Настя не помнит, когда именно он стал проявляться в её жизни. Кажется, будто он незримо присутствовал в ней всегда, но физическую оболочку, пусть и не очень плотную, он приобрёл около шести лет назад. Тим рядом каждый раз, когда она моет чашки. Когда она делала это на своей первой съёмной квартире, то чувствовала его присутствие, а вскоре и впервые увидела. И на её прежнем месте работы, в бедном, душном офисе, где для того, чтобы вымыть свою чашку требовалась отстоять очередь... Едва пенная губка касалась чайного осадка на гладкой керамической поверхности, он неизбежно появлялся. — Привет, Тим. — Привет, Nasty. Они разговаривали не языком, а мыслеформами, немногословно, чаще всего лишь ограничиваясь неизменными приветствиями. Тим никогда не позволял ей мыть чашки в одиночестве. Даже когда вокруг было полно людей, как в случае с её предыдущим офисом, она ощущала его немое присутствие за правым плечом, вне поля её зрения — он просто был рядом. Переход на работу в новый офис, куда более просторный и уютный, чем первый, ничего не изменил. Каждое утро — новая чашка и стандартное: — Привет, Тим. — Привет, Настя. Поэтому, когда она встретила его в квартире Лёхи, то ничуть не удивилась. Ей даже показалось, что Тим стал слегка очевиднее, чуть оброс плотью и стал пропускать сквозь себя меньше света и воздуха. Да и голос его обрёл больше силы. Настя давно и тщетно пыталась понять, в какой именно момент вымышленный друг стал неотъемлемой частью её жизни. Наверняка, сработало стандартное закрепление: например, когда-то, много лет назад, она мыла чашки, а в это время по телевизору показали некоего реального человека, чей образ мгновенно стёрся из памяти, но намертво закрепился на подкорке, став прототипом несуществующего Тима. Тим — высокий худощавый мужчина зрелого возраста, с полностью седыми и коротко остриженными волосами. Он носит очки в тонкой оправе, его кожа — бледная, полупрозрачная, губы — тонкие, безжизненные, а глаза — ярко-голубые, пронзительные. Голос низкий и вкрадчивый, прежде Насте казалось, что он звучит лишь в её голове, но с недавних пор она готова поклясться, что улавливает его на слух. Тим одет странно для любой кухни: кроссовки, обычные синие джинсы и дутая красная куртка с логотипом "Columbia". Тим выглядит так всегда, Тим не меняется. Настя никому не рассказывала о своих неестественных кухонных фантазиях, саму же её забавлял этот неизменный тайный ритуал: мыть чашки — значит Тим. Как у собаки Павлова. Кстати, о собаках. Вчера Лёха притащил домой щенка овчарки, посчитав, что мохнатый питомец добавит душевности в их с Настей совместное проживание. Щенок ни на шаг не отходил от Насти, постоянно путаясь у неё в ногах и требуя внимания. Вот и сейчас он последовал за ней на кухню. Настя намыливает чашку, Тим рядом, как всегда — справа, за спиной. — Сегодня дождь и ветер, Настя, может, сходишь в парк? Тебе же нравится одиноко бродить среди закрытых аттракционов. Да, Насте нравилось. Она каждую осень выделяла себе пасмурный денёк для прогулки по закрытому в несезон городскому парку. Вот только... — Тим, откуда ты знаешь? — она оборачивается через правое плечо, улыбаясь. Как это откуда: если Тим живёт в её голове, то все свои знания он черпает оттуда же. В этот момент Насте становится по-настоящему страшно: улыбка сползает с её губ, глаза округляются. Отвернувшись от раковины, она видит Тима: тот, почти осязаемый, сверлит её голубыми глазами. А ещё Настя видит щенка: он сидит на полу и зачарованно смотрит. Смотрит прямо на Тима. Щенок тоже его видит. — Сходи в парк, Настя, — голос Тима оглушает, и, заслышав его, щенок машет хвостом. Да, щенок тоже его слышит. Настя стрелой несётся из кухни, бросив недомытые чашки в заполненной пеной раковине. Она ныряет в кресло, обхватывает колени руками и пытается дышать-дышать-дышать... Щенок прибегает минуту спустя. Целую минуту спустя. Ведомая неизвестной силой, Настя возвращается на кухню. Тима нет — значит, надо его позвать. Она берёт в руки одну из мокрых чашек — Тим в тот же миг возникает за её плечом. — Кто ты, Тим, и что тебе надо? Она не видит его, так как боится повернуться, но отчётливо чувствует. Она чувствует, как он улыбается. — Я просто хочу домой, — знакомый тембр вибрирует в непосредственной близи от её правого уха. — Уильямсвиль, Нью-Йорк. Настя сглатывает нервный комок и ждёт, когда к ней вернётся дар речи. — А почему ты не возвращаешься? — Потому что в день, когда я умер, я потерялся. Грохот бьющейся о пол чашки звучит глухо и отстранённо, будто не здесь и не сейчас, а там и когда-то. Настя снова бежит в комнату, сгребает в охапку пса и крепко-крепко прижимает животное к своей разрывающейся груди, словно ища исцеления. Время проходит мимо, не оставляя следов. Час спустя Настя берёт мобильный телефон и набирает номер Шурика. Шурик — это брат, который старше её на тринадцать лет и трудится прорабом на стройке. Не имея образования, он имеет понятия по обо всём на свете. Если кто и способен сейчас её встряхнуть, вернуть голову на место, то только он. — Алло, Шур... — Наськ, шо тебе? Занят я, потом позвони. — Погоди минутку, Шур... Как думаешь, что делать, если видишь человека, которого нет, но сам он говорит, что умер? — Что-что, — Шурик не привык долго думать над ответами, — загугли, ёпта! И это действительно именно то, что ей следовало услышать. Настя включает компьютер и забивает в гугле: "Williamsville. New York. Tim". Что ещё она может сделать? Ничего. Уильямсвиль оказывается крохотным американским городишкой с населением около пяти тысяч человек. Есть у них и свой дайджест - газета, ведущая учёт всех мало-мальски значимых событий в жизни города с незапамятных времён. На сайте газеты, кроме электронной версии самого издания, Настя находит огромный архив отсканированных материалов из доинтернетовской эпохи. По слову "Тим" ничего не находится. С чего она вообще взяла, что его зовут Тим — он сам ей это сказал? Нет, он не говорил, она просто знала его имя и всё. Настя планомерно просматривает все материалы, начиная от сегодняшней даты, отматывая назад, вглубь времён, в годы, которые навсегда остались в прошлом. Новости, объявления, некрологи. Час, другой, третий. Глаза уже начинают слипаться от усталости, когда она наконец видит его. Нет, не за своим плечом — на этот раз Тим смотрит на неё с экрана компьютера. Большое, яркое фото: Тим одет в серый офисный костюм и всё те же очки в тонкой оправе. Он улыбается. Фото является приложением к заметке от 1989 года: "Всеми любимый учитель Тимоти МакКой зверски убит. Уильямсвиль в трауре. Вчера, 24 января 1989 года, был найден мёртвым наш друг и наставник, активный член городской общины, мистер Тимоти МакКой. Посвятив более тридцати лет работе учителя, он сумел привить любовь к литературе нескольким поколениям жителей Уильямсвиля. Напомним, мистер МакКой преподавал американскую литературу в школе святого Френсиса. Даже выйдя на пенсию, он не оставался в стороне от жизни города и регулярно проводил профессиональные тренинги для молодых учителей, а также благотворительные акции под патронажем местной методистской церкви. Потеряв жену, скончавшуюся от рака два года назад, мистер МакКой полностью посвятил себя заботе о родном городе и его жителях. На сегодняшний день задержаны трое подозреваемых. Все они являются подростками из числа приезжих. По сообщениям полиции, вчера вечером, вместе с другими прихожанами церкви, мистер МакКой собирался участвовать в традиционной акции по сбору средств в пользу малоимущих семей. Он уже собирался покинуть свой дом, о чём свидетельствует тот факт, что в момент смерти на нём была верхняя одежда — красная зимняя куртка, но задержался, чтобы помыть одну чашку. Следователь предполагает, что известный своей педантичностью мистер МакКой решил не оставлять в раковине грязную посуду. В это же время в его дом ворвались злоумышленники, вероятно, планировавшие ограбление. Встретив хозяина дома, они нанесли ему восемь ножевых ранений. Не дождавшись мистера МакКоя к началу мероприятия, пастор Филипс, зная о крайней пунктуальности своего друга и не сумев ему дозвониться, поспешил к его дому, где и обнаружил бездыханное тело нашего дорогого Тимоти. Напомним, Тимоти МакКою было шестьдесят три года. У него остались взрослые дети и внуки, проживающие в разных уголках страны." Настя водит пальцем по экрану. Сухой текст понятен без онлайн-переводчика, тем более, что самое главное сосредоточено не в буквах, но в цифрах: 01.24.1989 — это день её рождения. Звонит Лёха, предупреждает, что сменщик взял больничный, и придётся остаться на сутки. Значит, ночь ей предстоит провести одной. Или не одной. Тим, зачем ты здесь? Долго собираясь с мыслями, Настя, наконец, решается. Она заваривает чай, медленно пьёт, смакуя, в полной тишине. Допив, отправляется на кухню с грязной чашкой. Вода, пена — всё как обычно. — Привет, Тим. — Привет, воровка. Настино дыхание замирает на полувздохе. — Я не воровка. — Ещё какая. У тебя нет ничего своего, кроме твоего дурацкого тела. Всё, что ты любишь, что знаешь, о чём думаешь — это всё моё. Ты украла мою душу, Настя. — Это не так, Тим. Это не я украла твою жизнь. И душа у меня своя — единственная и неповторимая. — Правда? Тогда почему я сейчас здесь, а не дома, не с женой? — Я не знаю, Тим. Мне очень жаль... — А ты никогда не думала, почему у тебя дальнозоркость, когда у всей твоей родни близорукость? Почему ты смотришь бейсбол, вылавливая ночные интернет-трансляции, ведь в твоей стране его не показывают даже по спутниковому? Почему ты вегетарианка? Почему так неплохо читаешь на английском, хотя изучала его всего ничего — думаешь, это потому, что ты самая умная? Почему ты до сих пор грезишь о своей университетской преподавательнице психологии, хотя и живёшь с парнем? Моя жена преподавала психологию, когда мы с ней познакомились! Почему тебя так тянет к закрытым аттракционам в осеннюю непогоду? Потому что после смерти жены осенью 1987 года, я часто проводил одинокие вечера в закрытом парке своего города, а дождь и ветер были моими спутниками. Я хотел умереть, но в последний момент спустился с застывшего колеса обозрения, чтобы не возвращаться в этот парк никогда. А какие причины у тебя ходить в парк? Их нет! Как нет у тебя ничего своего! Ты — воровка! Ты украла мою личность! Настя видит своё красное и мокрое от слёз лицо в отражении маленького кухонного зеркальца. Она ревёт в голос, задыхаясь собственными рыданиями. Вода из крана продолжает биться о жестяное дно раковины тонкой струёй. — Что ты хочешь от меня, Тим? Что тебе нужно? — Убей себя, Nasty. Убей себя. Освободи меня. Убей себя, убей себя, убей! Настя срывается с места и бежит вниз по лестнице, скользя по бесчисленным подъездным ступеням домашними тапочками. На улице холодно, но она не чувствует ни ранящих, словно ледяные лезвия, потоков сплошного ливня, ни сбивающих с ног порывов шквалистого ветра. Она бежит по лужам, каждым шагом создавая облако грязных брызг. Уже темно, дорога мерцает в свете тусклых уличных фонарей, редкие прохожие провожают её долгими взглядами, а затем равнодушно продолжают свой путь. Настя бежит, не чувствуя усталости — парк аттракционов всего в паре кварталов, и ноги сами несут её. Наконец, она на месте. Ворота закрыты аж до апреля — в несезон проход в парк воспрещён. Но она знает лазейку — небольшую расщелину в заборе, за кустами с правого крыла парка. Пролезет — не впервые. Внутри никого. Непогода спугнула даже сторожа, обычно не оставлявшего свой пост в тёмное время суток. Настя стремится к самому центру заваленного опавшей листвой старого парка сквозь колючие кусты и вязкую слякоть. Сердцем парка является "чёртово колесо" — такова судьба многих мест, имеющих свою историю. Остановиться у подножия массивной круглой конструкции заставляет звон. Настя задирает голову: где-то там, на самом верху колеса, надрывается керамический колокольчик. Он зовёт её. Она ловко запрыгивает в нижнюю кабинку, затем, по влажным стальным перилам надёжно зафиксированной в неподвижном состоянии конструкции, перелезает на следующий уровень, и так всё выше и выше, оставляя внизу кабинку за кабинкой. Зов становится яснее и отчётливее. Наконец, она обнаруживает источник призывного дребезжания — им оказывается вовсе не колокольчик, а огромная глиняная чашка. Чашка стоит на одном из трёх сидений самой верхней кабинки колеса, вибрируя на ветру и производя искомый звук лёгкими ударами о металлическую поверхность сидения. Настя забирается в кабинку, ослабевшей рукой хватает чашку и подставляет её под льющиеся с неба струи воды. Вода с шумом бьётся о дно чашки, порождая пузыристую пену. Он здесь. С ней, наверху, за правым плечом. Она знает, что сейчас случится. Всё-таки, воровать нельзя, даже если ты не нарочно — ворованное в любом случае придётся отдать. — Привет, Тим. Первый, несильный толчок под локоть заставляет пальцы разжаться и выпустить чашку. Та летит вниз, задевая металлический остов колеса, разбиваясь на черепки, разносясь по округе множественным керамическим звоном. Второй, мощный толчок следует в спину. Вслед за чашкой вниз устремляется тело. Хруст ломающихся о перекладины конструкции костей сопровождает его полёт, и, когда всё кончено, остаётся лишь ветер, едва слышимым эхом разносящий по парку: — Пока, Nasty*. Лёха вернётся домой на рассвете и обнаружит дверь квартиры захлопнутой, но не запертой, саму квартиру — пустой, а собаку — жалобно скулящей. На включенном компьютере он увидит открытую страницу какой-то американской газеты и нажмёт на красный крестик в правом верхнем углу экрана ещё до того, как по местному телеканалу сообщат о жуткой утренней находке в закрытом парке аттракционов.