Часть 1
26 августа 2017 г. в 07:36
««Здесь ничего нет», - таковы были первые его слова. Но знаете это детско-подростковое рвение к чему-то неизвестному и ранее не виденному? Тогда этим объектом стал он. Счастью моему не было предела — девочка-интроверт нашла родственную душу. Ну и что, что за надцать километров отсюда? Когда исполнится 18, обязательно приеду! На что он просто тихо улыбался в мониторе компьютера, - смеяться нельзя, сестра спит в соседней комнате. Затем я стала писать душевные письма, - настоящие, бумажные, открывая там всю свою душу и так званые скелеты, которые, на то время, считала огромнейшей проблемой. В комплекте шли маленькие подарки: счастливая монетка, плоская конфета или фото с моего детства, после которого он начал называть меня балдой. Я не ожидала ответа, ведь знала, он — нечто другое, которое может вызвать у меня улыбку на лице одним сообщением «хороших снов» или «береги себя». Конечно, разница в возрасте — шесть лет, - играла свою роль, но общались мы на равных. Даже после нескольких лет общения в сети во мне всё еще жила надежда на встречу».
Поток слов закончился. Из форточки подул холодный холодный осенний ветер, - будто только он и слушал девушку, - и на встречу ему полетел густой дым от сигарет.
«Галина Николаевна, вам дым не мешает? Нет? Тогда вот что: потом детство совсем закончилось. Заиграли гормоны, мне хотелось новых эмоций, которых, собственно, не получишь от друга по переписке. Я отстранялась от него, у меня появлялись новые увлечения, в результате чего наши теплые 24/7 разговоры изменились на наркотики, сигареты и секс. Вы, наверное, знаете как это — когда в школе учат что то и то к добру не приведет, а ты слушаешь, вроде понимаешь, но осознаешь это только после горького опыта.
Это меня изменило, но всё время я была уверена, что в его жизни всё на старых местах: счастливая монетка пылится на верхней полочке компьютера, а письма лежат под кроватью, на которой он и так проводит минимум времени. Иногда я с сахаром в животе (так я обозначаю то, что я чувствую во время эмоционального поднесения) вспоминала его реакцию на первое письмо, или некую злость, когда я заставила его выйти и купить наушники, чтобы мы наконец могли говорить по Скайпе.
Как я сказала, к добру это не привело, и у меня случился передоз. Я вернулась домой, пришла в себя (что заняло не мало времени, около трех месяцев), и решилась ему написать».
Босая девушка встала на холодный кафель и направилась к чайнику, - как ни как, а надо сделать чай себе и собеседнице, - его матери. Да и по сигареты сходить надо.
«Как и ожидалось, реакция была нейтральной. Он никогда не писал мне первым, - только прощался, желая доброй ночи или доброго утра, когда разговоры затягивались. Он никогда не был особо эмоциональным, но то, как он меня встретил, меня поразило. Общались мы урывками, хотя я пыталась поддерживать разговоры всеми силами. Он стал еще более замкнутым, ведь все те годы всем кругом его общения была я. Наконец-то решившись рассказать всё что со мной приключилось, как думаете, что случилось? Он не удивился. Или сделал вид. Или в нем на то время уже ничего не осталось. Я себя ненавидела за то, что бросила его, что не послушалась, что так и не приехала к нему, ведь возможность была. Я его погубила.»
В ответ — ничего. А так хотелось услышать хоть что-то — обвинения, сожаления, или просьба уйти из кухни.
«Но я не покидала надеж. Предварительно сказав, что приеду через 2-3 месяца (за которые я думала заработать деньги на поездку), я так и не оставляла попыток вернуть прежнее общение. Чего я хотела больше - заботы, его признания или возможности поговорить хоть с кем-то, - я не знала. Но свое дело я сделала. Вовремя выезда я предупредила, что у меня не будет интернета, пусть напишет что-то. И знаете каковым было его последнее сообщение? «Здесь ничего нет»».
На последних словах девушка кричала. Кричала в одинокую, пропитанную осенним холодным ветром кухню. Она приехала сюда к нему, в надежде отдать письмо прямо в руки, в надежде наконец-то увидеть того, кто был ей так дорог, и извиниться перед ним. Но квартира была пуста, в шаре пыли, а письма всё еще лежали под кроватью.