elven armor

      Светлая эльфийская улыбка меркнет, трескается как стекло, крошится и едва-едва держится на тонких губах. Сколько времени она держалась на его лице, как защитная маска, хранившая тайну души остроухого королевича, как броня, защищающая от гибели? Сколько времени вся нежность на подушечках пальцев дарилась лишь оперению стрел да рукояти клинка, только иногда оставляя свои отпечатки на плечах того, кому предназначалась? Сколько времени кровь прожигали то страсть, то ревность? Сколько времени он прожил, ни словом, ни взглядом не показав того, что горело внутри, и продолжая всюду следовать тенью за будущим королем Гондора, прикрывать его спину, верить в него и любить. Настолько тихо и тайно, как может лишь сумеречный эльф, и настолько безрассудно и пламенно.       Еще тогда, в Ривенделле, прогуливаясь в сумерках по садам, эльфийский королевич прижимал ладонь к груди слева и просил нечто, доводившее его сердцебиение до таких частот, уняться, оставить его. А перед глазами все стоял этот Странник, смертный человек, от чьих взглядов во время обсуждения плана уничтожения кольца Всевластия дыхание сбивалось само собой. Леголас не хотел всего этого, уж тем более сейчас. Он знал об этом человеке еще до знакомства с ним, и знал достаточно, но никогда бы не помыслил даже, что он произведет на него такое впечатление. Это не было похоже на нежность, распускающуюся сливочно-розовыми пионами в легких, затрудняющую дыхание и пьянящую своей сладостью. Это не было похоже на расплавленный металл, разливающийся по венам и сводящий своим жаром с ума от плотского желания. Это было похоже на гарпун, запущенный в самое сердце и тянущий всякий раз, стоило поймать взгляд Странника, искоса наблюдавшего за Леголасом.       Месяцы подряд собирать себя из осколков и рассыпаться вновь — это чувство стало даром и тяжким бременем. Оно обрекло на существование со лживой улыбкой и умиротворенностью на лице, когда внутри идет борьба, в которой победу должен всякий раз одерживать холодный разум, а это безумство, называемое людьми любовью, не должно подавать признаков присутствия, чтоб в один момент не погубить все. Он дал обещание братству и всему Средиземью защищать хранителя кольца, сделать все, чтобы положить войне конец, не дать тьме уничтожить все. А позже пообещал самому себе быть сильнее, внимательней, быстрее, чтобы выжить — глупо однажды отдать свою жизнь за человека, когда можно ее сохранить, чтобы всегда защищать его жизнь.       Шло время томительного путешествия, где тяжесть пустоты дней сменялась боями. И снова то же шутливое соперничество с Гимли, которым так просто маскировать режущую клинком необходимость уничтожить всех, кто представляет угрозу для будущего короля Гондора.       Этот ворчливый, но добродушный гном после первого серьезного боя прикусил язык, не смея называть Леголаса в шутку эльфийской принцессой, о чем по секрету поведал Гэндальфу.       – Это скорее фурия адская, а не эльф, – негромко бормотал Гимли, искоса наблюдая за королевичем Лихолесья, перебирающим пальцами спутавшиеся волосы и о чем-то с улыбкой рассказывающим у костра Арагорну.       – Только ты ему не говори, – гном смущенно глянул на мага, – а то получится, будто я его считаю лучшим воином. А это не так!       Гэндальф на это только рассмеялся и пообещал молчать.       Боевые будни вновь сменялись коротким, хрупким сном с чернотой под веками, молчаливой тоской, видной только звездам, и взглядами украдкой на того, чье сердце отдано давно эльфийской принцессе, прекрасной Арвен.       После той битвы, принятой по пути в Хельмову Падь, Арагорн выжил. Он вернулся. Он не мог не вернуться, и Леголас верил и ждал, нося в кармане подарок Арвен. Свет Вечерней звезды выжигал сердце отчаянием. Хранить на дне кармана символ чужой любви было едва ли легче, чем Фродо нести на своей шее зло, заключенное в кольцо. А дождавшись, смог позволить себе лишь сжать его плечо да отшутиться, и с завистью потом все смотрел на нежную, но такую сильную Эовин, что обнимала Странника, едва сдерживая слезы. Завидовал ей и одновременно жалел ее — племянница короля Теодена еще не до конца осознала, видимо, что другой предназначен этот мужчина, к которому она позволила себе чувства.       Тогда вокруг царила суета: подготовка к бою не прекращалась ни на минуту, и люди, подгоняемые тьмой, наступающей с востока, по капле теряли надежду. За меч взялся каждый, кто мог, но понимание, что этого будет недостаточно все равно, не покидало всех до единого, в том числе и короля Теодена. Готовились не к битве, готовились к смерти.       В оружейной сорвавшись в ссоре на крик от понимания, что они все неизбежно погибнут, и ни он, ни какая другая сила не защитит наследника Исилдура от смерти, не защитит Средиземье от угрожающей ей тьмы, Леголас готов был силой увести отсюда Арагорна и тех, кто остался от братства. Да только не мог. Было нечто общее у них со Странником: гордость и острое чувство долга. Но не того долга, что наложен на них кем-то другим, пусть этим кем-то будут целые народы, а того долга, который опустился на их плечи кем-то свыше, который ощущается всем нутром, так что не сойти с этого пути, не свернуть. Может быть, это судьба?       Именно это не дало уйти, несмотря на полную обреченность.       И только после всех потерь, что принес этот страшный бой, Леголас запоздало осознал, что именно его чувство, что он так старательно глушил в себе, давало силы в сражении, оно помогало тянуть Арагорна на стену из окружения орков, оно заставляло отдавать всего себя для защиты этого человека, чтобы вновь не потерять его как там, по дороге в Хельмову Падь, только на этот раз уже навсегда.       Рохан выстоял. Люди выстояли.       Выжившие праздновали победу: вместе люди, эльфы, пришедшие на помощь в нужный час, их единственный гном... Но Арагорн все равно ходил серый, как тень. И даже на празднике, на фоне общего веселья выглядел потерянным, сколько бы ни пил. Всегда есть тот, кто увидит больше, чем кому-либо хотелось, да только не всегда об этом скажет. Тот, кто наблюдает поверх кружки с элем, вздыхает и пьет не спеша — все равно гном лежит в отключке уже, и соревноваться не с кем. Кто ж знал, что это несерьезное соперничество так затянет и разбавит весельем горечь?       От выпитого на кончиках пальцев приятно покалывает, и тело становится будто бы легче. Леголас улыбается этому ощущению, но тут же напрягается, чувствуя на себе взгляд. И знает, чей именно. Ему не раз уже доводилось ощущать его на себе, порой ловить, глядеть в ответ, глаза в глаза, долго так, что улыбки и подбадривающие кивки в ответ на него казались лишними и даже нелепыми, пусть и нужными, чтобы сохранить только вновь установившееся хрупкое равновесие в собственной душе, потому что равновесие между ним со Странником уже успело пошатнуться. Он не знает, как и почему, но чувствует это нутром — уже не так все, как было вначале. Да только понимает ли Арагорн, всякий раз глядя вот так, что эльфийское чутье — не сказки Средиземья, и он, Леголас, все чувствует, каждый раз, хоть и редко показывая.       Что же его гложет сейчас? Чувство вины за смерть сотен эльфов и их командира, друга Арагорна? Пошатнулась ли вера во Фродо, и ему не с кем разделить свои сомнения? Этого, увы, Леголас знать не мог.       Когда лик Арвен в моих глазах поблек рядом с тобой?       Будущий король Гондора прошел испытание войной, всеобъемлющей любовью женщины, темными силами, способными заполнить душу кипящей смолой гнева, но испытание дружбой провалил.       В верхушках елей тоскливо завывает ветер. Осень отдала уже все припрятанное тепло, и последние ее дни остро пахли первыми заморозками и едва припорошившим землю снегом. Усевшись у сторожевой башни, Арагорн курил трубку и долго глядел в темноту перед собой, туда, где был лес, за лесом — горы, а там, еще дальше, за равнинами — Гондор и его сердце – Минас Тирит.       – Ты войдешь в этот город королем. Это твое предназначение. Но в остальном... Надежда только на Фродо.       Гэндальф появился тихо, но не незаметно для чуткого уха Странника.       – Есть ли еще эта надежда?       – Надежда всегда есть. Поверь. Поверь в Фродо.       Мужчина в немом сомнении поджал губы, все же признавая, что маг прав, и все, что они сейчас могут сделать для хранителя кольца — верить в него, верить в то, что он выдержит это бремя.       Старец еще с минуту стоял рядом, глядя на Арагорна своими хитро сощуренными глазами.       – Чего это ты?       На лице мага вновь появилась знакомая улыбка — этот старик всегда знал больше, чем кто-либо другой, и это преимущество будто бы забавляло его.       – Опять загадки? – усмехнулся Арагорн, вновь прихватывая губами трубку и искоса снизу глядя на Гэндальфа.       – И за что тебя так любят эльфы, Арагорн?       Старик беззвучно засмеялся, развернулся и покинул полуразрушенную площадку, оставляя будущего великого правителя в смятении.       Следующим утром решено держать путь в Изенгард.       Когда путники пересекли череду полей, ветер утих, запутавшись в почерневших ветвях деревьев. Воздух остро пах отдающей корицей гнилью листвы, и, совсем как там, у сторожевой башни, заморозками. Несмотря на довольно мягкие зимы в этих краях, холод все равно пробирался под доспехи и одежду, и останавливаться на привал с костром приходилось дважды. Словно то зло, что надвигалось с востока, постепенно отравляя все на своем пути, окутывало Средиземье мертвым зимним холодом, таким пугающе упрямым, что казалось, весны не будет никогда боле.       К вечеру стало передвигаться тяжело. И пусть молодой эльфийский лучник все еще был неутомим – выносливость всегда отличала эту расу от других, – но остальные же, особенно Гимли и Арагорн, были вымотаны долгой дорогой, хоть последний этого упрямо не показывал – только гном бурчал, как и его голодный желудок, что надо бы уже делать привал.       Охотиться снова отправились эльф и человек – какой толк в охоте будет от гнома сейчас? – а Гимли в это время занялся костром, снова рассказывая Гэндальфу свои гномьи байки.       Отойдя чуть к опушке, Леголас прислушался. Эльфийские слух и зрение – чудесный дар, которым никому более обладать не посчастливилось. Именно королевич Лихолесья был ушами и глазами всего отряда, он первым чувствовал опасность, первым замечал врага, а его стрелы – первое, что поражало противника в бою. Следопыт, несмотря на свои навыки и огромный опыт за плечами, все же оставался человеком, даже ему было не дано замечать то, что по силам восприятию эльфа.       Легко пробираясь меж деревьев, Леголас шел первым. За ним, так же неслышно, отставая на пару шагов, – Арагорн. Эльф делает предупреждающий жест рукой, и оба останавливаются. Он замирает, прислушивается, втягивает ноздрями остывший лесной воздух, всматривается в заросли кустов перед собой и аккуратно снимает с плеча лук. Спиной он вновь чувствует чужой взгляд, но привычно старается игнорировать, пока острого уха не касается теплое дыхание. Рука с зажатым меж пальцев оперением стрелы бессильно скользит по нему и замирает. Немой вопль проходит через горло, сжимает болезненно-сладко под ребрами и так приятно опускается к паху. Леголас закрывает глаза, отсчитывает пару мгновений, открывает и поворачивает голову назад. Кончик носа едва не проезжается по щеке Следопыта. Эльф смотрит вопросительно, скрывая непониманием волнение, но броня трескается, разламывается на части, и уже едва ли может прикрыть истину. Один взгляд – и чувства накатывают девятым валом. Никому не спастись.       Взгляд Арагорна бегло перемещается с по-зимнему синих глаз на губы, застывает и снова, через силу будто возвращается к глазам Леголаса, где спокойствие смыло цунами.       - Хотел посмотреть, кого ты там увидел, - Следопыт отшатывается, растерянно оправдываясь, и смотрит туда, где никого уже нет – будущий ужин сбежал.       Ты сделал меня слабым. Ты моя слабость. Но ты же делаешь меня сильнее, чем когда-либо.       Саруман пал.       Леголас с довольным прищуром наблюдал за скачущими на столе трактира полуросликами. Эти двое несмотря ни на что оставались такими же веселыми, живыми, полными задора и детской непосредственности, словно и не было всех этих смертей, всей боли и сотен лиг за спиной.       Гимли все не унимался, до сих пор считая, что уж кто, а эльфы пить не умеют, и вот на столе вновь расставлены кружки с элем, что пустеют с огромной скоростью. Леголас снисходительно тепло смотрит на упертого гнома, дожидаясь, через сколько же он отключится в этот раз. Эомер удивленно глядел то на Гимли, успевшего изрядно окосеть и скрыть большую часть своих усов в густой белой пене, то на эльфийского королевича, что так и не пьянел, сколько ни пил, и все подавал то одному, то другому новую кружку хмельного напитка.       Нынче Арагорн выглядел бодрее и веселее. Каждая маленькая победа на шаг приближала к общей цели — уничтожению зла и возвращению мира и света в Средиземье. Хоть и уверенности, что это случится однажды, не было и нет. Лишь слепая вера. Лишь хрупкая надежда. Но и это было столь значительно в такое время. Значительнее, чем когда-либо раньше. Разве что столь же значительны они были во времена той великой битвы, которую пережил лорд Элронд, Исилдур... Но пока веселье продолжалось, и воздух искрился тем особым волшебством, что не всегда замечаешь во время празднеств мирного времени. Это дорогого стоило.       Гэндальф. Этот старик как всегда был полон сюрпризов. Его эта новая привычка спать с открытыми глазами никогда не вызывала такого смущения и растерянности, как сегодня. После пирушки все улеглись в выделенных для них покоях. Да только Леголасу все не спалось. Сон и без того был не самой важной частью его жизни, а нынче не шел вовсе. А ведь Гимли после такого количества выпитого сопел себе во всю и на сон уж точно не жаловался. Тут Леголасу с алкоголем не повезло.       После произошедшего по пути в Изенгард все изменилось еще сильнее. Теперь видно было, как Арагорн старается удержать в прежнем положении то, что вот-вот полностью рухнет, как он старается делать вид, что ничего не изменилось, хотя и он, и Леголас понимают, что назад пути нет. Его никогда не бывает. И как бы ни был Леголас согласен с этим поведением, но хотелось понять, чем именно оно было вызвано: сожалением об этом первом шаге за установленные рамки, сомнения в собственном желании идти дальше, разочарование, стыд и чувство вины перед Арвен или что-то другое? А может быть, все вместе? Да и на кой черт сдалась эта правда эльфийскому принцу, когда все, независимо от причин, правильно? Да только что врать себе, когда дело было в желании убедиться в одном — его чувство хоть на долю, но взаимно. Как эгоистично...       За этими мыслями королевич Лихолесья и провел некоторое время, слушая сонное дыхание окружающих его друзей и всматриваясь в спину лежащего неподалеку Арагорна. Но лежать так дальше было уже невыносимо.       Выскользнув за дверь, Леголас бегло огляделся, прислушался и пошел прочь.       Холодный воздух казался спасением. Он освежил сознание и ощущения, вытеснил, оставив за дверями, там, в помещении, где все спали, тяжелые мысли и беспокойство о медленно наступающем «потом».       Площадь перед широким балконом была пуста. Люди наконец смогли себе позволить спокойно заснуть в своих постелях, не опасаясь, что утро для них может не наступить. Во всяком случае, сегодня оно наступит точно. Это единственное, пожалуй, в чем можно себе позволить быть уверенным и не обмануться. Сегодня можно расслабиться хотя бы на несколько часов, и Леголас тяжело вздыхает, выпуская в синий ночной воздух жиденькое облако пара. Он усаживается на балконные перила, ерзая, пододвигается ближе к одной из свай и устало наваливается на нее плечом. Может быть, вскоре и у него получится уснуть так же безмятежно, как у остальных. Пусть и ненадолго.       Осторожные шаги позади не нарушили покоя эльфа. Может быть, потому что в морозном воздухе, застывшем и затихшем, сложно реагировать быстро, а сознание и тело — как руки обмороженные с едва гнущимися, медлительными пальцами, — не могут быстро действовать, не могут ни за что ухватиться? А может, потому что так было суждено, что именно сейчас он должен был скинуть свою броню, оставаясь беззащитным и особенно восприимчивым ко всему?       Теплые ладони Странника опустились на плечи эльфа, а губы прижались к светлой макушке. Леголас слышал тихое, но такое неспокойное дыхание, ощущал будто на себе сковывающие не его горло невысказанные слова, натянувшиеся от напряжения мышцы на руках, которые способны сейчас были на большее, хотели большего. Но в итоге только чуть сильнее сжали расслабленные эльфийские плечи, а из горла человека вырвался лишь небольшой клуб белесого пара, осевшего на волосах Леголаса.       Время решило остановиться. Небо все так же засыпано звездами, чей свет снова смог прорваться сквозь нависшую над Средиземьем тьму, и на востоке не занимался рассвет кроваво-алыми разводами. Все так же тихо и пусто. Все так же тепло от тела позади, которым Леголас мог наконец так просто наслаждаться. Но только сейчас.       Когда время вновь сорвалось и помчалось в привычном ритме, эльф почувствовал. Как почувствовал и напряжение иного рода в руках Странника. Он выпрямился, тяжело втянул воздух, задержал дыхание, как перед падением в воду, и выдохнул.       – Прости.       Ладони отчаянно быстро проскользили вниз по рукам Леголаса.       – Прости меня, Леголас.       Арагорн опустил голову на плечо эльфийского принца, дыша рвано, с задержками.       – За что ты просишь прощения?       На какие-то несколько мгновений Странник будто расслабился. Леголас накрыл ладонь человека своей, поглаживая подушечкой большого пальца зарубцевавшиеся раны на костяшках.       – За это.       Он высвобождает свою ладонь из-под пальцев эльфа и разворачивает его лицо за подбородок к себе.       Может быть, если бы не... Если бы не несколько этих самых «не», Леголас еще сто раз подумал, вспомнил о долге, об Арвен, о ее любящем сердце, что может в миг разбиться, о будущем Элессара, о своем будущем, о людской молве, о троне Гондора и его наследнике, которого может и не быть после Арагорна, о собственном разбитом сердце, о лжи и боли... Если бы не эти все «не», он бы подумал и принял бы правильное решение. Правильное для всех. Но все, что в этот момент было — по-детски жалобное «пожалуйста, всего один раз» в голове, как оправдание перед самим собой. И робкие, но такие трепетно-теплые поцелуи Странника на губах.       Пожалуйста. Позволь всего лишь раз. Пожалуйста, Леголас.       Арагорн не ждал ответа, не ждал такой отдачи, не ждал такого напора со стороны эльфа. Все, что знал он об этих существах — нежность, церемонность, духовность, но не откровенная чувственность, о которой он едва ли помнил, не говоря о том, чтобы ощущать в ответ от кого-то. Тем более от эльфа. Тем более от мужчины.       – Скажи еще, что не ожидал, – хмыкнул Леголас, отстранясь и вновь отвернувшись лицом к пустой городской площади. – Если не ожидал, то ты слепец, а не следопыт, Элессар.       – Прости...       Королевич смеется и вновь устало облокачивается о сваю.       – За что сейчас?       В ответ растерянная тишина.       – Элессар, не надо, ладно? Не надо этих сожалений. Мне они не нужны. А тебе для очистки совести скажу вот что, – он делает небольшую паузу, чувствуя, как на плечи вновь опускается знакомая тяжесть. – Я не ждал ничего и не просил. И впредь не попрошу и ожидать не буду. И мы оба знаем, что на то есть причины — не мне их тебе озвучивать. Поэтому не мучься чувством вины...       – Леголас!       Голос Странника прозвучал неприятно громко, заставив эльфа обернуться и спуститься с широких балконных перил.       – Моя совесть обойдется без твоих жертв, хорошо? И нести ответственность за мои чувства не тебе, Леголас.       Ответить на это эльфу было нечего. Плечи понуро опустились, губы поджались, а взгляд петлял по дощатому балконному полу.       – Леголас... – начал было Арагорн, прикасаясь ладонью к щеке эльфа, но тот жестом попросил замолчать, и он замолчал. Только руку от лица убрать ему не дали.       Накрыв ее своей ладонью, Леголас закрыл глаза и направил ее вниз. Пальцы Странника прошлись по шее остроухого королевича, чуть зацепив ворот его кафтана, опустились еще ниже, пока не остановились на груди, где загнанно колотилось сердце.       – Пусть этой ночью все и закончится. И нет, – Леголас открывает глаза, и усмешка его горчит на губах. – Это не только ради тебя, так что не думай, что я за тебя все решаю. Это и ради меня тоже.       Полынный вкус слов находит свое отражение в глазах Арагорна, неотрывно глядящих на эльфа.       – Оно не вынесет, – Леголас сжимает пальцы на кисти Странника чуть сильнее. – Не нужно больше. Оно не железное. И я не железный, Элессар.       Леголас наконец поднимает взгляд, и он как удар под дых для Арагорна, наконец увидевшего то, что хранит в себе сумеречная эльфийская душа.       – Так что не испытывай судьбу. И не испытывай меня. Пожалуйста.       Он тянется к Страннику, останавливаясь на расстоянии ощущения его дыхания на губах. Рука так и застывает в воздухе, не коснувшись затянутой щетиной щеки. Леголас закрывает глаза, отсчитывает пару мгновений, дабы взять себя в руки, открывает их, и изувеченная болью улыбка растекается по губам.       – Леголас...       Но договорить вновь не дает упрямый эльф, касаясь губ Арагорна подушечками пальцев и тут же одергивая руку, как от горячего котла, опуская и сжимая в кулак. Странник не выдерживает и снова срывается, с силой обхватывая обеими руками эльфа за затылок, не давая отстраниться.       – Я не хотел этого всего! Не желал никогда ни трона, ни всей этой ответственности, что на меня легла! Я не создан быть королем, не создан для управления страной, не рвался я никогда ко всему этому! Но уже не повернуть, и это не моя вина, как и не твоя. И Арвен...       Арагорн запинается.       – Она не заслужила такого, – договаривает Леголас вместо него. – Но в твоих силах спасти и ее жизнь, и ее сердце. То, что существовало столько времени между вами, стократ ценнее того, что есть сейчас ко мне. Это пройдет так же быстро, как и пришло. Поэтому, в конце концов, – голос Леголаса становится громче, а интонации жестче, – прояви уважение ко мне и не дразни несбыточным. И прояви уважение к Арвен.       Эльфийский королевич рывком скидывает с себя руки Странника и делает шаг назад, упершись поясницей в перила.       – От тебя сейчас зависит слишком многое, и тебе ли этого не понимать, Элессар. Эта слабость — не только твоя слабость, но и моя. Мы оба ее допустили. Но впредь...       В глазах Странника — мольба и отчаяние. И ему, Леголасу, ли не знать, каково это все на вкус. И он позволяет эту слабость себе вновь. Позволяет им обоим, обнимая Арагорна за шею и прижимаясь губами к его виску.       – Теперь, думаешь, мне впору просить прощения, – с сожалением шепчет эльф, но спустя пару вдохов-выдохов вопреки всему сказанному прижимается ближе к сжимающему его талию в ответ человеку, словно желая передать в этом недолгом, но крепком и сквозящим отчаянием объятии все то, что не сказать, — «все будет хорошо», «ты со всем справишься, с этим тоже», «я рядом», «я верю в тебя».       Простояв так еще несколько мгновений, Леголас отпускает, отстраняется, молча ждет еще немного, позволяя Арагорну пропустить сквозь изувеченные пальцы светлые пряди волос, подцепить пальцем тонкую косичку, идущую от виска, и опустить руки, после чего уходит. Уходит, не чувствуя привычного взгляда в спину.

–

      – Арагорн!       В открывшиеся врата тронного зала дворца короля Гондора вошел белый маг, и разговоры прервались.       – Гэндальф! Ты передумал?       Увидев старого друга, Арагорн заулыбался и отошел от стола, где вместе с зодчими шло утверждение плана по восстановлению города. Король не ждал, сразу взяв все дела в свои руки.       – Внешнюю стену и ворота оставляем без изменений. А остальное обсудим позже, – он кивнул зодчим, и те торопливо свернули планы, чертежи и унесли с собой прочь из зала, оставив своего короля и мага вдвоем. Последний проследил за выходящими, пройдясь рукой по белой бороде, и когда те удалились и заперли за собой врата, вновь обратился к Арагорну.       – Нет, я не передумал. Уплываю я сегодня, на другом корабле.       Правитель Гондора вопросительно взглянул на Гэндальфа, ожидая пояснений.       – Осталось кое-что, что я должен был выполнить сегодня.       – Как всегда говоришь загадками?       Он вытащил из-за пазухи небольшой белый конверт, скрепленный темно-зеленым сургучом — эльфийская печать.       – Это твое, Арагорн.       – Лорд Элронд?       Маг вновь заулыбался, но в глазах его не было той искры — он стал тяжел и печален, словно с этим письмом на него была возложена тяжесть знания, заключенная в письме, которая теперь ляжет на плечи короля. Он протянул конверт Арагорну и положил руку на его плечо.       – Это не то, что тебе нужно сейчас, но иначе нельзя.       Старик с горечью отвел взгляд и похлопал короля по плечу.       – Теперь мне пора.       Почерк на бумаге незнаком, но такая знакомая манера излагать мысли — в авторстве письма не ошибиться. Взгляд бежит от строчки к строчке, и воздух застревает в легких, выходя едва-едва, обрывками.       «… мне остается лишь верить в ваше счастье с Арвен и искать твое отражение в остро заточенных клинках и ночном небе, ловить твой голос в майском шелесте листвы и прислушиваться к чужим шагам, зная заведомо, что твоих я никогда больше не услышу. Да пребудет с тобой свет, Элессар».       И Арагорн срывается с места, смяв письмо в руке.       – Гэндальф!       Какая-то глупая, совершенно неуместная и по-юношески ошалелая надежда, что еще не все потеряно, била по вискам, и Арагорн продолжал бежать, минуя ступени, коридоры, светлые залы.       – Гэндальф! – позвал он, нагоняя белую фигуру мага у самого выхода из дворца.       Старик не оборачивается, но останавливается на пару мгновений, прежде чем продолжить свой путь.       – Он уплыл вчера.