считай до трех

Все, чего касается Гнойный, тут же порастает мхом и гнилью, чернеет на глазах, превращаясь во что-то липкое и мерзкое. Когда Слава мажет губами по твоей скуле, ты чувствуешь себя грязным. Ты не возражаешь, когда за вами закрывается дверь в уборную. Ты не возражаешь, когда Гнойный хватает тебя за плечи этими огромными ладонями, разворачивает к себе лицом и вжимает в стену. Ты не возражаешь, когда он что-то хрипло шепчет над ухом и раздвигает твои ноги коленом. Ты лишь усмехаешься своим мыслям — происходящее все больше похоже на бульварный роман, что продают на вокзалах, такое же нелепое и дешевое, как и сам Гнойный. Он словно заново учит тебя считать, говорит: «Раз, два, три….», пока водит руками у тебя под рубашкой. Ты замечаешь, что бесконтрольно дергаешься из стороны в сторону. Ты не пытаешься вырваться, тебе просто нужно двигаться, чтобы убедиться, что все происходящее действительно. Гнойный сипло шепчет у тебя над ухом: «Десять, одиннадцать…». Ты слишком взволнован, и тебе требуется добрых полминуты, чтобы прийти в себя. Ты медленно осознаешь, что Слава по-прежнему учит тебя считать, успокаивает как взбесившуюся лошадь, гладит почти ласково, чуть сжимая пальцы на твоих боках. Спустя еще минуту ты дергаешься уже меньше, но волнение струится по венам, и ты не можешь сдержать нелепых звуков, рвущихся из глотки. Гнойный прижимается к тебе своим вспотевшим лбом, и ты видишь его потемневшие глаза, кривую улыбку. Хочется поддеть пальцем уголок его рта, потянуть в сторону, но пока что ты лишь можешь шумно вдыхать через нос, пытаясь взять себя в руки. Гнойного, кажется, это совсем не колышет — он кусает везде, где видит открытую кожу, тянет зубами, будто пытается разорвать. Он и впрямь похож на голодного, отвратительного шакала с этими горящими глазами и мокрой челкой. Твой взгляд падает на грязный умывальник — ты наконец обращаешь внимание на обстановку, и к горлу подкатывает ком. Пару раз легко хлопаешь Гнойного по плечам, и тот резко выпрямляется. Разница в росте позволяет ему нависать над тобой как скала, прижавшись вплотную, и вся эта ситуация до комичного пошлая и картинная. Ты пихаешь его в грудь ладонью и коротко поясняешь: — Тут грязно. Поехали, — нетвердой походкой идешь к выходу и слышишь тяжелые шаги Гнойного позади. По пути вы говорите о баттлах и музыке; Слава, кажется, воспринимает любую реплику в свой адрес как вызов, поэтому принимается с рвением дискутировать, экспрессивно размахивая руками. Никакой неловкости нет; честно говоря, ты чувствуешь себя максимально расслабленным и уверен, что это взаимно. Вы перешли тот барьер, что рос между Вами все это время, высказались, глядя друг другу в лицо, и это чувство удовлетворения, несмотря на проигрыш, вызывало у тебя легкое покалывание в пальцах даже сейчас, пару часов спустя после баттла. Да и Слава явно не из тех, кого можно легко смутить, отпустив парочку панчей про неудавшуюся карьеру и гнилую натуру. Пока он цитирует Кьеркегора, попутно матерясь, ты смотришь перед собой, в темноту ночной дороги. Гнойный по-прежнему не вызывает у тебя симпатии, а лишь дурное влечение. Сложно не признать — он сильный оппонент и интересный собеседник. Он одинаково хорошо знает историю рэпа и историю России, и ход его мыслей буквально завораживает. В нем, решаешь про себя ты, сочетается то, что способно двигать к так называемому внутреннему развитию, и то, после чего хочется дважды вымыть руки. И это вызывает, как минимум, интерес. По приезду в квартиру Гнойный ведет себя как дипломат, приехавший на деловую встречу. Не отпускает шуточек, не делает комплиментов по поводу обустройства и дорогущей мебели, просто спрашивает: «Куда?» и после твоего кивка просто направляется в спальню. Он, наверное, все еще пьян или под дурью, но выглядит вполне вменяемым — ты не отваживаешься заглянуть в его глаза, чтобы рассмотреть, расширены ли зрачки, но почему-то уверен, что Слава отдает себе отчет в действиях. Тебе нравится, что ему абсолютно все равно, в скольких странах ты был в этом году; все равно, сколько иностранных языков ты знаешь, сколько собираешься выучить и нравятся ли тебе японские гравюры. Он не хочет знать, кладешь ли ты сахар в чай или любишь кофе. Он выглядит так, словно ты — тот самый человек, который интересует его меньше всего на всем белом свете, с которым он просто хочет потрахаться, лишь бы скоротать время. Его лицо как бы говорит: «Я бы предпочел Рушди, а не с тобой тут обниматься, но книжку дома забыл, так что давай, раздевайся». Ты находишь в этом определенный шарм. Ты мимоходом думаешь, что нужно предложить выпить или рассказать, откуда у тебя эта восхитительная картина над кроватью, но увидев, как Гнойный без лишних пояснений стаскивает с себя толстовку «Антихайпа» и поворачивается к тебе, отгоняешь эти мысли прочь. Везде, где ощущаются прикосновения Гнойного, словно прорастает черная трава, ядовитый сорняк, и тебе, черт возьми, нравится даже это чувство. Если подумать, ты знаешь об этом человеке не очень много, но уже этих крупиц достаточно, чтобы пробудить в тебе нездоровый интерес. Наутро восстановить события будет сложно — в ушах шумит, а в глазах двоится, а ведь ты даже не пил этим вечером. Слава бесцеремонно расстегивает твою рубашку, и его губы поддевает улыбка, когда он замечает свежие, только проступившие засосы. У тебя буквально чешется язык из-за желания начать что-то говорить, шутки или оскорбления — неважно. Но Гнойный поразительно тихий, он не произносит ни слова, пока методично стаскивает с вас двоих одежду. В голове у тебя роятся вопросы по поводу того, что и как будет дальше. Ты пытаешься привстать на локтях, но одним грубым движением тебя припечатывают обратно к постели. Его ладонь горячая и широкая, тонкие костлявые пальцы, взорванная венами кожа завораживают тебя так, словно ты до этого момента не видел мужских рук. В самом Гнойном ты не находишь ничего эстетически прекрасного, того, что можно было бы назвать красивым, но то, как он касается тебя, заставляет тянуться навстречу. Между твоих раздвинутых ног Гнойный мерзко ухмыляется, скаля зубы как одуревшее животное, и на мгновение тебе становится страшно. Он выглядит собранным и уверенным в себе — прямо как на баттле — будто точно знает, что делает. Потом на твои бедра ложатся эти несуразно широкие ладони, и все страхи отходят на второй план. Тебе слишком интересно, чтобы отказываться от участия в игре. У него словно нет рвотного рефлекса — или ему просто нравится вся эта мерзость, нравится чувствовать себя испачканным. Он практически насаживается горлом сам, тут же давится, но не отстраняется. Ты видишь, как Гнойный закрывает глаза, и почти физически ощущаешь, как тот считает про себя. Ты приказываешь себе тоже посчитать до трех. Раз, два, три. Терпеть так сложно, голова идет кругом. Ты вцепляешься в спинку кровати, чтобы не дать своим рукам коснуться. Четыре, пять, шесть. Еще один нелепый звук, хлюпающий, совсем не такой, как в порно-фильмах. Этот похож на звук, что доносятся из туалетных кабинок в дешевых клубах, ты всегда старался держаться от такого подальше. С кем поведешься, иронично проносится в голове. Примерно на счёт пятнадцать Гнойный перестает давиться и восстанавливает дыхание. Он заглатывает до конца, блаженно прикрывая глаза. Упрямый уебок. Тебе хочется рассмеяться, но вместо этого ты все же опускаешь руку на его макушку и нежно гладишь. Какое-то время спустя Слава позволит тебе быть ведущим и обхватит за талию своими бесконечными ногами. Каждое его движение будет наполнено какой-то ноющей фатальной неизбежностью, будто все происходящее должно было произойти, и все, кроме тебя самого, знали об этом. Когда ты услышишь его первый стон — хриплый и протяжный — вся лирика уйдет из твоей головы, словно смытая волной. Наутро Слава сидит с книгой в руках — видимо, шарился в шкафу в гостиной. Читает Гумилева, а на лице застыла гримаса как будто отвращения, непонимания. Губы едва шевелятся, что-то неслышно проговаривая. На нем твоя рубашка (подумать только, как ему идут рубашки), которую он явно носить не умеет и не привык. Застегнут как попало, воротник съехал в сторону, рукава задраны небрежно — в этом весь Гнойный, конечно. На шее отчетливо видны синяки. Тебе хочется думать, что после этой ебанутой ночи ничего между вами не изменилось, но это была бы неправда. Ты смотришь на то, как Гнойный переворачивает очередную страницу, с азартом вчитываясь, и вспоминаешь, как тот выгибал спину до хруста в позвоночнике и громко матерился в подушку. Ты прекрасно помнишь, какие приятные хриплые звуки издавал Гнойный, когда ты душил его. Помнишь, как тот просил сжать руки посильнее, не останавливаться и вообще, мать твою, выложиться на полную. Слава явно ничего не делает вполсилы, и ты это уважаешь. Думаешь, что твой панч про «бойкий и ласковый» попал неожиданно точнее, чем все остальные. Тебе хочется сорвать с него все маски, одну за другой, скинуть все ненастоящие имена и дурацкие клички, чтобы посмотреть, кто на самом деле стоит за ними. У тебя явно масса работы — ты уверен, что Слава не сдастся так просто и не выдаст досье про себя после одной-единственной ночи. Но кое-что ты уже знаешь наверняка — он очень любит чай и секс с удушением. Пять утра, начинает светать, и солнечные лучи ложатся так красиво, словно кухня — это съемочная площадка какого-то романтического фильма. К Славе хочется подойти сзади и сжать посиневшую шею, чтобы услышать болезненный стон. Тебе нравится, какой Слава тактильный — ему ж вообще словно похуй, кто и как его трогает. Пока не станет по-настоящему больно, даже внимания не обратит. Этот Гнойный совсем не похож на того, что был ночью. Тот Гнойный скалился и кусался, громко матерился и просил еще. Тебе интересно, как Слава будет вести себя сейчас — сделает вид, что это вовсе не он умолял трахнуть его сильнее, или наоборот. Может, станет называть ласковыми прозвищами и предложит встречаться? Ты вслух усмехаешься своей же мысли, и Гнойный удивленно поднимает голову. — Ты че? — спрашивает своим невозможным голосом, и ты тут же ощущаешь, как живот скручивает от одних воспоминаний о том, что вчера говорили этим самым голосом. Слава потирает глаза, но книгу не откладывает, явно намереваясь вернуться к чтению. — Да так, громко подумал, — говоришь ты и идешь ставить чайник. За твоей спиной цокают. — Как же ты любишь выебываться, а.