Так умирает день

      Вечером пляж не так оживлён, как днём. Он становится тише, спокойнее, и гармония лишь изредка нарушается отдалённым смехом какой-нибудь подвыпившей компании. Вода, окрашенная закатом в красноватый — цвет крови, — ещё хранит в себе остатки дневного тепла, последние напоминания об умирающем дне. Волны с ровным плеском ударяются о берег, стирая оставленные на мокром песке следы. Это отрезвляет: ничто в мире не бывает вечным, спокойствие сонного пляжа обманчиво и не продлится долго.       Анна любит такие моменты. Вечером, закутавшись поплотнее в шаль, она бродит по засыпающему пляжу, улыбается чему-то — и в улыбке её заметна горечь. Сесть на прохладный песок, обнять прикрытые лёгким летним платьем колени и долго-долго смотреть вдаль, пока сумерки не сгустятся настолько, что ничего не будет видно. Это привычка Анны, её слабость, о которой никто не знает и которая оттого ещё более личная. Мир не может потревожить её, она сливается с пляжем и с уходящим днём полностью, отдавая всю себя без остатка.       Сегодня, мнится Анне, вечер особенно прекрасен. Небо горит всеми оттенками розового, в тон её платья, и в закатных лучах прекрасное зрелище представляет не только берег Калифорнийского залива, но и одинокая фигурка девушки, сидящей на песке. Рядом с ней лежат яркие жёлтые шлёпанцы — единственная вещь, своей неуместной весёлостью нарушающая покой, окружающий Анну, — снятые с уставших ног после длинного дня. Она пальцем рисует что-то фантастическое, невероятное, и ей чудится, что сегодня случится нечто значимое. Анна верит в предчувствия по старой русской привычке — так же, как верили её мать и бабушка, и многие поколения до неё. Душа у неё русская, не терпящая шума и потому вынуждающая её совершать эти вечерние прогулки.       Время идёт незаметно, солнце клонится всё ниже, и Анна тяжело вздыхает — неужели предчувствие ложно? Она поднимается, отряхивает колени от песка и заходит в воду — по щиколотку, ощущая, как волны приятно холодят кожу. «Уехать, что ли?» — тоскливо думает она; в Америке Анна не чужда только природе, но и в России таким, как она, нет места. Как так случилось, что она затерялась в мире, девушка объяснить не может.       В ту секунду, когда она, чуть не плача, уже готова уйти с пляжа, чьи-то твёрдые руки ложатся на её плечи, притягивая к себе. Анна удивлена, Анна оглядывается — и видит лицо своей соседки, Эмили Джонс. Эмили, эта никогда не унывающая девица с широкой улыбкой, эта девица, носящая возмутительно короткую одежду, сейчас необычайно серьёзна. Анна не понимает, почему Эмили так на неё смотрит.       Анна вообще ничего не понимает.       — Я волновалась, — губы американки едва шевелятся; этот звук в воображении Анны не голос, а тихий ропот волн. Её воображение говорит, что обнимает её не Эмили, а сам океан. Ей тепло и хорошо в этих объятиях, она не отстраняется, а только приобнимает Джонс за талию, на что та вскидывает брови, но молчит, не желая портить очарование момента. Теперь Анна стоит не одна и почему-то думает, что вот оно, место, к которому тянулась её душа. Это место не столько пляж, сколько сильные руки Эмили, не позволяющие ей уйти.       Они смотрят вместе на то, как вода из красного становится тёмно-синей, как, задохнувшись, солнце катится вниз, и, когда солнце словно делает последний вздох, Анна целует Эмили. Всего лишь лёгкое прикосновение губ, продлившееся две секунды, но что переживают обе за эти две секунды, в которые на смену вечеру приходит ночь!       Так умирает день.       Так рождается любовь.