Дикий огонь

      Огонь охватил пространство тронного зала, а за окнами, во дворах грязных улиц гавани он же: беспощадный и смертоносный, обманчиво завораживающий ярко-зелёными языками пламени. Рокот редких взрывов гасит чудовищные крики людей и в этот короткий миг Джейме закрывает глаза, задерживает дыхание на вдохе и всё сильнее сжимает эфес меча от досады. От того, что за стенами замка тысячи невинных детей и стариков, благородных дам и шлюх, которым дана участь умереть в пламени, вопящими от боли, охваченными огнём в своих домах и постелях.       Под воротами крепости и в её дворах горит войско гордого дома Ланнистеров. Солдаты зажариваются живьём в своих доспехах: взвывая от ожогов и давясь отравляющим горьким дымом. Ярко-алые латы с позолотой на груди теперь обгорели и ушли в чёрные от сажи и копоти. Смрад от тлеющей плоти перебил запах гари, а к горлу подступила рвота. Джейме пытается не думать о том, что стало с отцом, осталась ли от него хоть горсть пепла? Он и сам сейчас ощущает вкус золы во рту.       Но ужаснее всего лицо безумца-короля: его нервная сумасшедшая улыбка, походящая на оскал зверя и искры радости в глазах, отражающих дикое пламя. С колтуном замасленных волос, смрадом, идущим от одежд, нестриженой месяцами бородой и ногтями, Эйриса можно было спутать с оборванцем из блошиного конца, и лишь корона, концы которой напоминали языки пламени, выдавала в нём короля.  — Сжечь их! — почти нечеловеческий крик слетает с уст Эйриса Таргариена, второго этого имени, Короля Андалов, Ройнар и Первых людей, Лорда Семи Королевств и Защитника Государства. — Сжечь их всех!       Оглушённый бешеным рёвом Джейме всё так же ровно держит спину. Сжимает рукоять меча. Только белоснежный плащ на его плечах развевается от вспышек огня, зелёные языки которого пляшут в неистовом хороводе у трона. По щеке скатывается слеза, и гвардеец не может понять от чего: из-за переполнившего город дыма или от собственной беспомощности перед слабыми, невинными, что ищут спасения от смерти и которых он не может защитить.       Когда нарастающая в груди тревога достигает пика, что в пору разрывать себя на куски, когда крик безумного короля отдается эхом от стен и начинает звучать будто отовсюду, Джейме пробуждается ото сна и жадно глотает чистый воздух. Рвано дыша, будто бы в лихорадке, он понимает, что нынешняя ночь и Дейенерис Таргариен вернули ему старые кошмары, от которых он бежал почти всю жизнь.       Со временем к Джейме немного возвращается разум, он чувствует, что по лицу, спадая на шею и грудь, текут струи прохладной речной воды, а голову придерживает чья-то рука. Инстинктивно прижавшись к опоре, Джейме подумал о Серсее, но мимолетное воспоминание о ней вернуло его вновь в пылающий ад. Только кислый запах дешевого вина, от которого он скривился, дал знать, что это Бронн не позволил Ланнистеру провалиться обратно в беспамятство.       Когда Джейме открывает глаза, его встречает мутный серый взор наемника, который выдаёт не вовремя скрытую обеспокоенность владельца. Помедлив и убедившись, что всё в порядке, Бронн аккуратно опускает голову Джейме на холодную сырую землю.       Лорд смотрит в светлое, безоблачное небо, на котором звёзды гаснут одна за другой и часто моргая, пытается прийти в себя.  — Вопите как девчонка, — нарочито-резкая, выданная невпопад фраза, окончательно ободряет Джейме.       Приподнявшись на локтях, он собирает в ладонь края рубахи: влажной от воды и пота, стягивает через спину неприятно липнущую ткань, обнажая тело. Игнорируя вопрос, не желая оправдываться и говорить о страхах, казалось бы, забытых дней, Джейме устремляет взгляд в безответно случайное место, сжимая сукно в кулаках, потому что чувствует, что если посмотрит наемнику в глаза, то сможет выдать всё, как на духу, потому что боится показаться ещё более слабым, чем сейчас.       Как-то его племянник, его сын, сказал, что для сорокалетнего рыцаря с одной рукой больше нет времени, чтобы внести своё имя в историю и теперь Джейме кажется, что тот был прав. Теперь он — лев, идущий в бой из отчаянья, потерявший рассудок; поседевший. Калека. Воин на земле, которую вновь грозятся обратить в пепел. Человек, чьи жизнь и честь были бесполезно принесены в жертву.       Бронн рассматривает благородный профиль дотошно, нагло, жадно улавливая любое изменение в лице. Замечает, как от тяжёлых дум Джейме сводит брови, как тяжелеют его веки, будто после бокала крепкого вина и как лицо приобретает всё более отстранённый вид.       Как ни странно это признавать, но молчание устраивало обоих: Бронну не нужно было подбирать слова, а Джейме отвечать на неудобные вопросы. И всё же наёмник чувствовал, что должен был что-то сказать, потому что ему хотелось вырвать из тёмных мыслей Джейме, потому что некогда успокаивающий профиль с каждым днём всё сильнее пугает его, потому что в золотых волосах и короткой щетине всё больше седины. Потому что он видит, как его лорд скрывается за показательной жестокостью, при этом стискивая до скрежета зубы. Потому что Бронн — единственный человек, которому он позволяет всё это замечать.  — Вам страшно? — непозволительный вопрос, который Джейме пропускает. — Мне тоже.       Бронн не соврал: ему действительно страшно, однако умолчал, что причиной тому является не страх собственной смерти и бесславного конца, а страх перед смертью того, кого он ещё совсем недавно ненавидел всеми фибрами души. Он боялся, что проклятые боги отнимут у него Джейме Ланнистера: золотого мальчика из Утёса Кастерли, который слишком рано испробовал обманчиво-сладкие плоды жизни.       Не тот король, не та женщина, не та судьба.       Наёмник не раз вспоминал, что и рыцарями они оба стали не потому, что победили, а потому что смогли выжить. Джейме как-то пошутил, что в детстве хотел стать похожим на сира Эртура Дэйна, но где-то по дороге превратился в Улыбчивого Рыцаря. Всё же, наёмнику казалось, что жизнь и слова Ланнистера — сплошная ложь, от которой он сам давится смехом.       Бронн почти забыл, каково терять того, кто дорог. Почти забыл, что значит ощущать на руках ещё теплую кровь в остывающем теле матери и отца, а после не чувствовать ничего кроме опустошающей злости.  — Мне иногда снится моё первое убийство. Мой отец задолжал какой-то бабе монету за выпивку, и она полезла на него с топором. Мать, как бы ни проклинала отца — меня защищала, — мужчина умолкает, но лишь на секунду, чтобы подобрать слова, — любила, наверное.       В самом деле, Бронн не помнил наверняка, что такое любовь, но знал, что ему нравится смотреть, как раздеваются шлюхи, как горячит кровь хороший эль и как Джейме Ланнистер улыбается очередной его колкой фразе.       Лорд Запада смотрит пристально, заинтересованно своими чистыми изумрудными глазами: точно такими же, как в день их первой встречи, только теперь в них можно различить сострадание — чувство, которое не дано понять наёмнику. Ровно, как и стать рыцарем.  — Эта ведьма и меня убила бы, не подними я вовремя отцовский меч. А что снится вам?  — Безумный король.       В мгновение ока Джейме будто бы стареет на несколько лет, становится угрюмым.       В другое время Бронн бы посмеялся, выкинув какую-то полупьяную шутку про Серсею — Эйриса с титьками, или белокурую одержимую, как отец, дочь, но сейчас ему не хочется тревожить шаткий покой, который и без того нарушает, навязчиво напоминая о долгах Ланнистеров и обещанном замке с красавицей-женой. Но эти слова обманчивы и служат лишь напоминанием о тех временах, когда сир Бронн Черноводный не бегал за лордёнышем, как щенок, ищущий ласки.  — У неё три взрослых дракона, — отрешённо, почти шепчет Джейме, когда пауза становится слишком длинной, — что если она пустит их в бой? Всех их?       Ланнистер устремляет взгляд на Бронна: смотрит, будто ободранный мальчик среди суровой зимы, который просит тёплый ночлег, чтобы не застыть насмерть. Наёмник так и не привык видеть в его глазах бессильную надежду, которую нечем подпитать.  — Одну из тварей мы почти убили.       Джейме горько усмехается и опускает взгляд, нервничает, отчего не замечает, как сжимает до боли кулак.  — Не знаю, что насчёт тебя, но я бы не хотел запомниться, как Джейме «Почти-Сразивший-Дракона» Ланнистер.  — У нас ещё есть время.  — Правда?       Усмешку на губах Джейме закрывает поцелуй: лёгкий, почти невесомый. Бронн смотрит ошеломлённому Ланнистеру в глаза, ждёт, затаив дыхание, когда золотой лорд оттолкнёт его и пошлёт в пекло или ответит и пусть будут прокляты все рассказы о мужеложцах, о Ренли и рыцаре Цветов.       Здесь, держась дороги Роз, они бегут из ненавистного Хайгардена одни. Бронну думается, что если бы рядом кто-то и был, то он бы не раздумывая, вырезал всем языки. Наёмник не жалеет о своей опрометчивости, ведь их отношения давно перешли за рамки допустимого. Против правил Джейме поставил безродного рыцаря рядом с лучшими генералами страны, а тот, в свою очередь, видел, как гордый лев оплакивает дочь, держа хрупкое тельце на руках.       Бронн старается вспомнить, куда делась беспринципность и его знаменитая алчность. С каких пор тускнеющее золото волос стало дороже блеска монеты? Но все мысли развеиваются, как утренний туман, когда Джейме отвечает на поцелуй.       На вкус он походит на чуть приторный мёд, в то время как сам Бронн напоминает перебродившее вино из дешёвой таверны.       Наёмник старается быть мягче, однако всё равно целует бесстыдно, мокро, как целуются во всех борделях и от этого Джейме недовольно рычит, но лишь углубляет поцелуй, прижимается сильнее к чужому телу, сжимая здоровой рукой плечо любовника.       Этот поцелуй не похож на те, что дарила Серсея: здесь нет обманчивых лишних фраз, не нужно слушать и отвечать на фальшивые, изрядно надоевшие за долгую жизнь, стоны.       Тёплая ладонь Бронна обхватывает шею, немного грубо сжимает. Их языки вновь и вновь сталкиваются, всё острее ощущается, как истощается запас кислорода в лёгких.       В низу живота — истома, а брюки становятся невероятно тесны, когда Джейме снимает шнуровку рубашки наёмника и целует обнажённую ключицу, шею и грудь, слегка прикусывая. Так, чтобы не осталось следов.       Они оба пропахли походной пылью, потом и дымом костров, но каждый жадно вдыхает этот аромат.       Бронн даже не обращает внимания на обжигающее ледяное касание золотой руки, не чувствует, как с излишней силой Джейме сжимает его волосы, встаёт, заставляя следовать за ним.       Когда он прижимает Ланнистера к холодному камню скалы, обводит языком соски, слегка прикусывая их, тот издает рык-полустон и снимает с Бронна брюки, проведя рукой по пульсирующему бугорку. То же самое Джейме делает со своими бриджами и тогда наёмник рывком разворачивает своего лорда лицом к скале, несколько раз проводит по ноющей плоти.       Напряжение становится мучительным и только тогда, когда оба не могут больше сдерживать стоны, Бронн двигается бедрами навстречу Ланнистеру и всё летит в пекло.       В пекло кошмары, драконов, безумных королей и королев, в пекло треклятый замок со всеми его богатствами и женой.       Пусть даже если это им обоим чудится: когда взойдёт солнце, оба сделают вид, что это на самом деле был сон, но больше не смогут найти размытую границу счастья и греха, отваги и отчаяния. Потому что только страх открывает людям глаза, а пока они вместе — бояться нечего.