От Питера до Москвы

От Москвы до Санкт-Петербурга ровно семь часов сорок минут. Семь часов и сорок минут лязга металлических колес, бескрайних холодных полей и обрывков мелких поселков. Юля говорит, что больше никогда не вернется в Питер. Говорит, что не держит её в городе разводных мостов и почитателей Бродского, равным счетом ничего, и улыбается хмельно, спуская деньги в баре, что зарекомендовал когда-то Юлик. Мешает выпивку и даже не пытается по привычке запустить трансляцию в инстаграме. Новенькое платьице, из которого едва ли не вываливаются груди, насквозь пропиталось табачным дымом, и Юля думает, что больше не наденет его. Пусть останется как напоминание о вечере. Памятный трофей — платье и маленькое пятнышко вонючего пойла, что кто-то случайно плесканул на него. Шампанское пузырится и хрупкое стекло лязгает друг об друга под одобрительное улюлюканье. Если уж Реш выходит замуж, то тут нельзя обойтись без надлежащих проводов и "крещения корабля". Только вот в Москве всё кажется куда проще, чем в Питере, в кругу людей уже совсем не родных, но и пока не чужих вовсе. Но существуют ли такие проблемы которые не сумел бы решить алкоголь? Юля хочет думать, что нет. После выпитого алкоголя голова идет кругом, а синий туман застилает глаза. Реш пытается закутаться в курточку, что по своей теплоте больше напоминает целлофановый пакет, и вскользь осматривает табло с алыми буквами и цифрами. Поезда куда изящнее огромных металлических птиц. В них есть что-то потаенно. Глубинное. Интимное. Любовь — Поезда. Ударяясь о перрон и о крыши по вокзалу звучно раздается объявление о задержке поезда до Москвы, и когда Решетникова осыпается ругательствами, из громкоговорителя доносятся извинения за предоставленные неудобства. Почему нельзя было остаться в отеле, переспать эту ночь и ехать домой на следующий день? Нет же. Усложнять вещи до безобразия Реш никогда не любила, но делала это из раза в раз, словно бы бессознательно. В зале ожидания душно, а от спертого воздуха, отяжелевшие и без того веки, тянут вниз с новой силой. Юля считает, что лучше окоченеть на улице, чем задохнутся в помещении.  — Закурить не найдется?  Брюнетка рассеянно опускается на лавку, и перекинув волосы на одну сторону, даже не пытается смотреть в сторону мужчины сидящего подле. Лишь ждёт ответа, покорно, уплывая в едко-зеленых мыслях куда-то. — Не хочу сдохнуть от рака лёгких.  Реш цепляется взглядом за поезд, что остановился у противоположной платформы, и с упоением впитывает теплоту света льющегося из чуть округлых окон, как впитывала около часа назад алкоголь. Она прыскает смешком, и уцепившись пальцами за холодный металлический край лавочки, подаётся вперёд, стараясь заглянуть в лицо остряку. А потом внезапно и как-то чересчур рвано заливается смехом. — Дима! — Реш. У Ларина будто каждую мышцу лица сводит, когда он вновь слышит голос Реш. Хмельной и приторный, как конфета с ликером, смелый и удивительно раздражающий. Дима условно нащупывает телефон в кармане пальто, и хочет поскорее убраться от ходячего недоразумения, что смотрит на него во все глаза, лукаво так ломает губы с толстым слоем помады в какой-то безрадостной полуулыбке. И что он в ней нашел? Форменная идиотка. Ксюша то сдержанная, флегматичная, податливая — словно бы была отлита для Дмитрия Ларина, похожая на него даже, точно отражение в кривом зеркале. Они с Ксюшей актеры дерьмового театра, что даже и не пытаются сносно отыграть свою пьесу. Слоняются по сцене, взглядами друг-друга испепеляют и пальцы изредка сплетают, зная, что как только занавес упадет, разбегутся по разные стороны. А Юля что? У Юли сучья преданность, любовь, что бабочки крыльями изнутри брюхо режут, и некогда цветастые волосы. — Дим, не уходи, а. — Ларин, блядь.  Ядовито поправляет Уткин, и демонстративно дергает ворот пальто. А Юля словно и не замечает. — Конечно, Дим. — Да хоть Хуярин, мне то что? — Сам-то ты от позерства не устал? Я устала, можешь и не говори ничего. — Ты страдать тут что ли собралась? — Что? Нет. Ни тебе, придурок. У меня поезд только через полтора часа , как и у тебя, кстати говоря. Ха, — Брюнетка вдруг звонко ударяет ладонью о ладонь — Угадала! Зачем тебе Москва? — Личные дела. Господи, Реш, какого Дьявола ты считаешь, что мы можем разговаривать вот так?! Ты последние мозги в винище своем утопила, что ли? Вот же сучка. У Димы словно грудину распирает от ярости, он с места подрывается, точно ошпаренный, и закинув на плечо огромный чехол для гитары, спешно уходит. Строит из себя важную птицу. Хохлится, экий петух ряженный, с улыбкой думает Юля, замечая под скамейкой мешковатую черную сумку. Ларин когда-то был для Решетниковой всем, и ничем одновременно. А сейчас? Сейчас она уже без минуты жена, и какой в этом толк, размусоливать свои детские грезы по какому-то там Димке Уткину? Который сломал её, и хочется думать, что и себя тоже, однако второе — ясное дело, лишь пустые надежды. Она ненавидит себя за ту глупость и наивность, с которой была открыта для такого горе-художника. Юля была для Ларина словно чистый холст, и он испортил его, изорвал, сотворив из него то, чем сейчас являлась Реш, то, на что и сам смотреть боялся. Проходящий мужчина с дымящийся сигаретой в зубах, развеивает пурпурные размышления девушки, и она чуть присвистнув ему, изящно конфискует одну сигарету. Подумать только: в другом городе, без сигарет, и с пятнадцатью процентами зарядки на айфоне, встретить бывшего. Прекрасный вечер, Юля! Ничего больше и не скажешь. Вот только эту Мальборо, что будто толще её указательного пальца, раскуривать сейчас она вовсе и не собирается, только по возвращению хозяина оставленной сумки. Реш ненавидела себя за то, что когда-то была бездумно предана Диме. Ждала его, как собачонка. И даже подставляла вторую щеку для пощечины. А что сейчас? Многое ли изменилось? Юля едва постукивает по головешки, словно спрашивая «Ау, здесь кто-то есть?», и дожидается ответа, прислушиваясь. Даже и тараканы, и те твари живучие, сбежали, сдохли. Издалека увидев Уткина, Юля быстро чиркает зажигалкой и наполняет легкие синим дымом, едва ли не сполна, едва ли не задыхаясь им. Идиотка и жалкая актриса, думает Ларин. — Играешь тут только ты, Ларин. Хуево так играешь, впрочем как и всегда. Воображаешь из себя черт знает кого, и петушишься как дешевая шлюха. — Реш резко поднимается на ноги, намеренно выпуская клубы табачного дыма в лицо Димы. А он озадачен, ведь отвык, что какая-то бабища, пахнущая пойлом и табаком, может так бесцеремонно и просто понимать его без слов. — Какой же ты жалкий уебок, Ларин! Последние слова она произносит уже на ходу, пытаясь наполнить их нахлынувшей яростью, золой, в которой тонет её сердцевина уже не первый год. И Юля совсем забывает, что под слоем золы, разлилась растаявшая горечь. Горечь, что не заглушит ни одна сигарета, и с которой не сравнится никакой алкоголь. Когда Решетникова переезжала в Питер, она была бездумно влюблена в этот город. Когда-то он дарил ей наслаждение, а сейчас, всякий раз уезжая с московского вокзала, она судорожно старалась набрать в легкие пыльный воздух, что был грубо выбит из грудины одним ударом. Она знает, что больше не вернется в город разводных мостов и поребриков. От Москвы до Питера ровно семь часов и сорок минут. Семь часов безнадежных размышлений Дмитрия Ларина, несбывшихся мечт Юлии Реш, и прослушивания одних и тех же песен Placebo.