Эшли

      Яркое жёлтое солнце. Такое яркое, что весь мир горел, как раскалённая лампа. Задорный детский смех звенел в ушах и опьянял, увлекая в пыл игры с головой. И только высокое голубое небо казалось каким-то далёким и каким-то холодным. Возможно, оно уже знало, что тот день для меня превратится в кошмар. Бесконечный гнетущий кошмар, который просыпается в сознании, когда бледно-жёлтое блюдечко света скрывается за горизонтом.       Звучит чей-то голос. Густой. Чёрный. Безликий.       «Тебя мама зовёт».       Ладонь. Большая. Сильная. Сжимает. Мне больно. Страшно. И больно. Что-то воет, не смолкая. В кожу въедается грязь, проникает в каждую клеточку тела, крадёт что-то важное. И что-то обрывается. Что-то ломается. И этот отчаянный вой затихает.       Темнота.       Белый потолок. Медсестра. Участковый.       «Теперь не будет полноценной…» — обрывок фразы въедается в память.       Боль. Слёзы. Почему слёзы не останавливаются? Я не знаю. Я не помню. Что-то украло мои воспоминания, и почему-то от этого легче. Совсем чуть-чуть, но легче. Что случилось со мной, я узнаю, читая в сочувствующих постных лицах какое-то омерзение. От смолкающего при мне, но такого громкого за спиной шёпота тошно и гадко, а от скорбного надрывного плача матери холодно.       День за днём. Одно и то же. Родители, родственники, знакомые. Врачи, доктора, специалисты. Я больше не вижу их лиц, только смазанные кривые силуэты и глаза. Эти глаза. Они смотрят на меня. От их пристального нечитаемого взгляда что-то умирает во мне. Что-то очень важное. Такое тёплое, мягкое. Человеческое.       Тошнота. Отвращение. И я слышу свой собственный голос, что на секунду заглушает все звуки.       «Не смотрите на меня! Оставьте в покое!»       «Теперь не будет полноценной», — снова и снова звучит в голове приговор. Тошнота подкатывает к горлу. Что-то давит на грудь, заставляя дышать через раз. Какая-то опухоль въедается в душу. Это грязь. Она везде. Она невидимая, но я её чувствую. Её не отмыть, даже если тереть железной губкой до кровавых полос, даже если содрать кожу, я всё равно останусь грязной, использованной. Бесполезной.       Но… может стоит попробовать?       Лезвие. Боль. Холодная сталь, что теплеет от густой алой крови. На секунду становится легче. Лишь на секунду.       «Неправильно! Неправильно!» — бунтует что-то внутри, но глаза уже закрыты. Темнота. Снова шёпот. Грязь. Тот голос. Только всё теперь ближе. Теперь за самой спиной. Мой личный ад.       Белый потолок. Медсестра. Участковый.       Дежавю?       И всё по-новой. Врачи, доктора, специалисты. Только их больше. Чаще смешки, громче шёпот, больше позора. И мать больше не плачет, она молчит, но её взгляд красноречив.       «Ты — урод», — говорят её глаза каждый день.       И время идёт, но для меня оно застыло. Я в плену той тени, что с наступлением ночи выползает из-под кровати. Даже при свете дня оно смотрит на меня из каждого тёмного уголка. Мой страх. Моя боль. Мой призрак.       Теперь в зеркале кто-то чужой. Сгорбленный. Серый. Обрюзгший. Чёрные сальные волосы скрывают лицо. Но тело меняется с каждым днём, и бесформенный свитер больше не скроет его от чужих глаз.       Урод.       Они смеются в лицо. Тыкают пальцем. Им весело.       Мне горько.       Рука снова тянется к шкафчику, но он давным-давно пуст. Ни единой бритвы и лезвия. Никакого спасения. Его отобрали.       Кухня. Нож, ржавый и бесполезный. Такой же как я. Боль где-то под сердцем. И теперь мы с ним одной крови. Но ненадолго. Дыхание слабнет. Красные реки пропитали одежду. Удар. Удар. Он отчаянно освобождает меня. Руки ослабли. Теперь не больно. Только в душе на месте опухоли что-то горит. Горячо.       «Неправильно», — смеётся тот голос. И безликий призрак тащит меня в своё царство.       Скрип двери. Женский крик. Темнота.       Белый потолок. Медсестра. Участковый.       «Слишком много повреждений. Пришлось удалить…» — звучит будничный шёпот за дверью.       Какой-то порочный круг. Хмурые равнодушные люди. Снова это слово. «Неполноценная». Ну, теперь уж точно. Я больше не похожа на женщину. И даже на человека.       Осуждающие взгляды. Цирк уродов. Смешно.       «Неблагодарная!» — но этот визг, словно соль, въедается в раны. Кто эта серая женщина в дверях? Почему столько боли осуждения в её глазах? Уже не важно, потому что эту картинку сменяет другая.       Машинка стрижёт волосы. Коротко. На лысо. В отражении кто-то другой. Бледный, плоский, бесполый. Снова палата, но без окон. Грязная кожа скучает по дуновению ветра. Таблетки. Монологи врачей. Уколы, словно осиные жала. Но почему-то стало легче дышать. На меня больше не смотрят — каждый борется со своим призраком, сражаясь в бесконечной войне. В войне, где не может быть победителя.       Спокойно.       Но с каждой ночью тот голос всё ближе. Тот густой, чёрный, безликий. Он дышит почти над самым ухом. И шаги. Они разносятся многократным эхом по коридору. Раз — шаг. Два — шаг. Три — шаг. Совсем близко.       Мне страшно. Я бегу. Мои зубы впиваются в чужие руки. Мои ногти царапают чужую кожу. А они равнодушно выворачивают суставы, с усилием впечатывая в белую стену.       «Отпустите!» — умоляю я. — «Он совсем близко!»       Они тащат в палату. В шею метит осиное жало. Промахивается. Я не хочу спать, ведь там снова поджидает кошмар. Страх и отчаяние наделяют неимоверной силой. Мышцы рвутся, но сражаются.       Погоня. Звон стекла. Свист ветра в ушах. Руки разодраны в кровь. Босые ноги не чувствуют боли. Улица. Холод. Толпа безликих людей. В одних глазах страх, в других — отвращение.       По коже вновь ползёт что-то склизкое. Я пытаюсь содрать это. Не получается. Только пижама продолжает пачкаться алым.       Мурашки бегут по спине. Я чувствую пристальный взгляд. Оборачиваюсь. Глаза. Пустые, как у меня. Они цвета солнца. Уставшие, воспалённые, но яркие, как то полуденное светлое тёплое, что согревало когда-то и дарило надежду. Вокруг него всё другое: и асфальт, и лужи, и воздух. Он — другой.       Его рука холодная, она нежно обнимает ладонь.       Я иду за ним. С каждым шагом становится легче идти, словно за спиной выросли крылья. С каждым порывом ветра что-то уходит, что-то освобождает, что-то очищает. Щёки болят. Улыбка? Смеюсь. Всё кажется сном.       Но сон заканчивается, как только толкают в помещение.       Приглушённый свет. Низкий потолок. Обшарпанные стены. Он раздевается.       «Обманул!» — сладко хохочет мой призрак.       Страшно. Мерзко. Тошно. По щекам, сохранившим тень счастливой улыбки текут горькие слёзы. Но он стоит, продолжает смотреть на меня и ждать, когда я наконец-то замечу.       И я вижу. Мой вой затихает. Мой взгляд стекленеет. Эта картина… Его тело всё в шрамах. Белёсые кривые полоски, красные бугристые рубцы, круглые сморщенные ожоги — это всё старое. Пропитавшиеся кровью бинты, блестящие от сукровицы раны, не читаемая тьма в ярких глазах — это всё новое.       Незнакомец спокоен. В его солнечных омутах нет вопроса «за что?», «почему?». В них только скорбь. Тень потери. Смирение. И что-то ещё.       — Внутренний карман моей куртки, — тихо шепчет он и кивает.       Послушно выполняю его просьбу. Там пистолет. Тяжёлый. Холодный, как и его ладонь. Никогда не держала оружие в руках. Но почему-то не страшно.       — Там одна пуля, — непонятно зачем говорит он.       Одна пуля! Курок! Свобода! Но… Что-то не так. Что-то неправильно.       — Выбирай для кого, — великодушно разрешает он.       — Для моего призрака, — выдыхаю я прежде, чем осознаю, что голос принадлежит мне. Незнакомец улыбается. Кажется, что он ждал этот ответ.       — Пойдём, — коротко бросает он и протягивает руку. Худую, бледную, холодную. Чуть грубую. Невесомую.       Но кошмар развевает другая рука. Хрупкая. Более тонкая. Более жестокая. Моя.

***

      Эшли открыла глаза. Ещё щёки болели от счастливой улыбки, что осталась после очередного кошмара. Девушка изменилась. Она больше не боялась. Она встречала свои страхи с ухмылкой. Её научил этому Арэс. Настоящее это имя или кличка она не знала, да и не хотела знать.       Он научил её быть той, кто она есть, принимать себя такой, какая она есть. Со всеми шрамами, ранами и болью. И Эшли продолжала стричься коротко, ей это нравилось. Бледно-голубые глаза так и не тронула косметика, на плечах, как всегда, был свитер и кожаная куртка, которую Арэс отдал ей в тот день. Иногда её называли девушкой, но чаше путали с парнем, но ей было всё равно. Лишь бы он продолжал смотреть на неё с теплом и улыбкой. Как на равного.       На часах уже было десять, значит, он скоро придёт. Эшли сползла с подоконника, размяла затёкшие мышцы и осмотрелась: офис, как и всегда, утопал в куче мусора.       — Свиньи, — фыркнула наёмница и пнула корзину с бумагой, сделав только хуже.       — Уберись, если не нравится! — тут же парировал Марк и поправил очки, продолжая пялиться в монитор компьютера, иногда отвлекаясь на другие экраны. Эшли только хохотнула и забралась обратно, ожидая прихода начальника. А вообще Марк был одним из немногих, чьи резкие комментарии она могла потерпеть. Всё-таки информатор — полезный сотрудник. А ещё он был новичком, как и она. И это их немного сближало.       А Эшли сидела на подоконнике, болтая ногами, и терпеливо ждала, когда на пороге появится Арэс с его вечно уставшим взглядом и натянуто-вымученной улыбкой на губах. Она никогда не встречала столько тепла и столько холода в одном человеке. Он казался ей удивительным во всём. Он её вдохновлял, успокаивал, сглаживал все острые углы её души, но в то же время не подпускал слишком близко, будто боялся, что после этого ему будет сложно её отпустить. Эшли была для него как сестра или брат. Просто кто-то младший, о ком он с радостью и малой толикой лености заботился.       Через несколько минут он придёт и уснёт в кресле напротив. А пока он спит, она будет расчёсывать его светлые волосы и заплетать тоненькие косички, которые вновь распустит до его пробуждения. Он обведёт кабинет мутными блёкло-золотистыми омутами, снова пожурит за беспорядок и, выкурив сигарету, бросит бычок в бумагу опрокинутой урны забавы ради. Снова сработает сигнализация. Начнётся беготня. Снова Марк будет носиться в обнимку с огнетушителем. А Клод, схватив Дамиана за шкирку, начнёт обвинять его во всех бедах. Подтянутся и другие. Будет шумно и весело. Крики, смех, ругань. А потом, когда всё уляжется, Эшли, тяжело вздохнув и вновь всмотревшись в спину Арэса, с грустью на сердце и пониманием в глазах улыбнётся.       Она знает, что никогда не сможет любить его, как женщина. Но зато она знает, что сможет защищать его, как мужчина.