Сила

Дейенерис отчаянно нуждается в том, чтобы её любили. Здесь, во жгучих северных холодах и рядом с надвигающейся смертью, её собственное тепло утрачивает силу и более не может защитить. Всю жизнь привыкшая полагаться лишь на веру в себя, она сдаётся, проявляя непростительную слабость. Цепляется за Джона, как за последнюю соломинку, способную вытянуть её к свету. Забывая о том, что королевы не просят. Умоляет не оставлять её и вернуться живым со всех битв. Умоляет настойчиво, срывающимся шёпотом, до боли сжимая руки — свои и его — заглядывая в чёрные глаза настолько глубоко, что желает в них утонуть навсегда и не видеть больше того, что творится вокруг. Ещё чуть-чуть — и она сломлена. Тверда драконья чешуя, но льда не твёрже. И Джон в ответ согревает ей руки своим дыханием, растирая костяшки пальцев и касаясь тонкой кожи губами. Вдыхает в неё жизнь, делясь своей, и Дени вновь живёт. Она старается проводить с ним все возможные ночи — от битвы к битве — потому что каждая может оказаться последней. Армия мёртвых медленно, но верно отбрасывает их всё дальше назад, и спасения не предвидится. Одним утром Дейенерис понимает, что не хочет вновь вставать и идти. В объятиях Джона хорошо, надёжно, а за стенами их крепости — повсюду смерть. — Я не хочу погибать в битве. Если мы уже проиграли, лучше умереть прямо тут, в постели с тобой, чем среди истерзанных тел, на радость Королю Ночи, — говорит она, и прежняя Дени не поверила бы этим словам. Прежняя Дени была сильнее. Прежняя Дени не знала зимы. Джон резко вскакивает, глядя на неё во все глаза. — И что ты сделаешь? Выпьешь яд? Оставишь свой народ без королевы? «Где ты видишь королеву, Джон? Я вижу тень её», — молвит её молчание. — Вспомни Визериона, — слова его натягивают тетиву, — вспомни, что с ним сделал Король Ночи. И стрела безжалостно срывается, угождая точно в цель, пронзая сердце застарелой болью. Её дракон теперь с глазами синими, как тёмное море, пламя у него ледяное, как тысячи снежных вихрей в метель, а наезднику его имя — погибель. У Дени злые слёзы копятся внутри и ногти впиваются в кожу. Не отомстила за своё дитя. Не сумела. Побоялась. Она ненавидит слово «страх». И болезненная ненависть побуждает к действию, как удар плети побуждает к бегу. — Что мне делать, Джон? Он кладёт руки ей на плечи — глаза глядят в глаза, душа глядит в душу — и дарит жаркое, опаляющее вдохновение, которого всё это время так не хватало. — Сжечь. Сжечь их всех. Дени мысленно повторяет себе эти слова, взлетая верхом на Дрогоне. На сей раз у неё прилив сил, и то же самое передаётся дракону: он стал свирепее и храбрее, как и его мать. Ледяной Визерион больше не наведёт на брата страх. Они сожгут его осквернённое чарами тело, растопят лёд и предадут земле, ведь это долг матери — схоронить своё дитя. Но недавние губительные мысли не проходят для Дейенерис даром. Джон оказывается сильнее и быстрее её. Опережая в последний момент, седлает Рейегаля и делает эту схватку своей. Он едва не погибает, а Дени едва не погибает сама, спасая его, пока мёртвый Визерион и последние мгновения живой Рейегаль добивают друг друга уже на земле. Потеряв своё главное оружие, Иные отступают, но Дейенерис всё равно кричит до хрипоты, веля Дрогону улетать, пока ещё одно копьё изо льда не достигло своей цели. Она сильно ушиблась, на ходу спрыгивая с дракона ещё посреди бойни; по телу растекается боль, слёзы замерзают на щеках, неприятно стягивая кожу, а рядом Джон, наверняка сломавший пару ребёр, и она не знает, благодарить ей его или гневаться. В замке Дени никого не впускает в свои покои и давится рыданиями, слушая собственный осипший голос, а потом долго корчится от боли на постели, чувствуя пожирающие изнутри спазмы и лишь в последний момент замечая, как простыни окрасились кровью. Кровь вытекает из неё, как река из русла, и кажется такой же нескончаемой. Дейенерис предполагает ошеломлённо, что с ней может происходить, но нужен кто-то ещё, чтобы убедиться. Она могла бы позвать мейстера, но зовёт Миссандею, потому что лишь ей может довериться. Это не для чужих очей, не для чужих ушей. Никто не застанет её в таком виде. Миссандея смотрит на неё широко раскрытыми глазами. — Вы только что потеряли ребёнка, — это не утверждение и не вопрос. Но Дени достаточно того, что их версии сходятся. На ближайшее время ей нужны лишь чистые простыни, вёдра с прохладной водой и, может быть, немного макового молока. Напоминая себе о стойкости Таргариенов, она справляется без лекарств. Миссандея верно держит рот на замке, лишь присматривая за Дени, пока та отлёживается, чувствуя себя благословлённой. Потеря — пришедшее и ушедшее. Важно лишь то, что она вновь может. И, едва оправившись, она идёт к тому, кто вернёт ей утерянное. С непорушимой верой, что Джон всегда её ждёт, она врывается к нему, жмётся поближе, ласкается, всё ещё чувствуя слабость, но подавляя её в себе. — Я не хотела оставлять тебя, — словно извиняется она, нежно гладя его многочисленные шрамы, — мы должны быть всегда рядом. — Что с тобой? Ты вся будто горишь, — он касается её лба, несомненно отметив пылающие щёки и нездоровую синеву под глазами, но Дейенерис плевать. Любой признак пламени всё равно что воспрявший дух. Сегодня она воспрянет. А ведь недавно почти позволила себе сдаться, не подозревая, что истина всегда маячила поблизости. — Ты никто, пока не обретёшь кого-то, — произносит Дейенерис ему, но на самом деле себе. Джон не говорит ничего, и, принимая это за согласие, она снова привлекает его к себе с осторожностью, помня, что и у него есть травма. Её тело страдало, но оно по-прежнему красиво в наготе и изголодалось по чужому теплу. Дейенерис протяжно вздыхает, когда их губы встречаются, и ощущает, как Джон крепче сжимает её стан, усаживая сверху. В эти мгновения Дени кажется себе по-настоящему безумной, потому что мир вокруг них всё ещё рушится, а они столь бессердечно забываются друг в друге. Но если остатки разума нашёптывают ей сперва восстановить изнутри себя, а уж потом приниматься за мир, то она поступает верно. Когда жадно целует Джона, когда несдержанно стонет, принимая его в себя и позволяя обрести. Ей хочется верить, что в эту ночь они наполняют друг друга силой.