Кто убил старушку?

Солнечный лучик словно бетоноукладочный каток прошёлся по стройному изящно-фигуристому телу и комариным укусом впился в глаз. Амалия Вольдемаровна с негодованием вынырнула из царства Морфея. Она вкусно зевнула пухлыми губами, распахнула бездонные бледно-голубые очи с длинными как бесконечность ресницами. И первое, что она увидела этим дивным послеполуденным ранним утром, было её отражение в зеркальном потолке. Её внешность являла собой нечто невообразимо прекрасное. Лицо — словно картина известного живописца: аккуратный носик пятачком, кожа мягче бархата, грива иссиня-золотых волос… Амалия Вольдемаровна просто поражала воображение любого, кто имел счастье её лицезреть. Конечно, в дополнение к её умопомрачительной красоте, она была добра, как святой праведник; нежна, как детский крем; умна, как коллективный разум профессоров Сорбонны, и так далее… Амалия Вольдемаровна, улыбнувшись во все зубы от счастья, радуясь, что проснулась, поднялась с шёлковой простыни. Она была настолько совершенна и возвышенна, что другие постельные принадлежности и даже кровать ей были не нужны. Неожиданно первозданную тишину её шикарной восьмикомнатной пятиуровневой квартиры, доставшейся в наследство от троюродной тётушки, разрушило переливистое пение дверного звонка. Накинув на обнаженное, припухшее ото сна тело любимый халатик из живого шёлка, Амалия Вольдемаровна отправилась в свою уютную обставленную по последней моде в стиле ампир прихожую и распахнула мощную входную дверь, вырубленную из цельного куска красного дуба. На пороге, скалясь ослепительной пленяющей улыбкой, гордым монолитом возник непомерно высокий и невозможно статный брюнет с роскошной шевелюрой пепельных волос. С первого взгляда было понятно, что он принц-инкогнито, настолько инкогнито, что он сам об этом не подозревал, но всем и каждому это становилось очевидно, едва он появлялся. — Карл-Генрих-Людвиг-Наполеон, — произнёс он своё скромное имя, протянул Амалии Вольдемаровне сладострастно благоухающий букет розовых роз и немедленно заявил: — Я люблю вас! — Но кто вы? И откуда узнали, где я живу? — пролепетала Амалия Вольдемаровна. Карл-Генрих-Людвиг-Наполеон оскорбленно и многозначительно молчал. И пламенно смотрел на Амалию Вольдемаровну глазами цвета переспелой травы. В одном глазу у него отражалась безумная любовь, во втором — внеземная страсть. Амалия Вольдемаровна всё мгновенно поняла, и ей немедленно стало стыдно за свою чрезвычайную чёрствость. — Конечно, я тоже вас очень люблю, — пролепетала Амалия Вольдемаровна. — Прошу вас, проходите, у меня на завтрак устрицы. Карл-Генрих-Людвиг-Наполеон решительно ворвался в её жилище. — У меня к вам маленькая просьба, — заявил он. — Конечно, дорогой Карл-Генрих-Людвиг-Наполеон, я готова для вас на всё! — пролепетала Амалия Вольдемаровна. — Могу я оставить у вас свой сейф? — Обязательно, дорогой Карл-Генрих-Людвиг-Наполеон, поставьте под стол в кухне. Пока Карл-Генрих-Людвиг-Наполеон таинственно прятал сейф, а затем таинственно готовил по фамильному рецепту растворимый кофе из пакетика, Амалия Вольдемаровна наряжалась в свой самый любимый домашний костюм золотисто-водянистого цвета с атласными кружевами по бахромам. И когда она появилась перед Карлом-Генрихом-Людвигом-Наполеоном, он был сражён, обескуражен, безмерно восхищён и понял, что любит Амалию Вольдемаровну окончательно. Неожиданно до предела накалившуюся романтикой атмосферу разрезал телефонный писк. Звонила Элеонора Германовна, мать Амалии Вольдемаровны. — Амалиечка, я чувствую, что ты собираешься замуж, — молвила взволнованная мать. — Мамочка, — пролепетала Амалия Вольдемаровна, решившись оправдываться до последнего слова. Но Элеонора Германовна возмутительным способом перебила дочь, молвив: — Я уезжаю. — Куда, мамочка? — Это не важно. Я не обязана перед тобой отчитываться, ты уже взрослая и самостоятельная, зрелая девушка! — Но зачем ты звонила? — Это не имеет значения, — молвила Элеонора Германовна и с хрустом положила трубку. Обескураженная до нервной дрожи Амалия Вольдемаровна беспомощно посмотрела на Карла-Генриха-Людвига-Наполеона и глубоко погрузилась в его задумчивый взгляд. Сформировавшуюся идиллию нарушил агрессивный стук в дверь. В квартиру ворвался, вынося мощными плечами двери и близлежащие стены, суровый категорический мужчина. — Я следователь Сусликов, — нахмурившись, изрёк он. — А как вас зовут? — пролепетала Амалия Вольдемаровна. — Если вы начнёте обращаться ко мне по имени, это будет подчёркивать мою мягкость и доброту, поэтому меня нужно называть только по фамилии! — ещё сильнее нахмурился он. — Произошло нечто из рядов вон вышибающее? — до зубной боли захотел всё выяснить Карл-Генрих-Людвиг-Наполеон. — Я следователь по расследованию убийств. В соседнем доме была убита старушка, — хмуро изрёк Сусликов. — Это явно убийство, — немедленно догадался Карл-Генрих-Людвиг-Наполеон. — Вы правы, — Сусликов достал большую кожаную папку, открыл, достал чистый лист бумаги, закрыл, записал замечание свидетеля, открыл большую кожаную папку, положил лист с замечаниями свидетеля внутрь, закрыл папку. — Какое горе, — пролепетала Амалия Вольдемаровна. — Я, конечно, знала несчастную жертву. Мы так дружили, я не переживу этой утраты! — Но я же не сказал, кого убили, — нахмурился Сусликов. — Это неважно. Я всё равно вне себя от горя и буду долго плакать. — Любовь моя, ты не должна ввергать себя в грусть, ибо всё в мире относительно, — интеллектуально-глубокомысленно заявил Карл-Генрих-Людвиг-Наполеон. — А значит, смерть старушки к нам не относится. — Ты такой гениальный, мой возлюбленный, — восторженно пролепетала Амалия Вольдемаровна. — Вы должны помочь мне в расследовании, — хмуро изрёк Сусликов. — Но мы ничего не знаем: ни старушку, ни что произошло, ни как ведётся работа следователей и вообще далеки от всего этого… — Это неважно! — хмуро кивнул головой Сусликов, отмахнулся рукой и сказал ртом: — Как вы думаете, кто убийца? — Наверное, Эдуард, парикмахер из салона красоты, что в другом конце города. У него есть подозрительные ножницы, — пролепетала Амалия Вольдемаровна. — Нет, Эдуард не мог, ведь он гей. — Но как это мешало ему убить старушку? — Эдуард не убивал старушку — мне говорит это мой внутренний голос, — сурово сдвинул брови Сусликов. — Тогда убийца, наверное, дворник Ибрагим, — заявил Карл-Генрих-Людвиг-Наполеон. — Я видел, как он прячет подозрительный труп в мусорный бак. — Нет, Ибрагим не мог, он наш сотрудник под прикрытием, — ещё суровей сдвинул брови Сусликов. — Ибрагим самоотверженно застрелил криминального авторитета Злодейкина, и это было его неопознанное тело. Все в крайней степени задумчивости посмотрели в окно. Затянувшийся тучами угрюмый серый небосклон низко свесился над большим городом, в котором недавно открылся новый торговый центр, кинотеатр и построили несколько высоток. Небо словно было в курсе, какая трагедия произошла в этом дворе. Небосвод собирался оплакать убиенную старушку немедленно, и от этого веяло достоевщиной. Казалось, вот-вот хлынет колючий дождь, сильный снег, или с небес посыплется что-нибудь ещё более скверное. Словно соловей-разбойник свистел и ухал ветер. — Вы должны пойти посмотреть на тело, — хмуро изрёк Сусликов. Окровавленный мёртвый труп лежал в кровавой луже и пузырился. Амалия Вольдемаровна обильно ослабела и лишилась чувств, Карл-Генрих-Людвиг-Наполеон принялся героически делать ей искусственное дыхание. — Путем длительной экспертизы мне удалось выяснить, что старушка задушена, — сурово изрёк следователь Сусликов. — Из её нищей убогой грязной квартиры исчез именной золотой слиток. Поэтому причиной убийства послужил её дурной характер и личная неприязнь кого-то к кому-то. — Сусликов, а почему здесь нет ни понятых, ни участкового, ни полиции, ни даже судебного медика? — Потому что это подчеркивает мою колоссальную многофункциональность! — грозно сдвинул брови следователь. — Ах, идёмте скорее на свежий желанный воздух, — пролепетала Амалия Вольдемаровна. — Трупный смертельный аромат сладковатости с металлическим привкусом горьковатости несказанно меня терзает. У подъезда, под сенью густых разлапистых тополей, прогуливался Василий, у него из кармана торчал длинный нож, с которого капала кровь, орошающая своей красностью серость асфальта. Амалию Вольдемаровну что-то встревожило. Она тревожно ещё раз посмотрела на Василия, почувствовала тревогу, но отвлеклась и не успела разобраться в своих ощущениях. Отвлеклась она потому что по двору, жалобно попискивая, пробегала бездомная собака. — Мой возлюбленный Карл-Генрих-Людвиг-Наполеон, почему собачка попискивает, а не скулит как все нормальные собаки? — со слезами в глазах пролепетала Амалия Вольдемаровна. — Животное очень голодно, — заявил Карл-Генрих-Людвиг-Наполеон, чтобы утешить свою любимую. Тогда Амалия Вольдемаровна достала из сумочки кусок севрюги, Амалия Вольдемаровна была настолько добросердечна, что всегда на такой случай имела с собой кусок первосортной севрюги. Собачка изволила откушать и помчалась дальше, довольная, словно румяный поросёнок. — Но кто же всё-таки убил старушку? — до колик в животе терзал этот вопрос Карла-Генриха-Людвига-Наполеона. Василий со злобным перекошенным от ярости лицом вытирал о лацканы ворованного пиджака руки, что были в крови по локоть. Амалия Вольдемаровна всё поняла по его взгляду. — Василий не мог совершить преступления, — пролепетала она. — Я не в силах этого объяснить, но мой внутренний голос говорит мне, что не мог он! Строго повисшие брови Сусликова не предвещали никому ничего хорошего. — А всё потому, что я не имел лёгкого детства, у меня не было велосипеда, — признался Василий. — А как вы объясните неопровержимые улики и мою интуицию, что уверена в том, что вы гад и мерзавец? — хмуро изрёк Сусликов. — Я просто резал кровяную колбасу, — окончательно стерев следы неблагопристойного поведения, потупил взор Василий. — Всё ясно, я понял, кто преступник, — сурово изрёк Сусликов. — Это он! Следователь припечатал пальцем незаметного человека неприметной внешности в непримечательной одежде, невидимо стоящего в глубине толпы. — Но ведь он нигде и никак не фигурировал! — И как это мешает мне быть главным отрицательным персонажем? — возмутился человек. — Я его выявил по отпечатку подошвы, найденному рядом с местом преступления, — Сусликов довольно хмыкнул. — Я прогуглил этот отпечаток и узнал, что единственное существо в мире, подходящее под описание — это он. — Но какой мотив убийства? — Это не важно, наверное, ему просто захотелось убить. — Но почему именно Серафиму Аристарховну? — пролепетала Амалия Вольдемаровна. — А почему вы вдруг решили назвать имя старушки? — Но когда-то же это нужно было сделать! — А где кусок золота, который пропал у неё из тумбочки? — хищно оскалившись и потирая руки, равнодушно спросил Василий. — Золото в сейфе Карла-Генриха-Людвига-Наполеона, — строго изрёк Сусликов. — Сверив отпечатки пальцев его и убитой старушки, я догадался, что она была его бабушкой, и, предчувствуя свою смерть, отправила наследство почтой. Почему вы всё это скрыли, Карл-Генрих-Людвиг-Наполеон? — Я не думал, что это важно, — заявил Карл-Генрих-Людвиг-Наполеон. — К тому же, я боялся, что Амалия Вольдемаровна, узнав, что я богат, не будет меня любить за мой глубоко скрытый внутренний мир. — Ах, мой возлюбленный, я буду любить тебя вечно за всё и вопреки всему, — пролепетала Амалия Вольдемаровна и лишилась чувств от восторга. Когда её сознание вернулось в подлунный мир, Карл-Генрих-Людвиг-Наполеон решил уточнить: — Как дела у Аделаиды Генриховны? — А кто это, мой возлюбленный? — Это же твоя мать, моя любимая. — Но мою мать зовут Элеонора Германовна. — Это неважно, всё равно она как уехала, так больше о ней ничего неизвестно. И про неё все забыли. Вот так после длительной работы это сложное дело было раскрыто. Преступник умер на месте от мучений совести. Амалия Вольдемаровна и Карл-Генрих-Людвиг-Наполеон стали жить долго и счастливо. А слиток золота они подарили Василию. Василий с парикмахером Эдуардом решили уехать в иноземные толерантные страны, чтобы не скрывать своих запретных, но очень трепетных чувств. Дворник Ибрагим стал сантехником Исмаилом для того, чтобы ловить наркоторговца Гадюшкина… А следователь Сусликов неожиданно понял, что следующее его дело будет ещё более запутанным.