Немцы в городе

— Ты домой идёшь? — Не сейчас, дел невпроворот. Я разослал прайсы и образцы типовых договоров всем потенциальным клиентам из списка, — словно в доказательство сказанного, Стас тычет пальцем в открытую на весь экран экселевскую таблицу, которую приготовил как раз для этого случая ещё в октябре. — Но я не ожидал, что они все разом начнут отвечать! Одних условия оплаты не устраивают, других — способы доставки, третьи требуют дополнительные фото по каждой позиции из каталога, четвёртые вообще шлют на хрен и просят больше не спамить! Стас трёт покрасневшие глаза. Он понимает, что в будущем его зарплата будет зависить от количества отгрузок, но сегодня он так устал, что искренне готов пожелать, чтобы этих, четвёртых, было побольше. Он почему-то раньше не задумывался над тем, что разослать коммерческие предложения и ждать ответа, сидя на попе ровно — недостаточно. И вот сейчас, в десятом часу вечера, он торчит в своём кабинете, по сотому разу переделывая одни и те же документы и уже даже не надеясь попасть домой до полуночи. — Ясно. Тебе помочь? Хочешь, я останусь? — не унимается Шнайдер, он желает остаться, но не желает мешать, а ещё больше он не желает снова идти домой и засыпать в одиночестве. — Нет, Шнай, ты ступай. Я буду поздно, — отвечает Стас, даже не глядя на него. — Хорошо. Я на Ленинской тогда переночую, — Шнайдер в последний раз пытается привлечь внимание, путь даже и фразой, означающей, что сегодня он не намерен идти туда, где его привыкли видеть. Он ждёт реакции. — Ладно, — Стас не отрывает глаз от компьютера. Он даже не провожает его взглядом. Шнайдер уходит, тихонько прикрыв за собой дверь. Он бредёт домой, шагая по расчищенным пешеходным дорожкам, освещённым яркими белыми фонарями. Его окружают плотные ряды старых деревьев, голых, облепленных снегом. Проходя мимо школы, расположенной приблизительно на полпути от комбината до Ленинской, он чуть было не оказывается сбитым с ног кучкой мальчишек — видимо, судя по позднему времени, в школе закончились занятия какой-то секции, и обрадованные долгожданной свободой дети шумной гурьбой вывалили за ограду школьного двора, не обращая внимания на прохожих. Правда, прохожий на всю улицу всего один — с трудом удержав равновесие под напором пробежавшей и исчезнувшей за ближайшим поворотом толпы ребят, Шнайдер озирается по сторонам и вдруг остро осознаёт своё одиночество. Куда ни глянь — вокруг ни души, иди, куда хочешь — никто не узнает, а хочешь — кричи, никто не услышит. Хотя последнее — это вряд ли. Всё же центр города густо населён, но местные предпочитают коротать зимние вечера в своих квартирах, и до тонкой одинокой фигуры в куртке с капюшоном, из-под которого выглядывают пушистые тёмные кудри, им точно дела нет. Шнайдер делает шаг вперёд и чуть не поскальзывается: под тонким слоем недавно нанесённого снега скрывается длинная, хорошо раскатанная ледяная дорожка. Мужчина становится на неё уже двумя ногами, твёрдо и уверенно, и, оттолкнувшись, плавно скользит вперёд. Потом обратно. И так — много раз, пока весь снег с поверхности окончательно не стирается, и обнажённая ледяная полоса не остаётся сверкать чёрным зеркалом в рассеянном свете белого фонаря. До ставшего родным подъезда он добирается уже ближе к одиннадцати. Прежде, чем завернуть во двор, он бросает взгляд на окна собственной обители, угловой квартиры на первом этаже — а вдруг Стас всё-таки решил зайти? У него есть ключи... Но нет. Окна темны, в квартире пусто, на экране мобильника — тоже. Самому Шнайдеру тоже как-то пусто. Не то чтобы это тяжёлое чувство его пугало или хотя бы удивляло — он прожил с ним всю взрослую жизнь. Ощущение бесполезности, бесцельности своего существования, обретённое им в ранней юности, составляет всю его суть — такой вот лишний человек, не представляющий сам по себе никакой ценности, и разве что в дополнение к кому-то способный обрести целостность. Не ново, но он уже успел отвыкнуть, успел вжиться в цельную версию себя, и кажется, это было ошибкой. Поспешил. На лестничной клетке первого этажа он сталкивается с Паулем — тот вообще вечно снуёт туда-сюда, как в одно место ужаленный. — Что, снова по ступенькам прогуливаешься? — пытается завязать беседу Шнай. — Да просто не могу на месте сидеть — сегодня дочка должна позвонить, после девяти по их времени. Шнайдер понимает, что друг сейчас слишком взволнован, и стоит оставить его в покое — он уже несколько лет не видел дочь, которая с его бывшей женой живёт в Швейцарии. Пока она была маленькая, матери удавалось оградить её от общения с отцом, которого эта брошенная женщина считает настоящей свиньёй, но девочка подросла и сама нашла способ связаться с Паулем — учитывая его какую-никакую публичность, это было несложно. Теперь она звонит ему, тайно, очень редко, когда мать уходит в театр или в гости допоздна. И Пауль всегда ждёт этих звонков, будто это он подросток, а не его дочь. Ждёт, как чуда. Захлопнув дверь, Шнайдер сбрасывает куртку и ботинки — незамысловатые физические нагрузки на свежем воздухе заставили его хорошенько пропотеть. Так, не включая свет, он проходит в комнату и аккуратно снимает всё остальное, оставшись лишь в хлопковой белой футболке и чёрных боксерах. Уличного освещения сквозь незанавешенные окна вполне достаточно, чтобы разглядеть в узком ростовом зеркале собственный силуэт. И чем глубже вглядывается он в размытые, нечёткие очертания, тем меньше он себе нравится. Желая разделаться с тягостным ощущением ненужности или даже ничтожности, Шнайдер отправляется в ванную. Он знает, что делать — алгоритм действий отточен до автоматизма. Без лишних раздумий, без эмоций даже, он полностью раздевается, тщательно моется, придирчиво осматривает своё тело и подбривает, где надо — полную эпиляцию он делал совсем недавно, и много усилий на этот раз не требуется. Уже выйдя из душевой кабинки и стоя теперь перед чистым, ярко подсвеченным люминесцентной лампой зеркалом ванной комнаты, он открывает свой маленький заветный чемоданчик. Здесь вся его косметика, однако постоянно он использует лишь некоторые, излюбленные позиции — остальные же сверкают почти нетронутой чистотой, придавая раскрытому саквояжу нарядный, яркий вид. За долгую зиму кожа, не знавшая тёплых лучей, побледнела настолько, что тёмная щетина очевидно проступает на шее и подбородке чуть ли не сразу после бритья, на щеках — чуть позже. Недовольно нахмурившись, Шнайдер принимается с усердием умащать лицо сперва СС-кремом, затем — пудрой. С трудом добившись более или менее устраивающего его результата, он придаёт бледной скульптурности красок: несколько взмахов кисти, и, благодаря румянам и бронзеру, лицо его будто бы добреет. К этому времени предоставленные сами себе волосы чуть подсыхают — воздух в квартире сухой и жаркий, дополнительной сушки не требуется. Шнайдер наносит на них немного двухфазного спрея — для блеска и питания, ну и для лёгкого расчёсывания, как гласит реклама, разделяет шевелюру привычным косым пробором и фиксирует передние пряди непослушной гривы несколькими заколками-невидимками за ушами. Задев мочку левого уха кончиком пальца, он невольно ухмыляется. "— А дырочки? — Они всегда остаются". Будто бы это было не с ним, будто бы приснилось. Расправив грудную клетку в глубоком вздохе, обнажённый мужчина направляется в спальню. Выбор наряда не занимает много времени — сегодня ему хочется чего-то серого, в тон настроению. Но не строгого — ему не перед кем изображать надменность, он сегодня один и может немного поиграться. Короткое скромное платье из лёгкой вискозы ладно облегает фигуру, не скрывая главного — волшебных ног. Стальной, чуть блестящий оттенок ткани зрительно усиливает бледность тела, что само по себе не страшно, но только не для кожи ног. Шнайдер возбуждённо распечатывает новенькую упаковку и в считанные секунды натягивает на себя тонкие чулки оттенка лёгкого загара. Вернувшись во всё ещё погружённую в полумрак комнату, Фрау делает несколько оборотов возле зеркала, прислушивается к собственным ощущениям — не жмёт ли бельё? — и уже почти довольная собой добавляет последние штрихи к своему новому, только что созданному самоощущению. Никаких плюшевых тапок — сегодня только летние туфли из серой тонкой замши на высоком устойчивом каблуке. Первый этаж — никто не услышит звонких шагов. Фрау прогуливается по комнате, привыкая к неразношенной обуви, всё глубже погружаясь в сказку. Однако смутное ощущение, будто чего-то не хватает, настойчиво подпорчивает почти уже идеальный настрой. "Шайзе", — тихой, нежной интонацией выругивается Фрау Шнайдер и спешит обратно в спальню. Пара пшиков "Марины" — на грудь и на волосы — самого Шнайдера больше нет и до утра не будет. Планы на ночь у Фрау далеки от оригинальности — предусмотрительно задёрнув шторы на всех окнах и налив себе немного коньяку, она удобно располагается в глубоком мягком кресле, закидывая одну ногу в туфле на подлокотник. Журнальный столик с расположенным на нём ноутбуком она пододвинула как можно ближе к креслу, и, превозмогая неудобство, склоняется над клавиатурой. План прост — включить любимое гей-порно, не жёсткое и не грубое, сегодня она хочет чего-то романтичного и плавного. Выбрав на сайте категорию софт, она поставила первый попавшийся ролик из результатов поиска на загрузку и в предвкушении откинулась на спинку кресла. Ролик грузится, рука Фрау незаметно скользит вверх по бедру и останавливается на неширокой полоске голой кожи, как раз между резинкой чулка и кружевом трусиков. Фрау прикрывает глаза, нерадостные эмоции прошедшего дня вновь воскресают в памяти, она яростно их гонит и про себя ругается — ну где же звук, почему чёртово видео так долго загружается? Открыть глаза, чтобы проверить, что там с роликом, просто лень. Её тело уже расслаблено, голова откинута чуть на бок, а рука так и продолжает покоиться на голом кусочке бедра. Через минуту в комнате раздаётся лёгкое похрапывание. Пробуждение тягостно и сюрреалистично. Сперва едкий сигаретный дым, бодря, впивается в нос. Затем просыпается слух — классический блюзовый квадрат, три нехитрых аккорда, из которых складывается мелодия, завладевают им, выдёргивая из глубокой тишины. Слова проникают в сознание, сперва лишь призрачными звуками, которыми нам кажутся слова на незнакомом языке, но вскоре ум пробуждается уже настолько, чтобы начать распознавать их значение. Она была юной, к тому же красивой, И я видел свет в её синих глаза-ах. Я обнял её нежно, но вскоре, очнувшись, Увидел старуху с папиросой в зуба-ах. Кошмар! Кошмар!!! Перепуганная Фрау распахивает глаза и не сразу понимает, где она. Комната погружена во тьму, а напротив, одетый в одну лишь длинную, не по размеру, домашнюю шнайдеровскую футболку, сидит Стас. И курит. Фрау в ужасе обнаруживает собственную ногу перекинутой через подлокотник, а руку — в непосредственной близи от паха. Моментально собравшись, она старается придать телу позу "поприличнее", но затёкшие за долгие часы крепкого сна в неудобном положении конечности не сразу слушаются. Наблюдающий за неловкими попытками своей ненаглядной подтянуть ноги под себя, наслаждаясь непритворной растерянностью на любимом лице, Стас довольно улыбается. Джингл включенного на телефоне "Нашего Радио" оповещает о том, что московское время — шесть утра. Это известие окончательно приводит Фрау в чувства. — И давно ты... здесь? — прокашлявшись, спрашивает она. — Достаточно. Зарядка твоего грязненького компьютера успела сесть, а я успел принять душ, немного выпить и вдоволь налюбоваться тобой. Паршивое чувство, будто её застигли врасплох, не покидает Фрау. Она хочет встать и пойти умыться, но любовник предугадывает её желание и в полсекунды оказывается сверху, крепко зажав её узкие бёдра меж своих коленей, а обнажённые плечи пригвоздив к спинке кресла своими ладонями. — Тссс, некуда спешить — суббота сегодня. А вообще, я пришёл извиниться, — шепчет он в её волосы, одновременно всё теснее прижимаясь к ней всем телом.

***

— Флаке, что мне делать? Решив не досиживать вынужденный отпуск дома, в субботу утром Диана примчалась в офис, и, не включив даже рабочего компьютера и успев лишь скинуть верхнюю одежду, без стука ворвалась в кабинет гендира. Несмотря на выходной день, большинство сотрудников сегодня здесь — в период запуска первых линий и тестирования новых предприятие переведено на авральный режим работы. Всезнающая Машка, встретившаяся ей по пути от лифта к приёмной, оповестила, что Флаке с Тиллем сейчас именно там, но вот того, чем они там занимаются, никто из них обеих не предвидел. Пнув дверь плечом, девушка заваливается в кабинет, решительно настроенная получить наставление от старшего товарища, но то, что предстаёт её взору, остужает её пыл. Флаке стоит у окна, оперевшись голой задницей о подоконник, а Линдеманн стоит на коленях. Застигнутый врасплох гендир судорожно пытается застегнуть штаны делового партнёра, путаясь дрожащими пальцами и никак не попадая пуговицей в петельку. — Ой, извините, я попозже зайду, — красная, как помидор, ассистентка торопится на выход. — Рад тебя видеть. В следующий раз стучи, — на одном дыхании выдаёт Линдеманн, встаёт с колен и торопится к двери. Он сторонит девушку плечом, исчезая в приёмной. — Флаке, мне так неудобно... И ей действительно стыдно смотреть ему в глаза, да что там в глаза, даже в его сторону глянуть — и то стыдно! — Прекрати, страдалица. Просто два старых идиота забыли запереть дверь, — Флаке говорит сквозь улыбку, продолжая дело друга: Линдеманну так и не удалось закончить с пуговицей на его брюках. — Mea culpa. Ну что там у тебя? Судя по тому, что ты примчалась сюда, даже не позвонив, дело не терпит отлагательств? Диана робеет всё ещё, ей трудно говорить. — Вот, — она решает, что лучшая презентация — это демонстрация, и протягивает Лоренцу свой телефон с выведенной на весь экран смской Оливера. — Несколько дней прошло, а я так и не ответила. А он... молчит. Лоренц удивлённо принимает аппарат из её рук и читает довольно крупный текст, чуть щурясь — кажется, ему в пору подбирать себе новые очки. Дочитав, он удивлённо произносит: "Мда". "Мда" — что это вообще такое? Девушка ломала голову на протяжении нескольких суток, и если бы не безвыходная ситуация, за помощью она бы не обратилась. Но она здесь, а всезнающий Лоренц говорит "Мда". — Как мне быть, Флаке, что мне делать? — Что-что... Купи книжку Розенталя, заверни в подарочную упаковку... — Блять, я серьёзно! — А если серьёзно, то я вообще не понимаю, что конкретно тебя смущает. А ведь и правда — что? Ещё несколько месяцев назад она с ума сходила по загадочному немцу, запав на него даже до того, как впервые увидела. Дальше — больше. Его недоступность распаляла её ещё сильнее, но вот потом... С того самого момента, когда она впервые его добилась, с той самой ночи в Обоснуево, он начал её бесить. Чувство это было противным, но непостоянным: оно то возникало, то снова исчезало. Её бесили его закидоны, его предсказуемость, прямолинейность его мышления, это болезненное стремление к установлению ролей. Но в этом был не весь он. Было в нём и то, что по-прежнему, как в бытность их общения на уровне брокер/секретарь, будоражило её. Во-первых, его тело. Что уж там: если есть на свете предопределённость физиологической совместимости, то это тот самый случай. Во-вторых, уверенность. Да, в скучной предсказуемости есть и свои плюсы — ощущение крепкого плеча и всё такое. Хотя, сколько раз он уже её подводил? Каждый раз — невольно. И это ещё один косяк в их отношениях — вечно что-то идёт не так, и вечно он как бы ни при чём. Устав читать задумчивость на лице собеседницы, Флаке решает нарушить тягостную тишину. — Знаешь, как понять, что данный мужчина — это именно тот, кто тебе нужен? Просто с тем, кто нужен, всегда хотя бы немного лучше, чем без него. Диана задумалась. После смерти мужа одиночество убивало её, позже она приняла одиночество как данность. Ещё не добившись Оливера, но уже запав на него, она начала тяготиться своим одиночеством. А вот сейчас... Что сейчас? Она готова себе признаться, что когда он рядом, она всё время на иголках. Нервничает, раздражается, иногда даже боится. Но когда его нет — она думает о нём. Когда его нет, она спокойна и расслабленна, и ей так хочется нервничать, раздражаться... Но только не бояться. Вот оно. — Флаке, — она произносит имя босса с такой интонацией, будто имя его — Эврика. — Флаке, я хочу быть с ним, но боюсь. Лоренц не стал уточнять — несмотря на двоякое построение фразы, он понял, что боится она не быть с ним, а его самого. Понял он, и что именно она имеет в виду — зная Риделя вот уж скоро тридцать лет как, он ещё не встречал человека, который бы его в той или иной мере не боялся. Ридель не злой, он просто... такой, какой есть. И девчёнка это понимает. Теперь дело за малым — нужно, чтобы это понял и сам Ридель. — Ступай, — он мягко, по-отечески, приобнимaет подопечную, — и будь здесь снова ровно в четыре. Устрою вам очную ставку. На встречу Оливер пришёл не один. Он пришёл с псом. Если бы у него были малые дети и бабуля в инвалидном кресле — он пришёл бы и с ними. Умеет разжалобить, мошенник. Зайдя в кабинет, Диана, не роняя и слова, занимает место напротив него. Пёс рвётся к хозяйке, и сердце у неё щемит — если вот то, что будет сейчас — это всё, то как им делить собаку? — Дамы и господа, заседание прошу считать открытым, — торжественным тоном вещает Флаке, взявший на себя роль арбитра. Казалось бы, самое время настроиться на длинную скучную речь, но Лоренц не таков. — Итак, что мы имеем. Олли, дело в том, что эта девушка, которой ты так опрометчиво успел сделать предложение через смс, опасается твоего нрава, её не устраивает твоя инертность, и ещё недавно она подверглась, как бы это сказать, насилию. Да, кстати, кажется она тебя любит, но с оговорками. Диана... Никакой паузы. Ошарашенный Ридель смотрит сначала на Флаке, потом на девушку напротив, его бледные впалые щёки наливаются гневным румянцем, а зрачки расширяются, как это бывает с ним всегда, когда он в ярости. То есть, с завидной периодичностью. Диана оседает под этим взглядом, она готова сползти по стулу на пол и испариться. Но Лоренц будто бы всех этих переглядок и не замечает. Без малейшей паузы, кажется, даже дыхание не переведя, он продолжает: — ... Диана, дело в том, что этот лысый чувак не обладает тонкой душевной организацией, да и не интеллектуал он вовсе. Просто иногда он не контролирует свои эмоции. В защиту его могу лишь сказать, что эмоций у него не так много. Но когда они есть, он либо выбивает кому-то зубы, либо строит из себя раболепного верноподданного. Это факт и это не лечится. Да, и ещё он любит тебя, это точно. Решайте, дети мои. Ваш выбор. Неловкая тишина воцаряется в кабинете. Оба бросаются суетливыми взглядами: то на Флаке, то в пол, то в потолок, то друг на друга. — Ну? И? — Флаке обращается к Оливеру, видимо, решив именно ему предоставить право первого слова, за что Диана испытывает к боссу неимоверную благодарность. — Ну... Я всё понял. Хотя, может и не всё... Но... — он вдруг расторопно принялся шарить по карманам. — Вот, — на стол между ними ложится шкатулка. Диана не торопится её брать — она знает, что там. — Ну? — теперь Флаке обращается уже к ней. Ей вдруг хочется встать и убежать, забыть весь этот кошмар, оставить всю эту нелепую ерунду позади. Она переводит взгляд со шкатулки на Тима, будто ища поддержки у собаки. Пёс же, слово проникнувшись динамикой происходящего, сидит смирно и, не отрываясь, смотрит на шкатулку. Круг замыкается. — Чёрт с ним, это знак! — не веря, что произнесла это вслух, девушка протягивает руку, и вот уже маленькая чёрная бархатистая коробочка оказывается в её ладони. Она спешно открывает её — кольцо, как ни странно, приходится ей по вкусу. Золотое, скромное, без камней, но с изящной гравировкой в виде тонкого геометрического орнамента, и, что самое главное — оно в пору. Угадал с размером — вот это неожиданность! Любуясь обновкой на безымянном пальце правой руки, она не сразу замечает, что человек напротив улыбается. От гневного румянца не осталось и следа. Не желая оставаться в долгу, она лезет в сумочку, извлекая из неё небольшой свёрток блестящей обёрточной бумаги, в очертаниях которого угадывается книга. Она протягивает подарок Оливеру, тот принимает его и откладывает в сторону, даже не развернув. Что ж, пора привыкнуть. Как сказал Флаке — это не лечится. — Только, — произносит она подхриповатым, взволнованным голосом, — только после того, как всё это закончится. Выборы, полный старт производства — всё это. Она хотела бы добавить в список требований пункт под названием "месть", но поняла, что он уже подразумевается всеми присутствующими по умолчанию. Домой они ехали на её машине, молча, задумчиво — лишь Тимошка время от времени радостно потявкивал с заднего сидения. По ступеням подъезда поднимались тоже молча. Стоя на пороге съёмной однушки, ставшей уже практически родной им обоим, Диана решается нарушить молчание: — Что, так и будем... — Нет, не так, — перебивает её Олли и подхватывает на руки. Затащив девушку в квартиру, он бросает её на кровать, запирает пса на кухне, а сам остаётся недвижим, возвышаясь над постелью. — Ты идиот, Ридель, — Диана не на шутку рассержена — она не выносит, когда кто-то садится на её кровать в уличной одежде. Это просто сводит её с ума. С трудом поднявшись, она раздевается, разувается, с недовольством оглядывает мятое покрывало — теперь стирать всё, вообще всё! — Ридель, ты идиот! Так бы и врезала! Ридель ликует — кажется он добился желаемого. Глядя на его довольную мордаху, девушка всё понимает. Происходящее приходится по душе им обоим.

***

— Ты чего-то рано сегодня уходишь! Что-то срочное в колледже? — Ландерс с удивлением ловит Машку на выходе с ММК. Обычно она работает по полдня, чередуя смены, подстраивая их под расписание своих занятий. Но сейчас только одиннадцать, а она уже убегает. — Простите, я спешу, — на её округлой смуглой физиономии читается волнение. Ландерс читает это выражение по-своему: так, в его понимании, выглядят девочки, у которых проблемы. — Маша, и куда же ты? Что-то случилось? — он не отпускает её, непременно желая выяснить, в чём же дело. Если опять какие-то разборки и мордобития... — Ничего особенного, просто на суд спешу. Сегодня последнее заседание, всё решится, — она неловко поглядывает на часы на своём мобильном. Ладнерс наслышан о её нелёгкой сиротской судьбинушке, также он в курсе разбирательств по поводу незаконно отнятой у неё жилплощади. — И кто будет там, на суде? С кем идёшь? — Никто... Ну, адвокат будет. А кто ещё нужен? — она правда не понимает, кто же ещё нужен, но при этом чувство беспомощности не покидает её. Она чувствует себя котёнком, которому объяснили, как охотиться, и бросили на волю, не дождавшись, пока у него вырастут когти и зубы. — Пойдём, — не слушая возражений, Ландерс хватает её под руку и тащит за собой. Он знает, где суд: в таком маленьком городе все основные муниципальные учреждения располагаются в центре, и до здания городского суда от ММК всего пятнадцать минут пешком. Мягкий снег валит на них крупными хлопьями, небо необычайно серо сегодня — признак приближающейся весны. Чем тяжелее облака, тем ближе время, когда они начнут рождать не хлопья, но капли. Ещё месяца полтора, может быть и меньше. А пока — в городе белым бело, а у здания суда почти никого. Отметившись на пропускном пункте и пройдя внутрь, они занимают места для ожидающих в коридоре. Заседание начинается ровно в срок — в одиннадцать сорок. Сперва вызывают адвокатов и прокурорa. Машка остаётся сидеть в коридоре. Она невозмутима, разве что грустна немного, молчит, на Ландерса не смотрит. Вдруг она лезет в карман своей куртки, извлекает огромный розовый бумажник — довольно нелепый аксессуар для девушки, у которой нет ни одной кредитки, да и с наличностью тоже негусто. Из внутреннего отдела бумажника она достаёт старую цветную фотографию. Фото изрядно потрёпано и даже чем-то заляпано. Она проводит по нему ладонью несколько раз, и вдруг передаёт Паулю. — Кто это? — тот с недоумением разглядывает молодого подтянутого мужчину с пышными чёрными усами и усыпанными наколками мускулистыми руками. Черты лица и темноватый оттенок кожи говорят сами за себя, но Машка всё же отвечает: — Это мой папа. Вернув фото девчoнке, Пауль заскользил тонким пальцем по экрану своего мобильного, пока, наконец, не нашёл в памяти нужное фото. — А это кто? — Машка с интересом разглядывает худенькую светловолосую девочку в спортивной форме — кажется, фото сделано на уроке физкультуры, на заднем плане видны и другие дети на фоне спортивного зала. — Это моя дочка. — Она жива? Конечно, это странный вопрос, но его происхождение понять можно, поэтому Пауль лишь улыбается: — Конечно, жива. Только живёт она очень далеко от меня. Им приходится отвлечься от беседы: мимо них по коридору проходит огромный раздутый мужик с синеватым цветом лица. Он бросает на Машку уничижительный взгляд и присаживается поодаль. В этот же момент дверь зала суда открывается, и пристав приглашает истца проследовать внутрь. Истец — это Машка. Она спешно засовывает розовый бумажник в куртку, саму куртку оставляет Паулю и отправляется в зал. Через пятнадцать минут таким же образом коридор покидает и ответчик. Ещё минут через тридцать они оба, в компании своих представителей, вышли обратно и принялись ждать. Ждать пришлось недолго — не успела Машка рассказать Паулю, о чём её спрашивал судья, как обе стороны конфликта вновь позвали в зал — на этот раз для оглашения вердикта. Из зала Машка вышла вместе с адвокатом, и судя по её сияющей физиономии — результатом она довольна. — Поздравляю, — Ландерс радостно протягивает ей куртку. — Поздравляю и ничего не бойся, окей? Ответчик, по решению суда теперь вынужденный вернуть истице квартиру, проходя мимо, с силой толкает её своим плечом. Она не спешит отвечать, ведь у стоящего рядом Ландерса такая светлая улыбка, что для себя она уже всё решила: окей и никак иначе.

***

Круспе сидит на своей кровати и пялится в экран расположенного на коленях лэптопа. Компьютер выключен, и Рихард смотрится в него, как в зеркало, давно потеряв счёт времени. Уже сколько дней прошло, а он до сих пор "не может придумать", что ей написать. На самом деле, того, что он уже придумал, с лихвой хватит не только на одно сообщение, но и на целый карманный справочник. "Как начать разговор в соцсетях. Пособие для чайников". Как низко он пал! В глубине души он понимает, что дело совсем не в том, что ему нечего сказать. Просто он боится начинать. Начинать что-либо, выходящее за рамки его привычных представлений о жизни. Ещё в школе Круспе начал вести счёт победам на личном фронте, а годам к двадцати пяти закончил — он не силён в математике и к тому времени просто уже сбился со счёту. Сложно представить, что к сорока годам он не имел опыта совместного проживания с женщиной. Ну так, чтобы под одной крышей, быт, доверие и всё такое. И, глядя на друзей, например, на Пауля, он гордился собой. "Пройти долгий путь и не вляпаться ни в одно дерьмо — это искусство, доступное лишь избранным!", — так он однажды по этому поводу выразился, бахвалясь перед друзьями во время одной из пьянок. И почему переезд в этот дурацкий город так на всех влияет? Каждый поменялся, так или иначе. Круспе сложно себе в этом признаться, но и он поменялся. Ему вдруг захотелось побыть человеком без приставки "супер", но оказывается, он этого не умеет. Его никто не научил, и он не знает, что делать. И ещё ему страшно. Вот так скинешь доспехи суперменовские, а все вокруг такие "ха-ха-ха" — только этого и ждали. Страшно. Он бы многое хотел ей написать, но не будет. Она рисковая, если надо — сама напишет. А не напишет — значит, не судьба. Так, заключив очередную малодушную сделку с совестью, Рихард захлопнул наконец крышку лэптопа и отправился в "Магнит". Дело к вечеру, ему хреново, в общем — всё как обычно. До "Магнита" брёл он долго, да так и не добрёл — поглощённый безрадостными думами, он шёл по нерасчищенной дорожке, задрав ворот пальто, притаптывая свежий снег тяжёлыми берцами, куря на ходу. Бродил кругами и восьмёрками по центру, а когда пальцы заледенели окончательно, и время напомнило о себе спустившимися сумерками, побрёл обратно. Кажется, теперь он понимает значение выражения "проветрить мозги". В квартире никого — все разбрелись по каким-то своим делам, и Круспе, которого вся эта казарменная обстановка по жизни нестерпимо раздражала, вдруг затосковал. Будто ребёнок, чьи друзья ушли гулять, а его позвать забыли. Он долго вглядывается в зеркало, придирчиво осматривая каждый сантиметр собственного тела. С телом пока, кажется, всё в порядке — он об этом заботится, страшась дряблости больше всего на свете. Да, дыхалка ни к чёрту — привет двум пачкам в день; да, зрение — но это врождённое, и это, вроде, фишка его. Раньше ещё были зубы, беспокоившие его, но он съездил в Америку и вернулся уже с новыми. Волосы, слава всем богам, не выпадают — повезло с наследственностью, с гормональным фоном. Лысину он бы не пережил. Но вот лицо... Морщинки вокруг глаз, углубившиеся носогубные складки и несколько чётких полос на лбу — это уже серьёзно. С уколами он не торопится — очень боится стать гладким, как яйцо. Ситуация пока ещё терпит, но очень скоро придётся всё же что-то решать. Оторвавшись, наконец, от зеркала, он вспоминает, что в доме, кроме него, всё ещё никого нет. А зеркальное отражение — это не компания. Рихарду грустно, обидно и одиноко. Он утешает себя тем, что это всё возраст — годы делают его сентиментальным. Нужно поднапрячься и преодолеть эту глупость. А если не получится? Заварив травяной чай, забравшись под пуховое одеяло и окончательно уже ощутив себя стариком — на часах десять вечера, а он спать надумал, Круспе включает компьютер. У него уже сил нет на собственные паблики — он переносит их мониторинг на завтра. В личных сообщениях одно новое. "А что, если я тебя не знаю, и ты меня не знаешь, и вообще мы — случайные встречные?" От неё! Но о чём? "Это как?" "Гостиница "Мечта" за городом, коттедж номер тринадцать, в следующую субботу. Один день и никаких последствий" Круспе волнительно поджимает губы. Написала. Шах и мат. Так что там насчёт судьба-не судьба?

***

— Ты всю неделю меня радуешь, — удобно устроившись в тёплых объятьях, Стас ставит на пол горяченные кружки с чаем и проводит кончиками пальцев по обтянутому капроном колену любимого. — Не понимаю, о чём ты, — Шнай улыбается — он, конечно же, понимает. Всю неделю он не выходит из образа, меняя лишь наряды по несколько раз на дню. Он знает, как эти его игрища сводят парня с ума, но ещё он знает, что делает это в первую очередь для себя. Слишком часто за последние месяцы он стал казаться себе "нормальным", всё реже и реже обращаясь к амплуа Фрау, но вовремя понял свою ошибку. Стоит лишь допустить её на порог своего сознания, и она оккупирует его полностью. Она — это то, что обычно называют депрессией. Тоска, которая всегда рядом, она только и ждёт момента, чтобы напомнить о себе. Ходит вокруг да около, нашёптывает то, что звучит, как правда. Уродливая правда. Шнай знает, что тоска сильнее его, он против неё не выстоит — проверено не раз. Но вот перед чарами Фрау она бессильна — к Фрау она даже не приближается, боится эту смелую женщину, как огня. Когда он — это она, он в безопасности. — Неужели? — Стас двигается пальцами ещё выше по ноге, он прекрасно знает, что белья под коротким коктейльным платьем из алого атласа нет — они от него избавились ещё полчаса назад. — В самом деле, — Фрау притягивает парня к себе и с шумом вдыхает запах его волос. Что за шампунь такой? Мятой пахнет. Тем временем Стас прикидывает, что если они начнут сейчас, то когда закончат — чай уже совсем остынет, значит, нужно сперва выпить чай — зря что ли заваривал, но вот потом им уже может перехотеться. Он усмехается ходу своих мыслей — та ещё дилемма! Если бы только все проблемы в его жизни сводились к чему-то подобному... Левую руку он не отнимает от бедра Фрау, а правой тянется за кружкой. И, как по закону Мёрфи, именно в этот момент звонит телефон. — Не отвечай. Отключи, — сладко шепчет Фрау. Но на дисплее высвечивается имя: Наташа. — Извини, должен ответить, — в момент собравшись, Стас жмёт на значок зелёной трубки внизу экрана. — Наташ? Что-то случилось? — она уже сто лет ему не звонила, ещё с тех пор, как он помирил их с Серёгой. — Привеееет, — тянет она голосом, которым обычно обращаются только к лучшим друзьям. Но почему так тихо? — Меня Серёга просил позвонить. Я сейчас на улице, с детьми гуляю, а ему всё кажется, что его телефон на прослушке, и за ним всюду следят. Совсем сбрендил. Стас понимает её раздражение, но также он понимает, что Серёга-то, скорее всего, не сбрендил. И уж если бы не что-то серьёзное, подговаривать на какие-то конспирационные звонки собственную жену тот бы не стал. — Наташ, не переживай. Так что там у вас? — В общем, Серёга просил передать, что у него есть информация, я сама не знаю о ком, но он сказал, что ты в курсе. Что на вашу компанию будет нападение или типа того, и что в этом будут замешаны частные силовые структуры из другого региона. Он сказал, — Наташа не уверена, что передаёт информацию верно, поэтому тщательно подбирает слова, опасаясь сморозить глупость. — Сказал, что ты сам всё поймёшь, если пораскинешь мозгами. Да, вот ещё что: Серёга не знает насчёт сроков, но точно до выборов — так и передал. — Я всё понял, Наташ. Сама-то как? Как мелкая, уже ходит? — не на шутку взволнованный Стас нарочно уводит разговор в другую сторону, чтобы отвлечь подругу, а то она итак уже звучит немного перепуганной. — Куда там, только сидит пока, — Наташа с радостью ухватывается за смену темы. — А ты сам чего не заходишь? — Времени нет, Наташ, на работе завал, да и вам не до меня — у вас же целый детсад на дому. Ой, извини, мне пора, спасибо, что позвонила. Мужу привет! Закруглив беседу более или менее гладко, Стас с облегчением жмёт на кнопку сброса. Смена настроения читается на его лице так явно, что до Фрау сразу же доходит — вторую серию, видимо, придётся отложить. — Ну что опять стряслось? — она с нажимом массирует напряжённые плечи любовника. — Пока сам не знаю, но... Нужно срочно позвонить Тиллю и Флаке. Кажется, у нас снова проблемы.