Fortiter in re, suaviter in modo

      Мишель вышел за пределы платной стоянки и напоследок заглянул за решётчатый забор. Новый автомобиль радовал глаз: покрытый глянцевой чёрной краской, шустрый, со светодиодными фарами и фонарем заднего света. В первые дни после покупки Мишель и вылезать не хотел из салона, любовно оглаживая руль и сиденья, вдыхая запах новой машины.       Настроение держалось на стабильно высокой отметке, поэтому на первое занятие в новом учебном году он шёл к своему же удивлению бодро, прихватив стаканчик эспрессо из автомата. К сорока годам Мишель дотрудился до места заведующего кафедрой иностранных языков с курсом латинского языка и медицинской терминологии. Древние языки он искренне любил. Любил так же, как холодные осенние дожди и горячий ароматный кофе — своей особенной любовью.       — Профессор Луин, — высокий статный бета махнул Мишелю рукой. — Секретарь зайти просит.       — Бегу, — отозвался он, попутно допив кофе и выкинув стаканчик в урну для мусора.        Секретарём неизменно на протяжении почти десяти лет был полноватый омега с квадратным подбородком и вихрем из светлых волос на макушке. Разговаривать — и по делу, и нет — он любил даже больше, чем снимать зарплату с карты. Когда Мишель лёгкой походкой и с тенью радостной улыбки вошёл в кабинет, Адам, так звали секретаря, встал с широкого упругого кресла и подошёл к нему, тут же сжимая в лёгких объятиях. Мишель похлопал его по спине и, когда Адам вернулся на своё место, сам присел на стул с мягкой спинкой, стоящий напротив длинного письменного стола. Адам отставил стопку документов и папок к краю, случайно пнув ногой материнскую плату старого гудящего компьютера.       — Кофе или чай будешь? — усевшись в кресле, Адам наконец-то вернулся к Мишелю.       — Нет, я уже пил, а много кофе — вредно, — кивнул ему Мишель, положив локти на стол.       — Я вот смотрю: изменился ты как-то, не пойму, что именно не так, — Адам поправил очки в широкой чёрной оправе. — Подстригся что ли?       Мишель утвердительно кивнул.       — Да, ухаживать неудобно было, да и долго, теперь лучше.       — Так-то да, но с длинными красивее было, да и вообще тебе бы всеми силами альфу искать, а ты со студентами маешься, — поддел Адам.       — Тебе вот надо больше не по библиотекам в поисках справочника ходить, а по ресторанам или кино — я так с Марком познакомился.       — Facile omnes, cum valemus, recta consilia aegrotis damus¹, — с выражением ответил Мишель, пожав плечами.       — Вот поэтому у тебя никого и нет, — сухо констатировал Адам. — Ты же не можешь обойтись без латинских афоризмов в разговоре.       — И всё-таки, — остановил поток мыслей Мишель, — думаешь, так просто кого-то найти, просто шастая по ресторанам?       — С таким настроем — нет.       Мишель прикрыл глаза и откинул голову. Характер он имел спокойный, но разговоры об альфах, тем более с Адамом, терпеть не мог — ну не клюёт на него никто — что попишешь? Размяв плечи и заодно глянув на висящие над окном часы, Мишель встал со стула.       — Пойдёшь уже? — спросил его Адам. — Я ещё об отдыхе тебя расспросить хотел. Ты же на море ездил…       — Давай потом, — кивнул ему Мишель. — Не люблю опаздывать на занятия.       Адам только пожал плечами и стал перебирать документы.       Выйдя из узкого душного кабинета, Мишель зашёл за угол и оказался на пересечении двух широких светлых коридоров, слева от входа в блок клинических дисциплин возвышалась лестница, ведущая на второй и третий этажи. Мишелю нравились выкрашенные в бледно-голубой стены, нравились большие окна с побелёнными рамами и стоящие в высоких извитых вазах горшки с цветами — всё казалось таким родным, будто бы из одного дома он перемещался в другой.       Тишину разорвал звонок, раздавшийся над самым ухом, отчего Мишель неосознанно поморщился. На пути ему встретилась всего пара новых студентов, спешащих на занятия. Мишель помотал головой — первый день, а уже опаздывают.        Уже в просторной аудитории, расположившейся на втором этаже, Мишель расслабился и, сняв пиджак и повесив его на спинку стула, начал доставать из ящика успевшие за два месяца покрыться пылью учебники латинского языка — один новый, который только в том году завезли в библиотеку, а другой — потрёпанный, с вырванными страницами и кое-где подрисованной долготой слога. Сначала Мишель полистал новый, неосознанно сминая жёсткий кончик страницы, однако, заметив это, он тут же убрал руку и дальше просматривал осторожнее. Со старым было удобнее — по нему он учился, по нему преподаёт. Каждую страницу Мишель, как ему самому казалось, помнил наизусть. Мельком глянув на квадратные настенные часы, висевшие над проходом, он отложил учебники в сторону и откинулся на спинку стула — студенты ещё, наверное, выслушивают ежегодную речь декана, хотя в прошлом году эта самая речь заняла не так много времени.       Вскоре в дверном проёме возник светлый силуэт, а за ним с грохотом потянулись и другие — такие же взбудораженные и распалённые. Все, как один, в выглаженных белых халатах и накрахмаленных коротких шапочках. Мишель пристально всматривался в лица студентов, проверял, на все ли пуговицы застёгнуты халаты и на всех ли ногах красуются бахилы. Среди толпы промелькнула одна тёмная макушка, и Мишель тут же среагировал, привстав:       — Молодой человек, — несколько студентов обернулись. — Да-да, вы, без шапочки. Фамилию назовите.       Молодой альфа нервно сглотнул и крикнул через половину аудитории:       — Кеннет!       Мишель неспешно открыл журнал и просмотрел список учащихся. Когда все расселись, он встал из-за стола и взял в руки большой кусок мела.       — Я вас запомнил, мистер Кеннет, — громко и отчётливо сказав это, Мишель написал на доске свои имя и фамилию, затем сделал глоток воды из стоящей на краю стола бутылки и взял в руки журнал, оставаясь стоять в центре кафедры.       Затем полчаса ушли на то, чтобы отметить посещаемость, познакомиться со старостой и рассказать о том, как важно учить предмет с самого начала и не дремать на лекциях.       На фоне большой тёмной доски в массивной деревянной оправе Мишель, медленно расхаживающий из одного угла аудитории в другой, выглядел контрастно лёгким, хоть и имел достаточно широкие, как на омегу, плечи и низким его было не назвать. Мишель опустился, чтобы поднять упавший мел, только тогда сделав небольшую паузу. Сразу после небрежно заправил прядь вьющихся у концов светлых волос за ухо и продолжил.       Тишину в аудитории нарушал только полнозвучный упругий голос Мишеля.       Он любил первые занятия — когда студенты не успели привыкнуть к новому преподавателю и пугливо опускали головы под строгим острым взглядом.       Прозвенел звонок, студенты стали собирать вещи, а Мишель передал журнал старосте, сказав, что заполнит позже, и попросил переписать перечень фамилий с листочка.        Взгляд Мишеля невольно пал на Эштона Кеннета — имя Мишель посмотрел в списке. Большая часть студентов покинула аудиторию, а Эштона Мишель подозвал ближе. Когда тот подошёл, нервно скинув все вещи в потрёпанный рюкзак, Мишель всё же присел на стул, перед этим сняв пиджак и накинув его на плечи. Эштон тяжело вздохнул, когда заметил острый взгляд преподавателя.       — Вас не предупреждали по поводу внешнего вида? Халат, шапка, бахилы или сменка — само собой разумеется. Также никакого пирсинга, крашенных волос и прочего. Здесь вам не цирк.       Эштон пару раз быстро кивнул и невольно покрутил тонкое металлическое колечко в носу, поджав губы.       — Извините, я не знал.       — Чтоб я вас больше в таком виде не видел. Свободны. — Мишель прокрутил в руках сточенный карандаш. — До завтра. Кеннет.       Эштон закивал и тут же удалился. Мишель хмыкнул: в каждой группе есть хоть один такой человек. Человек, который ставит галочку в пункте «Принимаю правила пользования», не прочитав их, которому постоянно нужно напоминать, где он находится, который это, который то — и каждому Мишель не ленился сделать пару замечаний.       Следующие две лекции прошли так же спокойно: никто не вылетел из кабинета на первом же занятии, ни на кого Мишель не повысил голос, хотя напоминал застегнуть халаты или надеть бахилы. К концу рабочего дня Мишель даже не чувствовал усталости, поэтому дома решил не засиживаться. Пообедав холодным вчерашним супом, Мишель поехал в супермаркет, чтобы закупиться продуктами ещё хотя бы на пару дней.       Жил он на самой окраине города, в просторной квартире-студии на четвёртом этаже. В тридцатом микрорайоне была всего пара мелких магазинов со скудным ассортиментом, поэтому многие его жители привыкли делать покупки на неделю вперёд в крупных торговых центрах. Мишель не был исключением, и теперь, с появлением автомобиля, он навсегда покончил с проблемами транспортной развязки, не нужно больше ждать маршрутку, чтобы доехать до метро, а после пересесть на троллейбус и доехать до университета; не нужно дожидаться редко ходящего трамвая, чтобы доехать до ТРЦ.       Скоро весь багажник машины был забит пакетами — еды хватит аж до Нового года. Мишель довольно улыбнулся, захлопывая дверцу. Пробок не намечалось, так что добрался домой он довольно быстро, наслаждаясь обдувавшим тело ветерком.       Только глубоким вечером за чашкой горячего мятного чая и интересной книгой Мишель полностью расслабился. Разливающаяся по венам на протяжении всего долгого дня энергия наконец утихла, и Мишель, отложив всё в сторону, был готов задремать, как услышал громкую тяжёлую музыку и чьи-то оживлённые матерные вскрики. Мишель раздражённо скинул одеяло и бросил его в угол разложенного дивана. Звуки, как оказалось, доносились со двора, где буянила компания подростков. Мишель уже в какой раз разозлился, что на четвёртом этаже слышен любой звук, стоит только приоткрыть окно. Выйдя на кухню и присмотревшись, удивлённо вскинул темные брови — среди пьяных лиц промелькнуло одно знакомое. Буркнув что-то себе под нос, Мишель поднёс к губам микрофон, подсоединённый к ноутбуку и крикнул в него:       — Вы мне экзамен не сдадите, Кеннет! — после чего отложил микрофон в сторону и плотно закрыл все окна.       Утро выдалось сонным из-за мрачной дождливой погоды. Тёмные тяжёлые тучи нависли над домом, иногда серый городской пейзаж разрывали вспышки молнии, изредка сопровождающиеся громом. Вылезать из-под одеяла не хотелось, но слушать гул будильника было ещё невыносимей, поэтому Мишель всё же нехотя встал и отыскал звенящий мобильник. Он всегда относил будильник подальше, зная, что будь он близко, то просто выключит его и продолжит спать, а опаздывать Мишель не любил.       Мишель обратил внимание на горстку студентов, сидящих на лавке за университетом. Двое из них курили, под лавками стояли пустые бутылки из-под дешёвого пива.       — Знакомые всё лица, — Мишель остановился возле них. — Бурная ночка, да, Кеннет?       Эштон ногой попытался прикрыть бутылку пива, но она лишь со звоном упала на землю.       — Профессор Луин, — Эштон выглянул из-за плеча друга-третьекурсника, — доброе утро.       Мишель сложил руки на груди.       — Кеннет, я что-то не припомню, чтоб у первого курса не было занятий в это время. А вы, — он бросил взгляд на остальных студентов, — думаете, что если я у вас больше не преподаю, то уже и на замечания не реагировать можно и здороваться не нужно. Давайте, расходитесь.       Старшекурсники учтиво извинились, один из них даже поднял упавшую бутылку и выбросил в урну, другой похлопал Эштона по плечу со словами: «С профессором Луином лучше не ссориться», после чего тут же подскочил к другу, и те шустро пропали из виду.       — Мы с вами уже поссорились, да? — Эштон встал с лавки и вытрусил подол халата.       — Да, Кеннет, мы с вами рассорились окончательно.       — И зачёт я вам не сдам?       — Нет, если продолжите шастать по дворам ночами, а не спать, положив учебник под подушку.       Эштон усмехнулся:       — Кто-то так ещё делает? Ну, учебник под подушку.       Мишель кивнул:       — Да, если полгода ничего не учил, а экзамен завтра. А это, я полагаю, как раз ваш случай.       Эштон театрально обиженно хмыкнул.       — Да я просто начало года отмечал, это не сказывается на учебе, — после небольшой паузы добавил: — Вот возьму и сдам латынь. Своими силами. Вообще без проблем.       Мишель по-доброму улыбнулся:       — Я вам, Кеннет, не друг, чтобы на спор что-то мне доказывать, но, если и правда начнёте учить прямо сейчас, в начале года, то вам же будет лучше. Прозвучит, возможно, странно, но у меня таких, как вы, студентов-цыплят, больше трёхсот, а я у вас со своей латынью — один.       Мишель перевернул страницу календаря. Когда занят делом, время летит незаметно. Так проходят минуты, часы, дни, недели, месяцы. Вот уже и октябрь подобрался, одаривая разогретых солнечными лучами бабьего лета людей первым настоящим холодом, вперемешку с нестихаемыми ливнями и бесконечными грозами. В аудитории было влажно, темно, и потому непривычно узко и неспокойно. Мишель закрыл единственное открывающееся окно, когда дождевые капли вновь стали разбиваться об подоконник. На секунду Мишелю показалось, будто бы через пару лампочек прошёлся заряд, сопровождающийся светом, но аудитория так и осталась тёмной. Впервые за несколько лет в университете были проблемы с электричеством. Впрочем, как и во всём городе — пока успевшие обнажиться стволы деревьев кружил северный ветер, никто не мог даже кулинарное шоу глянуть или вечерние новости по Первому каналу.       Мимо открытых дверей кабинета шустро прошлась техничка, размахивая колокольчиком — звонкий гул от него отзывался где-то в улитке², ударяя вплоть до вестибулярного нерва. Мишель поморщился. Скоро в аудитории стали появляться первые силуэты. До этого, почти всю перемену, они стояли в коридоре и о чём-то живо болтали, пока Мишель собирал учебники и листы с тестами в ящик стола. Мишель перевёл взгляд с бумаг и со страху чуть не свалился в кресло.       — Нельзя же так пугать, Кеннет, — выдохнул Мишель, с грохотом захлопнув ящик.       — Извините, профессор Луин. Я просто хотел спросить, не отпустите ли вы нас пораньше? Просто из-за погоды нас почти все с пар отпустили. У нас только ваша.       Мишель подвинулся ближе к столу.       — Почему договариваешься ты, а не староста?       — А, Джейка сегодня вообще нет. Так что больше некому.       — Вам есть куда перенести занятие, если я вас полностью отпущу? При свечах сразу с тридцатью я не вынесу.       Эштон широко улыбнулся — его лицо было освещено тёплым светом ароматной свечи. Эштон немного наклонился вперёд и осторожно втянул запах, после чего помотал головой и выдохнул:       — Давайте на четверг пятой поставим, а сегодня вы нас отпустите? Пожалуйста…       Мишель пожал плечами, положив руки на живот — ему показалось, будто бы он почувствовал лёгкий спазм.       — Хорошо, идите.       Эштон махнул одногруппникам рукой.       — Спасибо огромное. И кстати, свечка так странно пахнет: никогда такого раньше не слышал.       Мишель сглотнул и попытался сказать как можно непринуждённей:       — Обычная свечка. Пахнет корицей. Идите домой, в четверг опрос по теме дам.       — Но она не корицей пахнет… Что-то более терпкое…       — Кеннет, до встречи на опросе.       Когда все студенты ушли, Мишель смог выдохнуть уже спокойнее, хотя спазм усилился. Мишель с трудом откопал в темноте пластинку таблеток, скрывающих симптомы течки, однако она оказалась пустой.       — Чёрт!       В голове, будто бы на заевшей пластинке, крутилась одна единственная фраза: «Amor non est medicabilis herbis» — «Любовь травами не лечится». Мишель горько усмехнулся такой иронии. Да какая же тут любовь? Присев на край стола и затушив рукавом свечку, Мишель прикрыл глаза в попытке перевести дух. Однако он сделал болезненно глубокий вдох, когда услышал чьи-то приближающиеся шаги.       — Извините, я тут, кажется, пропуск забыл…       Знакомый бархатный голос рассеялся по аудитории. Мишель сжал пальцами угол стола и раздражённо свёл брови к переносице: неужели он подумал о голосе студента, как о бархатном? Обычный голос: низкий, шершавый, как… Как, чёрт возьми, голос студента.       — Кеннет, ищите свой пропуск быстрее, — раздраженно сказал Мишель, когда заметил, что Эштон не спешит искать карточку, — не стойте на месте, мне тоже нужно идти.       — Да, сейчас, — Эштон достал из кармана мобильный и, разблокировав экран, стал водить телефоном из стороны в сторону, освещая ряд столов. — Нашёл! — крикнул Эштон, подползая к середине ряда; уже скоро он довольно крутил пропуск в руке, спускаясь по узкому проёму между рядами.       — До завтра, Кеннет, — голос Мишеля теперь звучал поспокойнее.       — А, — Эштон замер у приоткрытой двери. — Это ведь… Ну… Не свечка пахла, да? Просто… Я подумал, может, вам помощь нужна какая-нибудь?       Мишель сглотнул и на мгновение его даже порадовал тот факт, что в темноте Эштон не видит его лица. Иначе бы наткнулся на мечущийся из стороны в сторону взгляд, на подрагивающие губы и влажный от испарины лоб. Нет, таким Мишеля не должен видеть ни один человек. Особенно студент.       — Профессор?       Послышались шаги навстречу — Мишель замер.       — Всё нормально, Кеннет, идите домой, пока гроза не усилилась.       — Вы уверены? Может, позвонить кому-то, чтобы вас забрали? Мужу, например?       «Что за тупой мальчишка!» — пронеслось в голове Мишеля, но он тут же взял себя в руки, с силой сжав подол пиджака, но не подходя ближе. Нельзя, чтобы Кеннет чувствовал его запах. Нельзя чувствовать запах Кеннета. Запах… Бодрящий, как утренний кофе, будоражащий, словно порыв холодного ветра в середине августа.       — Нет, не нужно никому звонить. Вам пора.       Сам Мишель рванул на себя сумку и зажмурился от нового спазма, вслед за которым внизу живота разлилось приятное тепло, постепенно заполняющее каждый участок тела. Шея покрылась толпами мурашек, ресницы дрожали, а дыхание окончательно сорвалось.       — Ладно, но может…       — Кеннет, не выводите меня, — строго сказал Мишель, однако в следующую секунду потерял равновесие и, наверное, упал бы, если бы внезапной новой точкой опоры не стало тело Эштона.       В нос ударил неприятно-сильный запах каких-то трав, голова закружилась.       Эштон не двинулся с места, тяжело дышал и нервно сглатывал, пока Мишель, оперевшись одной рукой за стол, не присел на кресло, на секунду откинув голову назад. Эштон подвинул под себя низкий табурет, где до этого традиционно стояла миска с влажной тряпкой и несколькими кусками мела. Вновь ударила молния. Вспышка осветила угловатые черты лица Эштона, Мишель заметил, что тот с трудом сохранял спокойствие: плотно сжал тонкие белые губы, нахмурил широкие чёрные брови.       — Вы не сможете вести машину… В таком состоянии… — невнятно сказал Эштон, а затем уже твёрже добавил: — Я могу вас довезти. Ну, своей машины у меня нет, но водить я умею!       — Кеннет, я вам не доверю ни себя, ни тем более свою машину. Спасибо, конечно, но тут давайте разойдёмся.       — Нет. То есть… Ну, вы ведь… Тоже чувствуете это? Так ведь не должно быть, если…       Мишель шумно сглотнул — он в сотый раз словил себя на мысли, что этот безмозглый юнец может оказаться, упаси боже, его Истинным. Это бы объяснило то, что всю юность Мишель провёл в одиноких скитаниях, в итоге погрузившись в учёбу и забыв про всё, что могло бы вытечь из отношений, которых у него никогда не было. И объяснение это — проще некуда. Его Истинный тогда ещё даже в планы родителей не входил.       — Эштон, да? Не усугубляй ситуацию своими догадками. Мне, как видишь, и без этого не очень хорошо…       Мишель хотел что-то ещё сказать, но Эштон тут же, даже как-то взволнованно, перебил его.       — А что, если с вами что-то случится?! Я же не могу просто так уйти.       И ведь не ушел он тогда, аж до дома проводил. Хотя руль Мишель ему не уступил — недоверие неприятно скребло где-то под печенью. Мишель тогда все уши Адаму прожужжал про тот неприятный инцидент, пусть и не хотел вмешивать кого-то постороннего в свои дела, но таить всё в себе просто не было сил. С тех пор прошло уже больше двух месяцев, близилась зимняя сессия, и Мишель даже на время перестал получать «анонимные» записки, где «кто-то» красноречиво описывал чувства, которые «заставляют сердце пылать, а разум — отключаться». Мишель после очередной такой даже хотел подозвать этого «анонима» к себе и предупредить, что некое отключение разума случилось не из-за него и намного раньше, и что подачек на экзамене никто не получит, но всё же решил промолчать, сохранив атмосферу таинственности.       Чем ближе красный квадратик на календаре перемещался к двадцатым числам, когда у первой группы на утро был назначен экзамен, тем тише студенты себя вели на лекциях и тем внимательнее слушали преподавателя. Эштон даже домашнее задание делал, бережно оборачивал тетради в новые обложки, не перечил, а только лишь не спускал с Мишеля пристального взгляда.       — Напоминаю: первая бригада на одиннадцать, вторая — на половину двенадцатого. Передайте тем, кого нет или кто не расслышал. Если опоздаете или вовсе не придёте — ставлю автоматом очень хорошую оценку. Двойку.       Студенты бурчали, проталкиваясь в дверь. Эштон встал сзади них, изредка бросая взгляд то на толпу одногруппников, то на Мишеля.       Когда почти все вышли, Эштон подошёл к преподавательскому столу и наклонился чуть ближе:       — Вы меня избегаете, понимаю, но… Может, стоило бы хоть поговорить?       — Кеннет, прошло достаточно времени, а вы всё ещё гоняетесь за мной по всем коридорам. Поговорить — конечно. Мы может поговорить о том, по каким темам готовиться, о том, как сгладить не очень хорошие оценки за первые семинары.       — Я всё равно просто так не сдамся.       — Я же не говорю вам сдаваться — работайте так же усердно и получите «пять». А сейчас — свободны.       Сам Мишель свободным не был вплоть до позднего вечера. Работа в таком быстром темпе отняла все силы, а мысли о том, что завтра вставать так же рано и возвращаться так же поздно наводили одну лишь грусть. Скинув с плеч тяжелое пальто, Мишель, всё так же стоя обутым в тесном коридоре, стал искать телефон по карманам. Из внутреннего кармана пальто он, вместе с разряженным мобильником, вытащил несколько свернутых вдвое бумажек. Открывать их не стал — содержание везде было почти одинаковым, и его Мишель успел выучить наизусть. Скоро начнёт этими же фразами и лекции читать. Взгляд невольно пал на всё ещё пышный букет бордовых хризантем. Первые пару дней он ещё и пах на всю кухню, да настолько, что Мишелю пришлось глотать таблетки от появившейся из ниоткуда аллергии.       Мишель часто читал. Читал романы низкого и среднего уровня, изредка попадались и вполне хорошие, но, несмотря ни на что, каждый из писателей пытался заикнуться о большой чистой любви. И теперь, устало перелистывая очередную страницу, Мишель вновь и вновь поглядывал то на смятые признания, то на ажурные лепестки хризантем. К своему же удивлению, Мишель не мог вспомнить, как точно назывался цветок на латыни, хотя слово вертелось на кончике языка.       Может, это судьба?       Все мысли на раз исчезли, когда тишину разорвал звонок в дверь. Мишель глянул на настенные часы — близко девяти.       — Кого там принесло?.. — недовольно буркнул Мишель, с грохотом бросив книгу на край стола.       Глянув в глазок, Мишель отскочил от двери, будто бы учуял запах газа. На лестничной площадке, достаточно далеко от самой двери, стоял Эштон, сжимая в поднесённой к подбородку руке светло-коричневый кожаный бумажник.       — Да что ж тебе дома-то не сидится, — тихим, хриплым от дрёмы голосом прошептал Мишель себе под нос.       Некоторое время Мишель простоял под дверью, поглядывая в глазок с безопасного расстояния и надеясь, что Эштон подумает, будто никого нет дома, и уйдёт сам. Однако звонок повторился, а потом снова, и тогда уже Мишелю не оставалось выбора, кроме как открыть дверь.       — Добрый вечер, — громко поздоровался Эштон, только увидев Мишеля, и тут же выставил ногу вперед, когда ему показалось, что дверь вот-вот со скрипом захлопнется.       — Вечер-то вечер, а вот насчёт доброго можно поспорить, — глухо произнёс Мишель, выйдя на лестничную площадку и прикрыв за собой двери.       — Вы забыли бумажник в аудитории… я решил его вернуть, пока никто не присвоил, — неуверенно протянул Эштон, выставив руку с бумажником впереди себя.       Мишель взял бумажник из рук, открыл и перепроверил содержимое: деньги, карты — всё на месте. Спрятав его в задний карман домашних штанов, Мишель неуклюже потоптался на месте, после чего всё же заговорил:       — Ты приехал, чтобы отдать бумажник? В девять вечера?       — Ну, я ещё поговорить хотел. В универе вы со мной кроме как о латыни не говорите, поэтому…       — Ладно уж, проходи в квартиру. Вечно эту тему опускать нельзя.       Открыв дверь и войдя в тёплый узкий коридор и впустив Эштона, Мишель закрыл дверь. Скинув разношенные тапки, он пригласил студента в кухню, где заварил чай и присел напротив.       — Сразу скажу, что я не зачёта автоматом добиваюсь, — с ходу начал Эштон. — Я просто хочу всё с вами обсудить, ведь мы… ну… не чужие же люди…       — Да, — на лице Мишеля невольно появилась улыбка. — Знаю, что не стоило так долго избегать этой темы, но ты ведь понимаешь, что даже учитывая… обстоятельства, мы не сможем быть вместе. Я твой преподаватель.       — Но я же вам нравлюсь, так?       Мишель обжег язык горячим чаем. Он не понимал, откуда исходит дразнящий нервы смолистый аромат: из кружки вместе с белесым паром, или…       — Мне никогда никто не нравился, — сухо сказал Мишель, двигая разболевшимся языком за щекой.       — Никто не нравился так, как я?       — Просто никто не нравился. Эту фразу не нужно дополнять.       Эштон отхлебнул ещё чая и сложил руки на столе.       — Но я же вижу, что нравлюсь, — упрямо протянул Эштон, лукаво улыбнувшись на то, как лицо Мишеля вытянулось в удивлении.       — Это не…       — И вы мне нравитесь, поэтому я тут. Тем более, что мы, скорее всего, Истинные.       Мишель сглотнул.       — В чае водки не было, что это тебе язык развязало?       — Не знаю, — пожал плечами Эштон. — Просто я могу отличить чувства, которые возникают, когда я вижу вас и когда вижу просто симпатичного омегу. Вы, наверное, тоже чувствовали, ну, с другими альфами, что… что-то не то.       Под конец фразы уверенность и упёртость Эштона всё-таки сдали, и он смущённо отвёл взгляд. Держаться в образе уверенного в себе альфы было невероятно трудно, и даже сам Мишель чувствовал, как по его коже прошлись нервные волны.       — Не чувствовал. — Словив на себе полный непонимания взгляд, Мишель продолжил: — Ни с кем.       — Типа никогда ни с кем не встречались?       — Говоришь как опытный сердцеед. Со многими успел повстречаться за шестнадцать лет?       — Семнадцать. Мне семнадцать.       — Это ничего не меняет.       — Знаю, что изменит.       После рванул вперёд, прильнул к вопросительно приоткрытому рту Мишеля. Тут же настойчиво впился в мягкие, влажные и горячие от чая губы, неуверенно сжимал свои в захвате. Мишель не отвечал, замер, широко открыв глаза, видел, как перед самым его лицом подрагивают крепко захлопнутые веки Эштона.       Вскоре Эштон отстранился, облизал губы и глубоко вздохнул.       — Ты хоть понимаешь, что сейчас сделал?       Эштон нагло усмехнулся:       — Спровоцировал вас?       — Разорвал последнюю нить субординации.       — Вы её разорвали ещё на том этапе, когда упали на меня в аудитории.       — Это была не последняя. А теперь — да.       Щёки Мишеля покраснели — то ли от стыда, то ли от того, что в кухне стало невыносимо душно. Никак не выходило настроиться на серьёзный разговор, не получалось даже слова из себя вытянуть — и это взрослый уравновешенный человек? Тот, который сейчас с силой сжимает рисованный край скатерти подрагивающими руками, тот, который изо всех сил сдерживается, чтобы не вскрикнуть от страха? Боже правый, понятное дело, что ни один альфа с таким водиться не будет.       Эштон встал из-за стола и, подойдя к Мишелю, положил тому руку на плечо, затем как-то неуверенно и нелепо грубо погладил его по светлой макушке.       — Я сожалею за свою резкость, но…       И снова. Снова он целует, всё так же жадно и в этот раз даже получает неловкую отдачу. После пытается взять на руки, но в ответ встречает сопротивление и тихое мычание. Потому опускается на колени, широко улыбается, видя перед собой раскрасневшееся лицо.       — Ну что же вы, профессор?       Ни капли насмешливости в бархатном голосе, только желающая утопить в себе нежность. Мишель хватается за поданную ему руку и приподнимается над стулом. Светлые глаза, заметно влажные, невольно приковывают взгляд Эштона, и тот глотает слюну.       — Я как бы тоже не очень опытный в таких делах, но, — язык Эштона густо смазывает его тонкие розовые губы слюной.       Рука Эштона тянется к узким бедрам Мишеля, обводит их тонкие очертания кончиками пальцев, шепчет что-то на ухо, отчего молочная кожа покрывается пупырышками, которые пытается сгладить юркий шершавый язык.       — Что дальше: в прямом смысле лизать зад преподу, чтобы получить зачет? — усмехается Мишель, вроде немного расслабившись, когда терпкий, в нижних нотках сладкий аромат настойчиво окутывает его тело. Запах возбуждения.       — Почему бы и нет?       — Нет, — коротко кидает Мишель. — Нет.       «А вот и да», — Эштон подхватывает язык Мишеля, вовлекая в приторно-сладкий поцелуй. Сильные руки толкают Мишеля на стол. Мишель ахает и тут же обвивает тело своего альфы ногами — невольно, скорее инстинктивно.       То, что происходило потом, отпечаталось в памяти Мишеля, словно каждая деталь оказалась выжжена на сетчатке. Сорванная с горячих тел одежда внезапно оказывалась в самых неожиданных местах, узкая и оттого душная кухонька наполнилась вязкими запахами и томными вздохами, стёкла запотели, пузатое блюдечко с сахаром опрокинулось.       Под влиянием опьяняющего маслянистого аромата Мишелю казалось, будто бы стрелки часов двигались в другую сторону, а собственного тела он и вовсе не ощущал.       Наутро ситуация немного прояснилась: тело ощущалось довольно отчётливо. Пальцы ног онемели, голова кружилась, холодные руки болели. Рядом слышалось мирное сопение.       — Подъём, — Мишель хлопнул Эштона по плечу.       — Утро, — приоткрыв глаза, мягко прошептал Эштон.       — Да, утро. Тебе пора. — Когда Эштон привстал на локтях, Мишель тяжело вздохнул и продолжил: — Просто собирайся и забудь об этом.       Эштон замешкался:       — Что? Почему?       Мишель ответил с грустью в голосе:       — Leve fit, quod bene fertus onus.       — Что?       — Груз становится лёгким, когда несёшь его с покорностью. Мой груз — одиночество, — Мишель выдержал паузу, которую даже разозлившийся Эштон не решился прервать. — Но проблема скорее в том, что ты — студент, а я — твой преподаватель. И нам обоим лучше обо всём забыть и жить так, как и до этого.