краска

Amantium irae amoris integratio est.* ещё одно собрание. мы все понимаем нелепость; нелепость безостановочного бесцельного существования этих ярмарок тщеславия. оооо эти брезгливые взгляды со ржавыми, застывшими, мерзкими улыбочками. враги пришли <спокойно> потрещать о мире, гнилыми языками растирая спёртый воздух, пшикая очередной ядовитой слюной любви и демократии в своего самого-сладкого-друга, самого-желчного-врага. они все пылают своей ненавистью, но они же и дрожат в диком ледяном испуге от себя же самих. невротики. их глаза, завидивши тонкость чужой кожи, скалят зубы. все они лишь лицемеры. громкие, шебуршащие смехом, лицемеры. “уважаемые коллеги, минуточку внимания! сейчас Эстония хотел бы выступить со своим докладом” коллеги хаха, да, мы точно коллеги во всём самом мерзком. ...стоп. Эстония?? я вижу, как он шелестит по полу своей -боже-как-же-я-хочу-доказать-всем-что-я-очень-самоуверенный- походкой, но я-то знаю, как под слоями одежды дрожат его бледные, острые коленки. даже отсюда, сидя рядом с коматозно слепо-глухо-немыми к речам прибалта Англии и Америки, я чувствовал ауру волнения, изредко, словно пот просачивающуюся сквозь ситце его лица. я вижу, время от времени, как, словно поражённые синдромом Туретта, через определённый промежуток, подрагивают - эти трепетные! - косточки его тонких пальцев, с голубыми, напоминающими маленькие речушки, венами. ооох... мне всегда нравилось наблюдать ту нервную гримасу, что он так искусно сейчас пытается замазать тональником серьёзности. “Р-россия-сан,” - я припоминаю те диалоги из прошлого, что так рьяно мне настукивает сердце - “Л-л-латвия... дело в том, что он случайно добавил сахар в ваш борщ…” и вот он стоит передо мной; лицо кривит обеспокоенность; трепещет всем телом, грудная клетка вздымается и опускается, совершенно, поочерёдно выпуская воздух, точно паровая машина. вверх. вниз. вверх. вниз. я так хочу вырвать поцелуй из этих обесцвеченных, дрожащих губ. вверх. вниз. я замахиваюсь. ты сжимаешься, Эстония, послушно преклонив головку и закрыв глазки, хоть и знаешь, что я вряд ли ударю. “п-пожалуйста, не наказывайте Латвию, я сам не уследил за ним.” так мило. моя рука расщепляется в химической мягкости твоих волос. нет, ты не в первый раз ощущаешь мои прикосновения, но каждый раз так легко танцуешь в этой кровавой краске, в которую я тебя окунаю. разве ты не чудо, Эдуард? слегка склоняюсь над тобой. шёпот. “в последнее время ты только и делаешь, что расстраиваешь меня, Эстония… выглядишь таким умным… отчего же такой бесполезный?? ” я знаю, как убийственны для тебя эти слова. я чувствую, как ветшают твои глаза, как плавно растворяются былые искры амбиций в океане радужки. ты будешь подавлен ещё несколько дней, Эдик; ты будешь мытарствовать, засыпая и просыпаясь с вялым сознанием, кипятясь в своём не понимании того, по какой причине мои слова - внезапно - стали так много для тебя значить. другие прибалты знают, что ты почти постоянно избегаешь телесных наказаний, но это вовсе не значит, что я тебя не бью. я так сильно люблю тебя, поэтому должен помочь тебе стать лучше; пускай и ценой твой нарастающей, пульсирующей ненависти. ты был слишком слабым всю свою историю, но я знаю на что ты можешь быть способен; нужно лишь пробудить дремлющее. всё! не могу удержаться! я опускаюсь и целую эту горящую, впалую щёку. нервные окончания зажглись золотым светом. “ч-что вы себе п-позволяете, Россия-сан??” вот Эстония читает доклад. я, весьма отрешённо, чувствую мелодию его голоса, наблюдаю как торопливо искривляется его рот, созидая сложные лексические конструкции - те самые, что ты так горячо любишь употреблять даже в свободное время - с большим количеством официальной, рабочей лексики и вводных слов - затем перевожу взгляд на глаза. да, сейчас они горят, но Эстония предпочитает не понимать, кто так упорно, избивая до потери сознания свои чувства, залил их до метки бензином; да. ты не стал таким сам, ты лишь кинул спичку, Эд. нет, я не слушаю о чём он говорит. но улавливая его испепеляющий взгляд, догадываюсь, что явно обо мне. перестань-перестань! смешно! ведь я знаю, что прячет маска этой лютой ненависти. я поправляю шарф, приобнажая рот и улыбаюсь, ласково глядя тебе прямо в глаза. и что стало с твоим огнём?? - замолк, ошалевшее выражение лица, этот гранатовый румянец на щеках. да. когда-то я вытащил твоих чертей и обжёг их о лёд, но я легко утоплю их обратно в омуте, торжественно являя общему суду того юного и милого прибалта, что я знал, когда мы были едины. моего. прибалта. он стыдливо оглянулся на страны, что симулировали процесс принятия и обработки его речей, и слегка оттянул воротничёк рубашки. хаха! вы только посмотрите - ему жарко! актёрствуешь, Эдичка, мы оба прекрасно знаем, что в этом здании нет никаких неполадок с кондиционером. оба знаем, что ты лишь вспомнил о той ночи; ночи, в которой я смотрел на тебя именно такими глазами. Литва просыпается, откидывает синевато-звёздное одеяло, оглядывается, внезапно замечая, что никто не пинает его под зад в 2 часа ночи - место рядом холодно пустует. наверное, в тот момент он лишь подумал, - наивный балбес! - что его балтийский брат, просто, как обычно, заработался и дремлет где-нибудь за письменным столом. Торис, укрывшись звёздами и своей наивностью спал и сон его был спокоен, ведь он и не мог догадываться, что Эстония сейчас в соседней комнате, закусывая такое же небесное одеяло, лежа в расстёгнутой рубашке, подавляет стоны, пока их общий враг, которого они 3 дня назад в тёмном баре на БольшойСудьбоносной,5 в 2 часа ночи, пьяные от пива, но к водке ещё не перешедшие, дружно называли мудаком, целует ему шею. резкий укус - сами вы мудаки. громкий стон, выскачивший из его грудной клетки со стремлением гепарда. Эд смущённо прикрывает рот, надеясь, что стены не истончились. но это будет не единственный твой стон за эту ночь, поверь. я усмехаюсь, убираю эту руку-шлагбаум и целую его в губы. так невинен. так прекрасен. я гладил его рёбра, зная, что всё время до этого на них ползали бабочки. и вот почти 5 утра. и ты весь съёжившись, Эстония, сидишь на самом краю кровати; дрожишь. сажусь рядом, хоть ты и отдаляешься всем телом, я знаю - ты непротив. ты всё ещё не можешь поверить, что по уши влюбился - именно - в меня, а не в более милых Литву, Латвию или Финляндию. на тебе белая рубашка, измазанная в кровавой краске, небрежно застёгнутая на одну пуговицу и всё. даже твои очки, что ты так бережно хранишь и без которых не существуешь настолько, что даже иногда в них засыпаешь, утоплены в неизвестности. я приобнимаю тебя за плечи, чувствуя, как ты нехотя расслабляешься, кладу руку на нижнюю часть худого бедра. я шепчу тебе на ушко, что люблю тебя. ты смущённо отвечаешь, что тоже любишь меня. обвожу пальцем коленный сустав, я царапаю там звёзды. затем ты ляжешь мне на колени. ты уснёшь, (для этого тебе даже не понадобится то покрывало вселенной; ведь ты только что переродился, став Вселенной сам) но последнее, что навсегда прилипнет к твоей памяти, точно недожёванная жвачка со вкусом новых ощущений, - это мой ласковый взгляд. тот, с которым я буду гладить твои волосы и пальцем рисовать узоры и иероглифы на твоём белополотном лице. ты демонстрируешь график. разворачиваешься и сучишь указкой, тыкая в проценты, точно собакам, указывая всем нам из какой миски нужно брать пищу для ума. разглядываю твои юные, торчащие, в попытках разрезать кожу, нижнечелюстную, скуловую и височную кости. такой худой. давно ты не впитывал калории моей еды, правда? а помнишь, как ты постанывал от удовольствия, когда вилка с горячим сырником исчезала в стратосфере твоего рта, предзнаменуя чудесное путешествие в твой пищеводный туннель, оканчивающийся белым светом дальнейшего расщепления? я помогал слизать приторную, тягучую сгущёнку с твоего сухого рта. помнишь-помнишь. и, конечно, до сих пор пытаешься готовить для себя так, как я готовил для тебя. но не получается. ты никогда! не сможешь вытащить щипцами из сердца то, чем я приправлял твои блюда. ведь ты никогда! не полюбишь себя настолько, насколько смог полюбить я. указка обводит график роста и падения. вверх. вниз. вверх. вниз. график роста и падения твоей любви. вверх. вниз. собираешь вещи. рукой Бога сгребаешь в узелок воспоминания, чувства, страсти, все те подсолнухи, что я тебе дарил, шрамы от моих губ и пальцев, аромат кожи, порох сожжённых нейронов, и общие созвездия в глазах; всё это ты выбросишь в быструю реку. усмехаюсь, глядя глазами puer aeternus** на твой пыл подростка-бунтаря. спонтанно, - как ты обожаешь! - обветвляю сзади твою талию. всхлипываешь в сопротивлении. “у-у-уберите руки!” но я сзади лобызаю твою шею. вырываешься, запыхавшийся и полный обиды выглядываешь из дверного проёма. “ч-что вы себе п-позволяете, Россия-сан??” это уже было, Эстония. неужели, наш цикл отношений вернулся в начало?? “п-прощайте!” уходи. стирай. разрушай. убивай. глупый, всё равно прошлое грянет артобстрелом на твою черепную коробку. “Россия-сан,” - злорадно-спокойный голос Англии, как и другие, жаждущий от происходящего panem et circenses!*** - “Эстония требует компенсацию за советский оккупационный период. что вы думаете об этом?” вытягиваюсь, разговаривая точно устами и мимикой ребёнка, “я дууумаюю…” - туплю взгляд, изображая детскую задумчивость, - “...что Эстонии нужно больше спать по ночам, а не делать глупенькие докладики,” - теперь уже рисую крайнюю обеспокоенность - “...он выглядит такиим устаавшим” усмешки, наступающие с зала вкупе с моим глупым пируэтом заставляют твои губы поджаться. ты так хочешь мне возразить, но не можешь. сейчас уж точно. “Спасибо, Эдуард, мы к этому ещё вернёмся. садитесь. а сейчас на повестке дня…” идёшь на своё место. что - даже не взглянешь на меня?? наконец, 3 часа с к у к и канули в лету. стою у двери. ты всё прекрасно понимаешь, знаешь, что ждёт тебя за границами зала, поэтому, наверняка, долго перебираешь свои пустые бумажки, вчитываясь в ничто, важно поправив очки. тебя мутит со стереотипа о медлительных эстонцах, так почему же ты каждый раз так рьяно ему соответствуешь?? Англия вышел. вот и Америка. страна. ещё страна. и ещё одна-Эд-хватит-блять-уже-издеваться-страна. и ещё страна. а вот и ты! выходя, смотришь прямо, будто бы совсем меня не замечая. нехорошо забывать о старых друзьях, Эдичка. цепляюсь за локоть. ты, как выученную до мельчайших атомов написанного текста, мантру, скрипишь голосом робота очередное “отстаньте, пожалуйста” нет. прижимаю к стенке. слышу, как отлетают швы уверенности от твоего голоса и он ломается на полуслове, вижу, как краснеют твои глаза, застеленные альпийско-свежим покрывалом слёз, чувствую, как снова бешено стучит твоё ожившее сердце. не нужны тебе никакие деньги и компенсации, не нужен тебе троллинг меня в соц.сетях, не нужна антироссийская и антисоветская политика - в душе ты лелеешь своих маленьких русскоязычных жителей и нежно целуешь их в белые лбы, ибо видишь в них разбитые осколки своего счастья. стираю потоки слёз с твоих тоскливых щёк. счастливо улыбаюсь, хоть и сам чувствую дыру. со временем, ты становишься всё серьёзнее и амбициознее, но для меня ты всё ещё нежный, милый и прозрачный настолько, что я вижу все твои внутренности. снимаю порядком надоевшие очки. хватит с тебя зрения, научись чувствовать. наклоняюсь и целую твои губы. прекрасные веки подрагивают, точно крылья бабочки. и вот - точно впервые - ты снова танцуешь в этой кровавой краске, в которую я тебя ласково окунаю. ненавидь и убегай сколько угодно, Эдичка, мы всё равно н а в с е г д а едины.