кладбище самолётов

Они часто любили наблюдать за морем с мыса. Приятное дуновение ветра, колышущее их волосы, солёный запах моря, восход — яркое пятно над морем, а вокруг — бескрайние просторы, ни единой души вокруг. Их пальцы как-то неловко переплетались между собой, Изуку робко сжимал руку Шото, стыдливо отводил глаза, все ещё не в силах свыкнуться с мыслью, что они начали встречаться. На лице Тодороки всегда было безмятежное выражение, полное уверенности, внушающее спокойствие. После этих встреч Шото стал чаще улыбаться. Во всём бессмысленном, что они делали, был какой-то маленький глупый смысл. Во всех этих по-детски искренних улыбках, в спонтанных поцелуях, в крепких объятиях, в бесцельных прогулках бок о бок, в некрепком кофе по выходным и двусмысленным взглядам. Тодороки и Мидория часто разговаривали. «Изуку» и «Деку» звучали обыденно, но в то же время как-то по-особенному ласково, из-за чего губы Деку растягивались в смущённой улыбке. Иногда их разговоры превращались в беззастенчивые расспросы. Излишне откровенные, интимные темы, разговоры о семье, неловкие паузы. Но именно этими вопросами и откровениями они упивались, благодаря им они становились гораздо ближе друг к другу, чем они есть. На прогулках они часто бежали из города — быстрым шагом, чуть ли не срываясь на бег, прерывисто дыша шли в лес, к морю, да хоть куда-нибудь, лишь бы подальше оттуда. Их город был местом, которое хотелось быстрей покинуть. Даже зимой они скользили по льду, чуть ли не падая, смеялись. Воздух был чертовски холодным, а от смеха появлялся белый-белый пар. Изуку всегда напяливал на себя свитер домашней вязки, натягивал на руки варежки, но всё равно замерзал. Тодороки, казалось, никогда не было холодно — его руки всегда были неизменно тёплыми. Они вместе учились кататься на коньках. Шото держал Деку за руки, медленно ведя его по льду. Они падали на лёд, тело было сплошь в синяках, ноги и руки словно заморозились — настолько было холодно, но от этих прогулок всегда было тепло на сердце. Зимой Мидория и Тодороки виделись гораздо реже, чем осенью или весной. Зимой всегда было бесчисленное количество дел, с которыми нельзя было расправиться за один день. Зато после зимы всегда наступала весна, заканчивались дела, возобновлялись их каждодневные прогулки. Весной они часто ходили на крышу — найти открытую вне школы было чертовски сложно, но возможно. Они забирались наверх и подолгу разговаривали, наблюдали, как садится солнце. Для острых впечатлений они несколько раз занимались сексом на крыше. Шото целовал Деку — губы, шею, ключицы, — оставляя отметины. Изуку отвечал на поцелуи, его губы касались губ Тодороки, время от времени внезапно отстраняясь, чтобы сделать глубокий вздох. Мидория неторопливо облизывал пальцы Шото, проводя языком по всей длине — вверх и вниз. Тот поспешно вынимал пальцы изо рта Деку. Изуку вставал на четвереньки, уткнувшись взглядом в покрытие крыши. Пальцы медленно проникали в задний проход один за другим. Мидория вздрагивал и издавал тихий стон. Пальцы входили внутрь и выходили, то наращивая темп, то сбавляя его. Деку сбивчиво дышал, кусая губу. Пальцы вышли из заднего прохода. Изуку издал разочарованный вздох. Мидория приподнялся и присел на выступ крыши, который практически не был огорожен, спина упёрлась в холодное подобие забора, руки вцепились в выступ. Тодороки подхватил Мидорию под бёдра и вошёл в него. Член медленно проникал внутрь. Сначала он вошёл наполовину, затем, когда Деку поспешно выдохнул и сильнее взялся руками за выступ, вошёл до основания. Шото стал наращивать темп, не переходя на рваные движения. Изуку бессовестно постанывал, не сдерживаясь и сильнее вжимаясь в подобие забора. После секса они какое-то время сидели в обнимку, полуголые, смотрели на небо, вдыхали свежий весенний воздух и щурились от лучей солнца, падающих им на глаза. Солнце медленно скрывалось за домами. В небе виднелся силуэт самолёта — небольшая, едва различимая белая точка, оставляющая после себя длинные линии. Когда-нибудь и они улетят из этого ненавистного ими города, разве что не сегодня. А пока им и этого мира достаточно.