Верность

      Настоящая красота — это больно. Корсеты не позволяют свободно вздохнуть, от туфель на каблуках болят ноги, тяжёлые украшения создают неприятное давление на кожу. За длинными волосами требуется тщательный, нередко очень болезненный, уход, чтобы придать им объём и живой блеск. Лицо должно оставаться непроницаемым — того требуют манеры и макияж. Держать прямо осанку, источать элегантность каждым жестом и кротко улыбаться, когда боль пронизывает тело при каждом шаге. Каменным куклам, которые совершенно не чувствуют дискомфорта, при таком раскладе можно было только позавидовать.       Но Ивана никогда не жаловалась. Более того, она сама пожелала истязать себя ради достижения абсолютного идеала красоты, старательно делая прекрасным не только свой внешний вид, но и свой разум. В свободные минуты, если Ивана не мучила себя необходимыми процедурами, если видела в своём отражении несовершенство, она обучалась. Училась играть на музыкальных инструментах, читала или учила новые языки. Делала она это не для себя. Она была всего лишь слугой, которой положено быть полезной и послушной. Но Ивана полагала, что если со слугой можно ещё и провести время, пообщаться и не зевать от скуки, то его полезность только увеличится. Все её старания не были посвящены ей, её будущему, о котором она никогда не задумывалась, но были лишним доказательством её верности хозяину. Фёдор Достоевский. Улыбка, в которой было тусклое отражение её безумного чувства, не сходила с её лица. Иване выпала великая честь — быть полезной для демона… нет, для Бога! Для Бога, что очистит мир от греха, каким осквернили его эсперы!       Ивана мечтательно закрыла глаза, сложив худые руки на груди. Собственный пульс от волнения стучал в висках, а голова кружилась от осознания того, что она будет ценным орудием в руках могущественного человека. Достоевский наполнял её серую, бессмысленную жизнь, проведённую в полуживом состоянии смыслом… нет, он и был смыслом! Он был самой жизнью, он был живым воплощением могущества и чистого разума. О, Достоевский. Сколько бы жизней ты ни отнял, Ивана не отвернётся от тебя! И не нужно её благодарить. Ивана поступает так, как считает нужным, и ради хозяина разверзнется земная твердь, чтобы похоронить под своей толщей всех его врагов.       Порой поволока исчезала с её глаз, и Ивана пристально всматривалась в ту серую жизнь, которой добровольно себя лишила. Молодых людей поражала её красота, её осыпали комплиментами, которых она не слушала. Собственная внешность не казалась ей совершенной, хотя она не без удовольствия понимала, насколько привлекательна и женственна на фоне своих ровесниц. А ровесницы, отягощённые бытом и минутной увлечённостью, предпочитали страдать от мук разбитого сердца или находить личное счастье с близкими людьми.       Ивана не способна на любовь, чего она и не осознавала, не способна на привязанность и спокойствие. На её сердце чёрный, горелый след от клейма, что зовётся одержимостью. И, когда этот отвратительный ожог заживает, обрастая коркой спокойствия и смирения, Ивана вновь засыпает. Жизнь становится омерзительным, колючим и липким одеялом из тоски и безмолвия, которое, окутав плечи Иваны, всё крепче сужается вокруг шеи.       Девушка дрогнула и несколько раз моргнула. Ей казалось, что, увлечённая своими рассуждениями, она задремала. Нельзя спать. От сна лицо может распухнуть и стать совсем неприятным на вид. Впрочем, все недостатки внешности всегда можно подкорректировать быстро, при помощи острого лезвия ножа.       Стоило ей представить свою жизнь без хозяина, как девушку вновь захлёстывало волной ненависти и отвращения. Нет уж. Смерть в муках лучше, чем жизнь без господина! И, пока заклеймённое нездоровой верностью сердце Иваны бьётся, она всецело принадлежит Достоевскому. И ни война, ни пытки, ни угроза собственной гибели не смогут размыть твёрдую почву решимости, на которой она стоит, надменно вскинув голову.