Путь к свету

«And oh when I’m old and wise Bitter words mean little to me Autumn Winds will blow right through me And someday in the mist of time When they asked me if I knew you I’d smile and say you were a friend of mine And the sadness would be Lifted from my eyes Oh when I’m old and wise» Alan Parsons Project — Old and Wise ©

      Митос никогда не понимал, что хорошего люди находят в развалинах. Обломки империй, лоскуты, оставшиеся от полотен некогда прекрасных картин, сломанные судьбы, разорванные жизни. Пепел, в который превратилось счастье, память, ставшая тенью. Воспоминание, чей свет больше не в силах разогнать сгущающуюся тьму.       Митос совершил много ошибок в своей долгой и насыщенной жизни, но были в ней редкие мгновения, которые позволяли эту самую жизнь ценить. Они встретились в какой-то забытой людьми и богами деревушке в самый разгар Юстинианской чумы. Людей гнала прочь нужда и смерть, они заколачивали окна крест-накрест, бросали последнее нажитое и бежали, таились, скрывались, чтобы после умереть в тишине, даже не успев отдать последний долг Богу.        Константинополь, некогда прекрасный и богатый, являл собой жуткое зрелище, словно выставленная на поругание невинная женщина или позабытое в грязи сокровище. Ежедневно в вечном городе умирало по пять тысяч человек, и бывало, оставшиеся в живых были бессильны зажечь погребальный костер. То тут, то там тлели угли, унесшие последнюю память об ушедших, а оставшиеся в живых с отчаянием диких зверей неслись прочь. Но человеку не было спасения ни в горах, ни в пустыне, ни в пещерах.       Чума оставляла по себе кровь, смерть и пустоту.       Митос следовал за оставшимися в живых от города к городу, от поселения к поселению, выполняя свой долг лекаря, священника и просто живой души, способной выслушать в последние минуты. Там то, в поселении недалеко от Константинополя, он и повстречал ее, бессмертную, тоже выполнявшую свой, никем не предписанный, долг. Привычка держаться и умение обращаться с лекарственными травами выдавали в ней знатное происхождение, а то, как люди спешили к ее ветхой лачуге, говорило добром сердце. Митос некоторое время стоял у самых дверей, не решаясь войти. Свирепствует чума, каждый делает, что может, как она отреагирует на появление другого бессмертного? Возможно, сочтет его охотником за головами?       Но дверь отворилась сама собой, и на пороге показалась прекрасная рыжеволосая незнакомка, одетая в белый плащ. Женщина была безоружна и вместо меча держала в руках поднос с выпечкой. Митос отбросил меч в сторону и развел руки. Хозяйка дома улыбнулась.       — Входи, путник, mi casa e su casa. *       — Эфхаристо*, госпожа. Мое имя Митос.       — Ребекка.       Минутой позже Митос уже отогревался у огня и уплетал пирожки с творогом, любезно предложенные Ребеккой. Ее, так же, как и всех выживших, гнала прочь нужда и долг. Она собрала всех уцелевших в это небольшое поселение и старалась заботиться о них, как могла. Будто бы о детях, которых у нее никогда не было, и быть не могло.       — Что ты здесь делаешь? — спрашивала Ребекка, поглядывая на гостя из-под полуопущенных ресниц.       — Замаливаю грехи, — пожимал плечами Митос и шел врачевать, прощать и хоронить.       Однажды, как всегда завершив ежедневный обход своих подопечных, Митос вернулся в маленькую избушку, но не нашел в ней Ребекки. Меч покоился около очага, на столе ждало рагу и свежий, еще теплый хлеб, но хозяйки не было. Митос с удивлением осознал, что волнуется. Нет, чума была им не страшна, и кроме них двоих, других бессмертных здесь не было, но что-то не давало покоя. Может короткий островок спокойствия, если таковым вообще можно было считать охваченный чумой континент, так повлиял на вечно скрывающегося от собственных грехов Митоса, а может прекрасная женщина в белом покрывале, готовящая умопомрачительную выпечку?        Бессмертный спрятал под плащ меч и отправился на поиски Ребекки. Он вспоминал ее рассказ о первой смерти. Она было важной матроной в родных Микенах, прислушивалась к советам и никогда не оставляла страждущих в беде. Ее убил раб, жаждавший воли. Ее верный раб, слишком заплутавший в собственных страхах, чтобы просто попросить. С той поры Ребекка все свое существование посвятила поиску заблудших и отчаявшихся.        Он отыскал ее у фонтана, некогда прекрасного, а сейчас затянутого паутиной горя и смертей. Ее золотистые волосы разметались по плечам, белоснежное покрывало укрывало лицо ребенка, а по щекам текли слезы. Бессильные и глухие слезы человека, который может так много и так ничтожно мало.       — Ребекка? — окликнул Митос, присаживаясь рядом.       — Это Ариадна. Я нашла ее в покинутом доме в Константинополе, растила как собственную дочь…. Она боролась до последнего, такая светлая и такая сильная. Отважная маленькая душа. Я проиграла, Митос, проиграла.       Он опустился рядом и без слов прижал Ребекку к себе. Не нужны напыщенные фразы и пустые слова утешения, гораздо важнее простое человеческое тепло и понимание. А потом Ребекка смотрела в пламя костра, который они с Митосом разожгли для Ариадны, бросала можжевеловые ветки в огонь, и блики отражались в ее золотистых волосах. Она прощалась со всеми своими потерянными детьми, она ждала новых. Простоволосая, чарующая даже в своей скорби, она пела песню на древнем языке, желая спокойного путешествия всем, ушедшим за грань, и только Митос понимал слова этой песни. Древние жили по своим законам, как бы мир ни пытался изменить вечные устои.       Чума миновала, выжившие ушли отстраивать жизнь заново, Ребекка же по-прежнему пекла лепешки и кормила ими голодных детей, учила их писать и читать, пела древние колыбельные на забытых языках, а Митос вспоминал, что значит жить.       Она зажгла свечу и поставила ее на грубый неструганный подоконник. Митос переминался с ноги на ногу на пороге, когда Ребекка подошла ближе и положила ладони ему на грудь.       — Может, останешься?        Митос вздохнул и накрыл ее ладонь своей.       — Мне пора уходить, Ребекка. Дорога зовет идти дальше, а грехи требуют так многого.       — Прости самого себя, и Небеса тебя простят, — серьезно промолвила Ребекка, не сдерживая слез.       — Зажги свечу для меня, и я отыщу дорогу к тебе, — ответил Митос и запечатлел на ее губах долгий поцелуй, пропитанный горечью расставания.        Вот и все, что их связало: поцелуй, глубокая взаимная симпатия и понимание, понятное лишь древним. Ребекка шла своей дорогой, Митос — своей. Каждый боролся с тьмой и собственными грехами, любил и ненавидел, терял и прощал, но Митос всегда знал, что, куда бы ни завела его жизнь, свеча, зажженная Ребеккой, всегда выведет его из темноты, где у кромки света будет ждать она и самая вкусная выпечка.        Когда до него дошли вести о том, что Ребекку убили, он впервые понял, что опоздал и этому греху не будет прощения. Аманда и Дункан отомстят, но этот бой принадлежал не им. Такие, как Ребекка, не должны умирать. Она пришла, чтобы нести в этот мир свет, способный осветить тьму даже самых заблудших.       Митос шел вдоль развалин, некогда бывших ее домом, и ему чудился ее смех, песни и истории, которые она рассказывала ему, сидя у костра. Бессмертный знал много женщин, любил, предавал, но Ребекка навсегда оставила след в его отчаявшейся и уставшей душе. Они никогда не были близки как женщина с мужчиной, но они были ближе, чем можно было представить. Ребекка была его спасительницей, подарившей ему новый смысл. Он тоже врачевал и учил, но светом, способным прогнать тени, обладала только она.        Митос знал, что Аманда скорбит у ее могилы. Только Ребекке оказалось под силу вырастить из воровки без пути и цели ту женщину, которой Аманда была сейчас. Знал Митос так же, что Аманда — последняя из ее учеников. Память, которая должна жить вечно, но Митос не любил кладбища. У него был свой способ оплакивания.        Митос опустился на колени у алтаря аббатства, где Ребекка провела много лет, и зажег свечу. Пламя затрепетало на ветру, но он прикрыл его ладонью и всмотрелся в огонь. На ум сами собой пришли слова древней песни, понятной лишь им двоим, на глаза навернулись слезы. Этот бой он проиграл, но вынес из него одну из многих вещей, которым научила его Ребекка: «Если ты хочешь, чтобы твои грехи были прощены, прости сначала себя сам».       — Эта свеча для тебя, Ребекка, — прошептал Митос, глядя в звездное небо, — Чтобы все мы отыскали свой путь к свету. Конец. 28 авг. 17 г.