Архистратиг

«И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя»

      Дым и вой накрыли остров. Всё было разрушено: правила, узы дружбы, спасший их когда-то клочок земли среди океана. Но апогеем всего стала разодранная в клочья природа человеческая, изгнанный из сердца Господь. Истошный плач ужасал сильнее их треклятой воюще-звериной песни. Он шёл из самого нутра. Он разрывал. Он стал частью их души навечно.       Когда у детей уже не осталось ни слёз, ни сил плакать, и по-одному они начали утихать, офицер направился к почерневшей кромке леса, где цепочкой толпились дикари. Он прошёлся вдоль ряда, оглядывая каждого с головы до ног. Лицо его мрачнело с каждым шагом. Они были не такие, как тот, первым выскочивший на него из джунглей и назвавшийся главным. Дело было даже не в их размалёванных лицах. Он долго подбирал нужное описание и, наконец, подобрав его, сдвинул свои выгоревшие брови и перевёл взгляд в сторону крейсера. Они были словно рой мух, рыщущих в поисках кормёжки и спуганных простым взмахом руки. Они были жалки и вдобавок омерзительны с этими поплывшими через все их лица масками. Офицер безумно любил детей, всех возрастов, капризных или спокойных, открытых миру или замкнутых — любых. Но сейчас он просто не мог выносить их присутствия. Это шло откуда-то из подсознания. Развернувшись на одних пятках, как умеют только офицеры, он зашагал в сторону катера. В сторону Ральфа.       — Умойтесь. Мы составим список и отплывём до заката, — отчеканил он, не оборачиваясь. — С остальным разберемся позже.       Что подразумевалось под "остальным", все поняли, не сговариваясь. Мальчиков сотрясло единой проходящей сквозь каждого из них рябью. В воздухе повисла тишина, изредка прерываемая всхлипами и свистящим сопением. Волна послушным движением качнулась на песке и внезапно спала.       Ральф стоял всё там же. Не отрываясь, смотрел на крейсер, и тяжелое бремя медленно и надсадно скатывалось с него. Он ждал лёгкости и счастья, которые просто обязаны были появиться, но они почему-то всё никак не появлялись. Лишь смутное облегчение, в которое Ральфу не верилось. И боль. Нет, не от ссадин и синяков, не от того злополучного удара копьём. Это была тупая, жужжащая боль в груди, выплакать которую было невозможно даже самыми надрывными и пронзительными рыданиями. Он снова думал. Пытался осмыслить нечто очень важное, но постижение этого, крутясь вокруг да около, в самый последний момент ускользало.       — Эй, командир отряда!       Офицер ободрённо потрепал застывшего мальчика по плечу. Тело под его твёрдой ладонью вздрогнуло от человеческого прикосновения, напряглось и, не ощутив угрозы, приняло прежнюю обмякшую форму.       — Собирай своих. Иначе до завтра провозимся с одним только камуфляжем. — Он неохотно оглянулся на растерявшихся, всё ещё не верящих в происходящее дикарей. — Несобранные они у тебя. Нужно с ними построже да порешительнее. Но только не забывайся, малец.       Офицер в шутку подмигнул Ральфу и направился отдавать распоряжения матросам. Мальчик смотрел ему вслед. Сказанное обрушилось на него, словно камень. Было неловко от того, что офицер ничего не знал. А ещё горько и тоскливо: Ральф не смог бы рассказать. Пожалуй, даже и слова бы из себя не выдавил о произошедшем. Он хотел, очень хотел бы, чтобы взрослые узнали, но…       Своих. Офицер назвал их "своими". Слишком громкое слово для тех, кто его предал. И слишком слабое, чтобы описать, насколько они, когда-то вверившие себя в руки Ральфа, не были ему чужды. Он кое-как собрался с мыслями и — сердце его замерло — повернулся к мальчикам лицом. Днями ранее они были Ральфу товарищами. Это для них он когда-то создал маленькую и дружную демократическую общину… А ещё несколько минут назад эти товарищи гнали его из леса и не побоялись бы заколоть до смерти.       В свете торжества разума над бездумной стадностью дикари уже не были так пугающи и всесильны. Они — воистину — оказались всего лишь мухами по сравнению с колоссами-скалами, вытянувшимися позади них. И тут он понял. Он был такой же мухой, как и они все. И Саймон, и Хрюша…       Нет, Саймон и Хрюша всё же не были. Точно не были. Ральф это чувствовал. При мысли о них всё внутри него всколыхнулось, как песок на ветру, и тут же осело, вылепив осадок из осколков воспоминаний и чувств.       Они ждали, как поступит Ральф. И Джек ждал, и Роджер, и близнецы, которые, признаться, при первой же возможности отошли ото всех подальше и отшвырнули копья с таким щенячьим восторгом, будто содрали засохшую мозоль. Каждый слышал поручение офицера, но на какое-то мгновение мальчиков одолел общий ступор. Они думали: а как же Ральф? а что же Ральф? Ральф, Ральф, Ральф... Все готовились неясно к чему, но когда Ральф повернулся, не смогли выдержать и взгляда, направленного разом на всех, и скорее поспешили к воде смывать "камуфляж".       Он смотрел на дробящуюся цепь. Красные, белые, черные лица — и все как одно. Грязные от пепла, блестевшие от пота, исцарапанные тела мешались в кучу, соприкасались и отталкивались, разбредались вдоль пенистой кромки воды. И в каждом мертвенно-поникшем движении племени, что сломилось так легко и внезапно при виде офицера, Ральф узнавал кого-то из своей общины. Общины, которая — чувствовал он снова — продержалась бы до самого конца! Если бы только не… Ральф сжал кулаки и стал рыскать взглядом по берегу.       Джек задумал покончить с ним, Роджер убил Хрюшу. Джек приказал связать близнецов, Роджер их мучил. Они закололи Саймона прямо на его глазах. Эти выродки, чтоб их!..       Ярость вскипела в жилах мальчика. Они были ему ненавистны. Ральф бы, вероятно, сначала пошел к Джеку, но тут из-за плеча на него выглянуло чумазое из-за несмытой до конца глины, извечно хмурое и непроницаемое лицо.       Роджер!..       Ральф больше не видел ничего вокруг. Решительно и угрожающе он наступал. Роджер понял его намерение и, возможно, его недалёкий ум уже успел пожалеть об этом нечаянном взгляде на Ральфа. Роджер резко выпрямился и отпрянул назад, тесня старательно драющего свои щёки Роберта. Тот чуть не бултыхнулся в воду, и, наверное, это было бы лучшее, что могло случиться с ним за весь день — после офицера с катером, конечно же. Но завидев причину мешканья Роджера, он испуганно уставился в воду и начал натирать своё лицо ещё интенсивнее, словно это было дело всей его жизни, и ничто не могло его отвлечь. Ему было стыдно, паршиво, гадко. И даже долгожданное спасение, как ни старалось, не способно было отогнать этого состояния. Впрочем, то же происходило и с остальными. Кто-то заметил приближающегося Ральфа и встал, виновато тупя взгляд, кто-то продолжил сидеть, подобно смутившемуся Роберту, кто-то даже сменил своё место умывания ради более удалённого, неудобного, но, как казалось, более безопасного.       Ральф был уже совсем рядом, и Роджер распрямился, больше не волочась назад. То ли это страх сковал конечности, то ли, наоборот, он совсем и не боялся, в любом случае выяснить это было невозможно — лицо Роджера по-прежнему оставалось непроглядно.       Ральф подошёл почти вплотную. Взгляды всех остальных выждали немного и, напряжённые, помутнённые испугом, обратились на два уверенно стоящих силуэта. Каждый находил облегчение в том, что напротив Ральфа сейчас стоял не он, а кто-то ещё.       Роджер был немногим ниже Ральфа, и обычно их разница не замечалась. Но в эту самую минуту он всем своим существом ощущал, как глыба по имени Ральф возвышается над ним, налегает, вдавливает в песок мощью и готовностью. Его взгляд пронзал. Роджер сглотнул, он насилу удерживал свои то и дело норовящие упасть зрачки на глазах Ральфа. Впервые за всё время, проведённое на острове, к его лицу подступила краска и вымазала щёки пунцово-багровым. Он задыхался. Он чувствовал себя провинившимся малолеткой, который вот-вот получит болезненный нагоняй от отца. Ему вспомнилось, как он кидал камешки в малыша Генри, смакуя своё превосходство. Он вспомнил, как скинул булыжник на Хрюшу, как Хрюша летел и разбивался о скалы, как белело на красном камне его бездыханное тело. Вспомнил, какое наслаждение от ощущения власти над чужой жизнью он тогда испытал. Всё это Рождер, как в отражении, видел в глазах Ральфа. Впервые он ощущал, как беззащитен и слаб. От этого он злился, ещё больше проигрывая затаённой силе напротив. Ральф был карой, и Роджер боялся этой кары. В Ральфе воспрянула мощь, которая могла размазать его лицо в кровавое месиво. Чего уж там, могла и прикончить, всего-то одним крепким и точно нацеленным взмахом. А Роджер что? Роджер теперь не мог ничего. Во всяком случае один против этого с катушек съехавшего Ральфа. Можно было бы, конечно, попытать удачу с Джеком и другими бывшими дикарями, но теперь всё стало иначе. Теперь их недавний союз казался такой букашкой по сравнению с офицером, вооружёнными матросами и качающимся вдалеке крейсером. Теперь-то никто бы не пошёл против Ральфа и могучего духа его рога.       — Чего тебе, Ральф? — сипло процедил Роджер. Он больше не мог выносить осуждающего молчания.       Ральфу было трудно. Гнев, как живой, стремился вырваться из цепей самообладания и выдержки. Нужно было либо дать ему волю, с чем Ральф медлил, либо развернуться и уйти прочь, к катеру, проглотив всю боль, всю ярость.       А ещё невысказанную обиду. Ральф старался изо всех сил, но до сих пор не мог понять: что же он такого им всем сделал? чем заслужил травлю, изгнание, раны? Вопрос мучил, но Роджер явно не был человеком, способным на него ответить. Да и вообще был ли Роджер — человеком? Ральф нахмурился. Если да, то, будь у него самого возможность отмотать время назад и решать, он никогда бы не даровал себе такую участь — родиться человеком.       Ральф вглядывался в черты лица напротив. Обращённые к нему глаза — он изучал их внимательно, долго, выискивал глубины глубин. Он пытался докопаться до самой сути Роджера, пытался ухватиться хоть за краешек какой-нибудь мысли или эмоции... Но ничего не видел. Из глаз на него неотрывно смотрели только черные беспросветные донца зрачков, и тогда на какую-то долю секунду Ральфу почудилось, что Роджер мёртв.       Ральф не мог понять почему, но это окончательно вывело его из себя. Больше ни о чём не раздумывая, он рванул куда-то в сторону, к пальме, и уже через несколько секунд стоял на прежнем месте. Роджер не двигался. Он следил за тем, как Ральф наклонился и зачерпнул воды в высохшую, давно всеми позабытую кокосовую скорлупку. И вот снова возвышался над Роджером.       Роджер не понимал. Страха перед неизвестным он не испытывал, ему просто было не по себе. Смотрел он уже не в глаза Ральфу, а где-то около глаз. Возможно, на глубокую ссадину вдоль скулы, о которой Ральф и подозревать-то не подозревал. Ссадины, синяки и вкол от копья смешались в один комок, боль от которых монотонно струилась по всему телу и уже Ральфом не замечалась. Он отчерпнул ладонью немного воды из скорлупки и почти пощёчиной окатил лицо Роджера.       Ральф счёл, что всё дело было в маске, в этой проклятой маске, от которой Роджер так и не избавился до конца. Она не желала сходить с его лица, глина разбавлялась, размазывалась, и чтобы отмыть её, нужно было тереть да пожёстче, не жалеть воды, которой здесь, к счастью, могло бы хватить на миллионы таких масок. И Ральф тёр, окатывая водой Роджера вновь и вновь, пока тот не намок с головы до ног и кожа его не превратилась в натёртый красный развод.       Все пребывали в оцепенении. Весело усмехнувшись, один из матросов махнул ружьём в сторону мальчиков, показывая другому матросу разыгравший между детьми спектакль. Это выглядело забавно, и они оба рассмеялись. Наверное, они думали, что и рассказ про два мертвых тела, унесённых океаном, был частью какой-нибудь игры про оживших мертвецов. Что же касалось спалённого острова... Вероятно, у кого-то нашлись спички, и в порыве азартной игры они случайно подожгли ветку или куст, а там уж огонь разнесся по всему острову… Бедняги, наверное, до смерти напугались. Дымище-то стоял страшный! Моряки смотрели на детей, всё больше убеждаясь в том, что это и правда были всего лишь дети, не подозревающие о жестокости мира, в который им вот-вот предстояло вернуться…