***
Роберт рухнул на колени словно подкошенный и смиренно опустил голову в немой скорби, воспоминания вихрем закружились в голове и его ярко-голубые глаза тут же покрылись влагой, горькие слезы покатились по грубому выщербленному шрамами лицу. Внутри все сжалось и стало трудно дышать. Он вздохнул и приподнял голову устремив свой взор на застывшее каменное изваяние молодой девушки. Он и подумать не мог, что когда-нибудь сможет испытать такие чувства к другому человеку, бесконечно тонуть в этой любви, такой, какая бывает лишь в сказках — безумной и неистовой. Он никому никогда не говорил, что любит, потому что не знал, что это такое, но сейчас он наконец понял. Понял лишь когда потерял. Он вспоминал ту проклятую ссору, что вспыхнула между ними после того рокового турнира в Харренхоле, те злосчастные слова, что вылетели из его уст в порыве гнева, когда он солгал ей о том, что у него была другая женщина, а потом и ее слезы. Он никогда себе не простит того, что сделал и того чего совершить не успел. Потом Эддард скажет, что в тот день Роберт разбил сердце его сестре.***
Роберт бежал по полю, трава которого была все еще влажной от утренней росы, его кожа покрылась мурашками от холода, молодой Баратеон и позабыл это чувство. За годы проведенные в Орлином гнезде его тело утратило всякое воспоминание о морозе. Он остановился, чтобы немного отдышаться. Едва уловимые клубки пара вылетали из его рта, ознаменовав конец лета, и скорое приближение зимы. Его ярко-голубые глаза щурились, пытаясь отыскать крохотный едва уловимый силуэт вдалеке, но из-за этой странной дымки, нависшей над холмами, стало совсем ничего не разобрать. Он устремился по покрытому первым белоснежным снегом холму, то и дело посматривая под ноги боясь потерять из виду длинную череду прерывистых маленьких следов. Они вели в сторону богорощи, честно говоря, Роберт побаивался туда заходить, ведь это место было пристанищем Старых богов, однако юношеское упрямство взяло над ним верх. Впереди, меж старых покореженных вековых деревьев, он углядел какое-то движение, приглядевшись, он понял что это была она. Волчица. Какое-то время они, словно маленькие дети, кружили меж деревьев и их заливистый смех эхом раздавался по лесу. Прячась от своего будущего мужа она не могла унять улыбку, которая засияла на ее лице. Лианне нравилось дразнить этого грубого и неуклюжего юношу и хоть сама мысль о браке, по указанию отца, коробила ее, но тем не менее, она с удивлением осознала, что находила Роберта весьма красивым и чувствовала, что ее тянуло к нему. И если раньше он вызывал лишь раздражение, то теперь, она чувствовала какое-то странное тепло в груди и непонятное, но приятное ощущение в животе. И, озадаченная этим открытием, девушка замешкалась лишь на мгновение, а в следующее перед ней возник Роберт. — Лианна, постой. — выпалил он тяжело дыша. — Я все равно догоню тебя. — Быть может да, — Лианна ловко нырнула назад, в полутьму, скрываясь за могучим стволом чардрева. — А быть может и нет! Роберт усмехнулся и последовал за ней. — Лиа… — прошептал Роберт, он протянул ладонь в попытке коснуться ее лица, но она прошла мимо него подобно снежной буре — дикая, необузданная и поэтому вдвойне прекрасная. — Я люблю тебя. Лианна посмотрела на него, не зная, что сказать. Они стояли в тени, прямо под сенью чардрева, и подхваченные ветром, опавшие кроваво-красные листья причудливой формы разлетались вокруг. Девушка стыдливо отвела глаза и ее щеки покрылись румянцем. Бросая робкие взгляды, он просто пожирал ее глазами, каждый изгиб тела, каждое ее движение вызывало нестерпимое желание. На ней было свободное синее платье, сочетание шелка и шифона, легкие волны пробегали по нему при малейшем дуновении ветра. Она развернулась и посмотрела прямо ему в глаза, ее серые глаза при тусклом мерцании звезд засверкали новыми красками, в них горел игристый огонек. — Я люблю тебя. — повторил он хриплым от волнения голосом. Она с серьезным видом подошла к нему и когда они поравнялись, то стукнула его кулачком в грудь, ее хорошенький вздернутый носик сморщился в недовольной гримасе. И хоть по женским меркам она и отличалась своей природной статью, но по сравнению с юным Баратеоном она казалась такой крохотной и хрупкой, и едва ли могла достать макушкой до его могучей груди. А Роберт молчал. Быть может он и хотел что-то сказать и сказал бы если бы мог, но сейчас единственное, что он мог выдавить из себя это неловкое подобие улыбки. Он обхватил руками ее изящную талию и прижал к себе настолько близко, что смог ощутить ее запах. Она удивленно посмотрела на него, видимо, не ожидая от него такой прыти и на мгновение они застыли глядя друг другу в глаза. Затем она оттолкнула его и замахнулась рукой, готовясь зарядить негодяю не хилую оплеуху и ей бы это непременно удалось, если бы в последний момент Роберт одним уверенным движением не перехватил ее своей неказистой грубой рукой и прильнул к ее нежной ладони своими теплыми губами, царапая кожу своей щетиной. — Больно. — заробела она. — Отпусти. Но Роберт и не думал отпускать, он погрузил лицо в море ее волос ощутив так знакомый цветистый запах ударивший в нос с такой силой, что Роберт на миг обомлел, словно влюбленный мальчишка. Он наслаждался этим мигом, этой ночью; наслаждался ее красотой, ее запахом. Она покорно прильнула к нему и он почувствовал как сильно бьется ее сердце и знал, что его сердце билось точно также.***
Усталый взгляд Роберта унесся куда-то вдаль, далеко за горизонт, на край света, туда где встает солнце и начинается новый день. Густая предрассветная дымка у самого подножья мглистых холмов медленно, подобно маленькой мелководной речушке опускалась с вершин гор и уже совсем скоро вся долина заполнилась непроглядным утренним туманом. Красота этих земель была поистине неописуемой. Но ни перламутровый блеск отражавшийся от золотистой листвы вековых деревьев, ни чистый почти осязаемый горный воздух ни даже умиротворяющее пение диковинных птичек не могло унять его боль — он ни на секунду не мог забыть этот холодный смотрящий прямо в душу взгляд навсегда застывших грустных серых глаз. Воспоминания унесли Роберта далеко в прошлое: несколько лет назад, когда его тело не было так сильно усеяно шрамами, а лицо еще не тронул жесткий волос. В тот знаменательный для них обоих день помолвки, погода была прекрасной, честно говоря, примерно такой же, как и сейчас. То же безграничное небо, тот же золотистый лес, то же ощущение спокойствия и гармонии царившее вокруг. Только теперь рядом не было ее. Она часто молчала, уходя глубоко в себя, не говоря при этом ни с кем, то внезапно расходилась добродушным хохотом и песнями. Она всегда говорила про другое: ее мысли и сознание были иными, слишком далекими и покрытыми дымкой загадки для "молодого оленя". Она чересчур рано вставала, радостно встречая рассвет широко раскинутыми руками, а засыпала позднее всех, вдумчиво глядя на звездное безграничное небо. А потом, ее не стало. Печаль и тоска настигли Роберта на полпути, несмотря на то, что он уже и не пытался сдерживать своих слез, все равно ничего не выходило — внутри ощущалась лишь пустота и бескрайняя тьма. Роберт винил себя в том, что произошло, ведь если бы не его уязвленная гордость, возможно Лианна бы не сбежала с Рейгаром. Да, именно сбежала. Он не верил в то, что гордую волчицу могли увезти против ее воли. Лианна все еще была ребенком и не могла предугадать к чему это приведет, она желала лишь причинить Роберту ту же боль, что он заставил ее прочувствовать. Это глупое недопонимание обернулось смертельной обидой. Но то, что происходило потом в Башне Радости было покрыто мраком, и даже сам Роберт порой сомневался, но одно он знал точно, то, что Лианна любила его.***
«Я люблю тебя, Лианна, люблю всем сердцем, люблю так сильно, как только способно любить человеческое сердце и поэтому отпускаю тебя. Мне невыносимо больно и обидно, потому что не сумел завоевать твое доверие. Ты никогда не поймешь, насколько сильно ты меня сломала и с каким трудом, сейчас, я пытаюсь склеить себя по кусочкам изо дня в день. Знаешь, такое чувство, что в тот миг, когда я осознал, что больше не увижу тебя, будто что-то во мне умерло и позже я осознал, что моя истинная рана находится в куда более глубоком месте чем я думал — в моем сердце, теперь оно билось лишь по привычке, лишь по наитию, оно билось лишь потому, что все еще могло биться. Впервые я понял, что у меня есть сердце, потому что ощутил боль, мне очень больно, так больно как не было никогда, невыносимо больно и кажется ничто не может унять эту тоску. Мне так грустно, что ты не воспринимала мои слова о моих чувствах к тебе всерьез. Твое имя всегда будет вызывать в моей голове теплые воспоминания. Я всегда буду помнить как впервые увидел тебя в Винтерфелле, такую неприступную и невероятно красивую, как искал встречи с тобой, как радовался случайному взгляду и как берег свое сердце только для тебя одной.Буду помнить как с трепетом просил твоей руки у твоего отца, как волновался перед встречей с тобой, как впервые взял тебя за руку и ощутил твое тепло, как обнял тебя в первый раз. Буду помнить наш первый поцелуй под луной в богороще, как я тогда был счастлив, это было что-то невероятное, будто впервые за долгое время я наконец ощутил, что по-настоящему живу. Буду помнить наши откровенные разговоры обо всем, когда мы гуляли совсем одни, держась за руки и никто во всем мире нам больше не был нужен. Буду помнить как однажды ты пришла и обняла меня крепко-крепко, и тогда я осознал, что у меня нет никого дороже тебя. Я не боюсь воспоминаний о нас, ведь знаю, что ты навсегда останешься в моих мыслях, мечтах и в моём сердце. Больше всего меня страшит мысль о том, что я забуду твое лицо, что больше не услышу твой голос и никогда больше не смогу взглянуть в твои бездонные прекрасные глаза, в которых когда-то видел теплоту и нежность, и в которых все чаще видел лишь презрение и холод. Просыпаясь посреди ночи от очередного кошмара, я тихонько буду украдкой посматривать на ночное небо надежде вновь получить весточку от тебя, но ее не будет. Так хочется верить, что все это лишь сон и я проснусь, и пойду к тебе навстречу, но как больно осознавать, что этот рай, длившийся так недолго, был всего лишь самым чистым и светлым сном. Мне жаль, что я не воспринимал твои слова всерьез, но сейчас я понимаю, что все намного сложнее, чем казалось на первый взгляд, я так хотел стать для тебя тем, кому ты сможешь довериться, кому ты сможешь открыться и рассказать все, что тебя волнует. Мне так жаль, что я не смог, так жаль, что не сумел. Ты была для меня всем: близким другом, любовью, целой вселенной, а теперь ты ушла и я остался совсем один. Ты была единственной которую я когда-либо желал, и даже все Семь Королевств не в силах заполнить ту пустоту, что ты оставила после себя. Мне так жаль, что я боялся показаться слабым и поэтому не мог выразить как сильно и страстно я тебя люблю. Мне так жаль, что у нас не дошло до такого, когда мы бы могли встречать рассвет и провожать закат вместе, помнишь, как тогда, вначале, мы хотели подняться высоко-высоко и смотреть вслед уходящему солнцу? Мне так жаль, что я не смогу разделить с тобой лучшие моменты своей жизни, что не смогу познать тебя, что не смогу любоваться тобой пока ты спишь. Мне так жаль, что больше не услышу твоего звонкого смеха, не увижу твою необыкновенную улыбку. Мне так жаль, что я не смог убедить тебя в том, что ты самая прекрасная девушка на свете. Сейчас, в моем сердце лишь пустота от осознания того, что я не смогу более увидеть твои прекрасные губы и не смогу более прикоснуться к ним. Ты навсегда останешься частью моей юности, и частью меня, как самое сильное светлое чувство которое я когда-либо испытывал — моя единственная любовь. Прошу тебя, прости, прости меня за все и не держи зла. Прощай, самая прекрасная, самая необыкновенная девушка во всем белом свете.»***
Король Роберт Баратеон, первый этого имени, король Семи Королевств, старший сын Стеффонa Баратеона, в народе прозванный Узурпатором. С годами этот прославленный воин растерял все свое величие и превратился в жалкого толстого пьяницу и распутника, окруженного предателями и подхалимами. Победа на Трезубце не принесла ему счастья и за всю свою одинокую жизнь король больше никогда никого не полюбил. Он пытался утопить свое горе в распутстве и пьянках, но даже до конца жизни ему будет мерещится тот прекрасный призрачный силуэт девушки-волчицы.