След в зеркалах

Однажды давным-давно один Человек предложил ей работу. Из тех, какими она и без него занималась сама и с удовольствием. Не сложную, в сущности. Никаких рисков. Никаких угроз. Никакого принуждения или гонок по вызовам между опостылевшими зеркалами. А он будет платить ей за оказанные услуги, и, может, даже решит некоторые её проблемы. Она ведь понимает, о чём он говорит. Человек стоял, сложив за спиной руки, галантно склонив голову, и едва – тоже галантно, тоже вежливо, тоже до тошноты правильно – улыбался. С его темного, насквозь пропитанного дождем костюма стекала вода. Он осторожно повел плечами – несуразно длинными, тонкими плечами, – и вопросительно поднял брови. Догорающие свечи на стенах замерцали, потревоженные внезапным порывом холодного воздуха. Кроваво-черные тени застыли у неё на лице. Ей не понравилось, как дождевая вода, всё капающая и капающая с его рукавов, мутила ещё не остывшую кровь на паркете. Ей не понравилось, как он испортил своим появлением давно отточенный, доведенный до совершенства обряд таинственной смерти в запертой комнате. Ей не понравилось, как белел его левый глаз из-за отвратительно оттянутого века. Ей не понравилось, как он посмотрел на её окровавленные руки. Она наставила на Человека топор, спросив, почему бы ему не отправиться к чертовой матери, и презрительно ударила босой ногой разбитую голову остывающего трупа. Кровь взметнулась брызгами – и тяжелыми каплями осталась у Человека на ботинках. Он поклонился и, быстрым резким движением разбив её зеркало, исчез. Она взглянула на своё отражение в кривом осколке – и улыбнулась. Однажды давным-давно Человек пришёл к ней во второй раз. Через неделю, месяц или год, а может, и под рождество, с всё той же галантной улыбкой и тем же осторожным поворотом головы. Он протянул руку, помогая ей выскочить из плотного снега на обледенелые ступени чьего-то молчащего дома, и сказал: «Послушай, разве ты что-то теряешь? Я умею распоряжаться деньгами и платить по счетам. А у тебя прекрасно получается справляться с должниками. Я предлагаю тебе отдохнуть от детей и девиц, зовущих тебя в ночь перед рождеством. Я предлагаю тебе свою защиту в обмен на твою небольшую помощь. Ты ведь понимаешь, о чем я говорю?» И она, подумав с минуту, согласилась. Ни рисков, ни угроз, ни сожалений. А он – он был настойчив и достаточно убедителен. Она вспомнила, как разлетелось от удара его кулака её тяжелое ростовое зеркало. Она подала Человеку руку – он аккуратно пожал её пальцы и учтиво склонил голову, – вытерла нож о покрытое бурыми пятнами платье и лёгким, скорым движением отправила его в сугроб – лезвие с тихим шелестом вошло в плотный лежалый снег. Она спросила, куда они теперь отправятся. Он нахмурился – она отвела взгляд от его оттянутого левого века – и ответил: «В страну лучших возможностей». Голубой от лунного света снег таял, превращаясь в кровавое месиво. Обезглавленный труп, покрываясь белой наледью, вмерзал в землю. Однажды давным-давно Человек попросил её переговорить кое с кем – «по-своему», с «той изящной уникальностью», которая сделала её знаменитой. Она посмотрела на него с недоверием – и вытащила нож из-за голенища солдатского сапога. Зашла в холодную, темную комнату с паутиной на стенах, задала несколько неумелых вопросов – и пришла в ярость от по-глупому дерзких ответов. И тогда Человек сказал: «Послушай, разве ты не свободна? Если ты хочешь, просто убей его. Если не хочешь, отрежь ему ещё что-нибудь. В этом ведь нет ничего такого. В конце концов, у него ведь тоже было желание сбежать от меня с моими деньгами, и он его почти осуществил». И она, не скрывая ликования от вида застывшего в стеклянных глазах ужаса, убила, полоснув ножом по горлу. У неё дрогнула рука – кровь пошла по стене неровными потёками. Она замерла, поджав губы, следя, как крупная капля бежит по выбоине в камне, и, наконец, тихо спросила: может ли она ещё с кем-нибудь поговорить? Человек улыбнулся – и назвал имена. Она полюбила допросы, переговоры и личные встречи. Она установила цену последнего слова. Она радовалась каждой новой вскрытой грудной клетке и каждой рассеченной вене, наблюдала с вниманием исследователя за предсмертными судорогами, – а Человек ни разу не остановил её занесенную для удара руку. Однажды давным-давно люди позвали её – и она, повинуясь собственной легенде, не смогла не пойти. Человек последовал за ней – то ли из любопытства, то ли от скуки. Он помог ей сойти с высокого настенного зеркала и услужливо запер дверь, когда она закончила. Она обернулась, предложив ему уйти, если он того пожелает, но он сказал: «Послушай, разве я должен осуждать тебя за то, что тебе нравится?» И она не нашлась, что ответить. Она смотрела, как собаки растаскивают окровавленное мясо по дорогим коврам, как обгладывают кости бывших хозяев, как режут лапы о зеркальные осколки. Она вспоминала бессмысленные мольбы и задушенные крики, отражавшиеся от стен, смешавшиеся в одну бесконечную какофонию. Она чувствовала, как теплое спокойствие разливается в груди, и, кивком головы указав на ровные красные полосы на светлых стенах, заметила, что, пожалуй, стала справляться куда лучше, чем столетие назад. Однажды давным-давно Человек предложил ей королевство – в обмен на бесценные жизни членов правящей семьи. Она засмеялась и спросила, может ли оставить за собой Англию. А он, осторожно улыбнувшись в ответ, задумчиво повёл рукой и заметил, что не шутит. На её опасливое недоверие он ответил: «Послушай, разве я когда-нибудь пытался подставить тебя? Никто никогда не выйдет на тебя. Никто даже не вспомнит о твоем существовании, если, конечно, ты того захочешь». И она, поверив, свернула принцу голову. Принцев, она рассудила, развелось слишком много, и большинство из них позорили сам статус королевской крови. У этого, со свернутой шеей, вывалившимся языком и выпученными лягушачьими глазами, кровь оказалась самой обычной и куда более дешевой, чем доверие Человека. Однажды, уже давно, люди окружили себя сталью и бетоном, выстроили хрупкие стеклянные башни под облаками и окрасили их в золото. Мир сверкал – а она, проникая за закрытые двери, оставляла кровавый след в каждом хрустальном многограннике. И Человек, рассматривая своё искаженное отражение в начищенном кубке – его оттянутое левое веко расплылось на половину лица, – сказал: «Послушай, разве ты не устала от этих проклятых зеркал? Так много слепящего глаза света. Так много лишнего блеска». И она, осклабившись, разнесла вдребезги каждую ценность в богато обставленном офисе одного из задолжавших Человеку криминальных авторитетов. Бархат, позолота, искусственный мрамор. Потери, несовместимые с жизнью – и её личный подарок, оставленный кривым лезвием между глаз. Никаких денег. Никаких прибылей. Никаких гарантий. Человек, сцепив руки за спиной, задумчиво смотрел на город с высоты чужой клетки и вдруг спросил, почему она до сих пор на него работает, несмотря на сменяющие друг друга столетия и переменный успех в бизнесе. Она пожала плечами и сказала, что, может быть, из-за штуки, обычно называющейся «верностью». Но, в основном, потому что это весело. И однажды, не так давно, Человек устало взглянул на неё, покачав головой, и развел руками. Он сказал: «Послушай, разве я не объяснял им правил? Разве так сложно понять, что, если они играют, они должны им следовать? Разве я прошу невозможного?» И она, улыбнувшись, вытащила револьвер из кобуры одним быстрым движением. Прицелилась из-за его плеча, зажмурив с издёвкой один глаз, и цокнула языком, шутливо приподняв дуло. Убит. У Икабода Крейна затряслись руки – ещё сильнее, чем обычно. Он пообещал, что не создаст больше никаких проблем, совершенно никаких проблем, и вернет всё, что задолжал, с процентами, с какими они только захотят. Он дрожал, путался в словах и заламывал руки – а она упивалась страхом, скручивающим его внутренности в узел. В карманах у него было невосполнимо пусто. Это была тёмная... ...Ненастная ночь. Бесконечная. Через каждое былинное «однажды», сквозь всю её жизнь. Мэри злобно улыбается, выдыхая дым в приоткрытое окно машины, и легким щелчком отправляет докуренную сигарету на улицу, в дождь и темноту. В маленьком треснутом зеркальце заднего вида она замечает, как неприязненно ежится Тру, как Тра нервно стискивает в маленьких ручках дуло дробовика, – и улыбается ещё шире, положив руку на кобуру своего револьвера. Ждать остается совсем недолго, но мерный стук мелкого дождя в грязное стекло выводит Мэри из себя. Она почти слышит треск костей и оглушающие взрывы выстрелов. Она почти чувствует запах пороха и крови. И вот ещё немного, совсем скоро, и даже проклятый стук дождя по крыше машины станет для неё отзвуком падающих на битый асфальт гильз... Розовый до пошлого неон отражается на мокром капоте мутным пятном, оставляющим от слов одни очертания. Сизый дым расползается по салону. Темные застывшие силуэты расплываются в темном переулке, тяжелые шаги по собирающимся лужам разбивают раздражающий шум – и Мэри, захлопнув за собой дверцу машины, непрошеным рефреном наставляет на ублюдков топор. Она вспоминает: тогда тоже стояла темная, ненастная ночь.