ich habe angst.

Когда течением приносит воспоминание, способное растравить одну большую старую рану, неожиданно открываются и все прочие, и вот уже душа истекает кровью, да так, что остается только упасть на колени и зарыдать. Воспоминания мучили нас всегда. Хорошие или плохие – неважно. Они были с нами, отравляя своим присутствием всю дальнейшую жизнь, которая, казалось бы, должна быть прекрасной. Опаленные огнем войны, хлебнувшие горя и боли, задыхающиеся во сне мы каждый день учились жить заново. Шел 1947 год. С момента раскола наших судеб прошло слишком много лет. Казалось бы, столько времени. Огромный пласт, способный перекрыть все несчастья. Вторая мировая закончилась поражением Германии, мир восторжествовал – газеты пестрили многообещающими заголовками, маленькие дети счастливо бегали по улицам с бумажными моделями самолетов, но все ненавидели нас. И каждый, прошедший этот ад, тайно надеялся, что все вернется в прежнее русло, станет на свои места, и река жизни вновь вольется в обычное русло. Но все что мы получили помимо косых взглядов и осуждения – искалеченные души и сердца. Мы – дети Великой Империи. Мы – дети, которым резко оборвали юность. Мы те, кто видел смерть на расстоянии вытянутой руки. Мы, сражавшиеся за будущее, за идею, которой никогда не суждено было сбыться. Очередное потерянное поколение. Каждый жертвовал чем-то. И сейчас, стоя на берегу того самого озера, я чувствовал, что цена моей жертвы неотвратимо велика. Велика настолько, что хочется по-детски уткнуться в чье-то плечо и зарыдать. Хочется кричать, так громко, чтобы о твоей боли услышал весь мир. Хочется повернуть время вспять, чтобы навсегда изменить ход истории. Хочется вновь увидеть эти глаза, такие сияющие и чистые. Хочется ощутить вкус тех нежных губ, которые целовали меня так невинно и нежно. Хочется держать худые бледные руки с синими ниточками вен в своих руках, поглаживая пальцами тонкую, почти пергаментную кожу. Хочется снова услышать его голос. Смех. Тихий вздох в ночи. Стон, обрываемый моим поцелуем. Но все что я могу получить взамен – шелест вековых деревьев, окружающих озеро. Подняв голову, я увидел тот самый замок. Знамен не было. Время стерло любое присутствие призраков прошлого. Где-то рядом тихо пропела птица, и я невольно вздрогнул. Приходить сюда всегда было трудно. Очередное испытание. Моя внутренняя война никогда не закончится. Ботинки, чуть мокрые от утренней росы, примяли высокую зеленую поросль. Спустившись вниз, я почувствовал прохладу, исходившую от озера. Темная гладь была спокойна. Остановившись у кромки воды, я увидел свое отражение. На бледном лице уже начали появляться морщины. Над правой бровью можно было разглядеть небольшой шрам, оставленный осколком разорвавшейся гранаты. Лишь в голубых глазах все так же отражалась жизнь. Наклонившись, я почувствовал накатывающие волны ненависти. Ненависти к самому себе, к собственной глупости, которая, возможно, стала главной ошибкой его жизни. Стало холодно. Посмотрев вперед, я отчетливо видел картину прошлого. Проруби. Полуобнаженных молодых парней. Снежинки, падающие с низкого темно-синего неба. Они падали, кружились в своем последнем танце смерти, оседая на плечах, волосах, толстой корке льда, покрывавшего все озеро. Слишком толстого, чтобы быстро предотвратить ошибку. Лицо невольно искривилось от ненависти к самому себе, и я с силой ударил кулаком по воде. Лицо незнакомца мгновенно пропало. По ровной глади прошла крупная рябь, и я быстро отошел назад, не желая вновь увидеть человека, который прошел через многое. У меня был выбор. Я мог прыгнуть за ним в ледяную воду. Мог обхватить его худое бледное тело своими руками и вытащить наружу. Я мог спасти Альбрехта. Мог, но не стал. Если бы я сделал это, то разрушил все между нами. Я дал ему уйти от всего этого. Отпустил, зная, что в любом случае я не получу ничего, кроме всепоглощающей вселенской боли, которая будет разрывать меня на части. Достав из внутреннего кармана серой шинели небольшую фотографию, я внимательно посмотрел на Альбрехта. Умный грустный взгляд. Тонкий нос. Правильно очерченные губы. Темные волосы. Хрупкая шея. Все это было моей жертвой. Я отдал войне свою любовь. Я вручил ей все наши тихие разговоры, робкие поцелуи, перерастающие в страстные и жадные. Отдал теплые объятия, за которые я готов был умереть. Оставил на растерзание ночи полные любви. По щеке скатилась скупая слеза. Утерев глаза, я почувствовал, как ноги немеют и наливаются свинцом. В горле уже стоял ком. Что я получил взамен? Искалеченную душу и разбитое сердце. Где-то далеко что-то оборвалось и громко упало. Скрежет металла. Взрывы. Куски человеческой плоти, смешанной с песком и потом. Трупы со вздутыми животами и темно-фиолетовыми лицами. А вот кто-то опять зовет маму. Детский, совсем еще юный голос с надрывом и слезами зовет единственного родного человека, который не придет и не поможет. Тела, накрытые брезентом и от ветра чуть припорошенные песком. Мелким, сыпучим, похожим на время. Возьмешь его в руки, а он просачивается сквозь пальцы – уходит, убегает. Голод, жажда, вечно мокрые ноги. Темно-серое небо с низко нависшими свинцовыми тучами чернеет. Маленькая точка, едва различимая пару минут назад растет. Что это? Сейчас просто птица, жаждущая как можно скорей укрыться от приближающегося ливня. А тогда это был вражеский самолет, шум которого можешь распознать на расстоянии. И все что ты можешь – сидеть в грязном окопе, отчаянно борясь за жизни здесь внизу, в земле, уже пропитанной кровью павших. Из меня вырвался сдавленный хрип. Вздрогнув и буквально вынырнув из пучины воспоминания, я посмотрел на синюю гладь озера. Я знаю, он здесь. Альбрехт здесь. Мой Альбрехт. Закрыв рот руками, я повалился на колени прямо на влажную траву. Тело содрогалось от стонов, рвущихся из него. Не выдержав, я все же дал волю эмоциям и всхлипнув, закрыл лицо рукам. Щеки были мокрым от слез. Сейчас я был испуганным ребенком, который запутался в сетях прошлого. Отчаянно ищущий выход и спасение. Я почувствовал, как внутри будто что-то оборвалось, слетела планка и стало по-настоящему больно. Слезы душили, перехватывая горло и не желали останавливаться. Я задыхался, чувствуя эту острую боль, сдавливающую мою душу. Ветер тихо шуршал в кронах вековых деревьев, а по темной глади озера вновь пробежала рябь. Что-то нежно, почти невесомо коснулось моей щеки. Как будто чье-то прикосновение. Сдавленно выдохнув, я открыл глаза, понимая, что пришла пора прощаться. Навсегда.