Needles

      Мердок не боится боли. Если бы Фрэнк не посылал его куда подальше каждый раз, когда Мэтт выбивал из его рук нож/пистолет/монтировку, если бы не унижал и не втаптывал в бетонную крошку его просьбы и наставления, настойчивые увещевания — в его сердце не втыкались бы крошечные иголки. Крошечные, выдернул — выбросил, и всё с начала. В конце концов, иголки эти стали ломаться — то ли сердце очерствело снаружи, то ли Фрэнк в самом деле переосмыслил что-то в жизни. Они стали хрупкими.       — Послушай, Красный, — сказал как-то раз ему Касл. — У меня нет времени на этот детский сад. Если они похищают женщин, насилуют их, а потом расчлененные трупы выбрасывают в реку, они заслуживают только смерти. Пулю в заднице, понимаешь? Чтобы сдохли медленно и мучительно. Думаешь, они раскаются? Черт, да эти крысы только в штаны наделают, если ты им приставишь нож к горлу, хотя ты и этого не можешь, а завтра опять реки крови.       Мердок спокойно вытащил иголку и возразил, что каждый заслуживает второго шанса. Фрэнк пропустил его слова мимо ушей. Точнее, пропустил их через фильтр своего мрачного мировоззрения, но получилось одно и то же. Убийцы достойны только убийства. И факт, что он сам ещё жив, являет собой не пример исключения, а таймер с чуть большей отсрочкой. Бонус для прозревшего, шанс забрать с собой как можно больше таких как они. Хоть в лоб, хоть по лбу, Мэтт, забудь о своем молниеносном гамбите. У Фрэнка еще много уверенности в запасе. А у тебя столько же терпения. Будь настойчив и убедителен, и однажды, возможно, он уступит. Все ведь бывает в первый раз.       Первый раз, когда их встреча не кончилась дракой, хотелось отметить и сделать традицией. Мэтт пошутил, что Касл — довольно приятный собеседник, когда не ведет себя, как последний мудак, приковывая людей цепями к трубам. Мэтт очень скоро об этом пожалел.       Синяки, ушибы, ссадины — вот что оставалось от Карателя после каждого их «свидания». Сувениры на память. Прекрасные цветы, увядающие от холода, которые рано или поздно могли его прикончить. Но Мердока это не заботило.       Он даже не испугался, когда осознал, что на самом деле чувствует к Фрэнку. Лишь слегка удивился, когда понял, что Фрэнк испытывает к нему то же самое.       Они ненавидели друг друга, и дышали друг другом, вечно спорили, но не могли оставаться равнодушными. Фрэнк убеждал, что не любит, что уже давно не способен на это чувство. Мэтт молча слушал и считал, считал, считал удары его сердца. Губы складывались в улыбку — Касл врал. Он сумел бы скрыть что угодно, но не мог спрятать столь очевидное, столь необходимое Мердоку — и Мэтт черпал из этого колодца сполна, как ледяную воду, обжигающую нутро с каждым новым глотком.       Касл выворачивал ему руки, ломал ребра, стараясь добраться до самого сердца, но не затем, чтобы плюнуть в него, а чтобы оставить свой вечный след, пометить как собственность — неотчуждаемую и не наследуемую. Никем. Никогда. Кровоточащие следы от игл составили его инициалы и были паролем для всех четырех камер, в которых хранилось их «долго и счастливо». Пускай воображаемое. Пусть даже не долгое и не очень счастливое.       Касл целовал грубо и глубоко, как бы желая утвердить право на место в жизни Мердока; после него во рту оставался привкус покровительства, никотина и иногда — крови.       Он прикусывал кожу на ключицах ровными полумесяцами и совершенно не заботился о комфорте распластанного под ним адвоката. Мэтт утыкался лицом в подушку, которая впитывала пот и слезы, когда Касл входил в кое-как подготовленное тело. Слышал, как за стенкой соседи жаловались на шум: его стоны — возбуждающе болезненные, и Фрэнка — низкие, пугающе-животные. Мердок поднимался с земли, с кровати, с завидным постоянством возвращался из пекла, в которое так любил «посылать» его Фрэнк, продолжая упрямо гнуть свою линию.       — Мы с тобой, — говорил Каратель. — Когда-нибудь мы друг друга убьем.       Видимо, он имел в виду, что однажды они просто-напросто нейтрализуются, как щелочь и кислота. Станут одним целым, утратив особенное понимание мира, перестав гармонировать, словно круг бесконечного танца Инь и Ян. Тогда-то им и придет конец. И хорошо, что у Фрэнка осталось еще много иголок, а у Мэтта — терпения. Может, это единственное, что до сих пор не дало им раствориться.       Вечная битва на всех фронтах. В его кредо есть лишь одна оговорка: Мердок не боится боли, пока эту боль причиняет ему Фрэнк Касл.