над душою выжженной

      Ей со мной тяжело было, конечно, моей девочке. Она не такая красивая, не такая фигуристая, да и вообще — до идеала ей, как мне до Лондонской атмосферы в треках, но словами, честно, не передать, как же я ее люблю. Свою девочку.       Бывают дни, когда ее кроет, и она с утра кидает в меня мягкую подушку, заставляя недовольно промычать и приоткрыть один глаз, чтобы увидеть ее сияющее звездной пылью лицо: улыбка красуется, глаза горят, душа, где-то там, беснуется. Она тащит меня на кухню, где уже остывают оладушки, а рядом мед стоит, да и чашка чая. Все такое желтое, и я непроизвольно улыбаюсь. В моем сердце играет искренность, которой, порой, так не хватает.       Иногда она мерзнет, сжимая в руках пластиковый стаканчик с растворимым кофе и слишком большой порцией сахара, который даже не растворился до конца. Мою девочку кидает из крайности в крайность, даже когда дело доходит до кофейного автомата: то палец выжимает максимум, то не притрагивается вовсе. И я снимаю с себя куртку, коричневую, которая контрастирует с ее ярко-голубыми глазами, и накидываю ей молча на плечи. Она поворачивает голову в непонятках, а я лишь смотрю куда-то вдаль, делая вид, что мне все равно. Оксана смеется.       Но ведь тяжко ей со мной, моей девочке. Я ухожу в отказ слишком часто, почти не дышу, пока она пытается выбить из меня хоть слово. Срывается на слезы, что-то там шепчет, мольбы какие-то, а я не слышу. У меня свой мир, где ее нет. Но там плохо.       Обижается потом Оксана еще несколько дней, а я словно хожу по острию: сторона правая — все равно, сторона левая — прости, киса, я не хотел. Ее заплаканное лицо толкает меня влево, и я беру ее ладошки в свои, что-то шепчу, чтобы она успокоилась. Пройдет минут десять, и вот она обнимает меня, а я провожу рукой по ее спине. Какая же нежная она, моя девочка.       Иногда она пишет что-то часами, а я подхожу со спины и провожу пальцами по каштановым прядям, открывая шею и касаясь ее сухими губами. Оксана вздрагивает забавно и ругается: мешаю работать. Девочка моя тоже ленивая, но, конечно, не всегда.       Она любит не замечать меня порой, вечерами, когда сидит, уткнувшись в книгу, игнорируя мир вокруг себя. Звезды на небе горят синим пламенем, а ее глаза все такие же пустые, будто в них арматурой пробили скважину, из которой душу достали. Часто молчит, когда я кидаю ей посредственное «Оксан», и не двигается вовсе, периодически лишь шурша страницами Горького или Гёте.       Я боюсь ее. Она уходит в себя, борется и страдает, пока я сижу и смотрю. Девочка старается кинуть свои проблемы на прогиб, а я лишь шевелю пальцем, боясь вздохнуть. Она гораздо сильнее меня, и от этого мне страшно. Но она боится себя больше, чем боится ее кто-либо. Она ждет моей помощи, я знаю.       Ей со мной тяжело, конечно, но не так сильно, как с самой собой.