Что вы знаете о любви?

Анжелика бежала по ночной палубе. Соленый ветер бил ей в лицо, словно пытался задержать и развернуть назад, толкая туда, где совсем недавно она была готова раствориться в крепких объятиях мужчины. Ее тело, все ещё пылающее от властных прикосновений Рескатора, не чувствовало холода и ледяных брызг — лишь разлившийся по нему жар желания, который постепенно начал затухать на морском колючем ветру. А она все мчалась вперёд, боясь замедлиться и, не дай Бог, оглянуться, будто такая заминка могла стоить ей жизни, как некогда жене Лота, бежавшей из Содома, когда над этим городом собирались несущие ему гибель серные облака, да так и не сумевшей побороть желания в последний раз посмотреть на родной город. Анжелика коснулась холодными ладонями горячих щёк: «Только не останавливайся, только не останавливайся!», — приказывал ей разум, в который раз чуть не проигравший ее чувственной женской природе, так внезапно пробудившейся и заставившей ее забыться. Задыхаясь, она наконец добежала до твиндека и, прижимая к себе грязную одежду, резко остановилась, растерянно уставившись на висевший на цепи замок. Толстая дубовая дверь была заперта, разделив Анжелику и ее друзей-гугенотов. Сама не зная зачем, молодая женщина безуспешно толкнула ее, но металлический замок лишь глухо стукнулся о косяк, взглянув на неё с укоризненной гримасой на чёрной рожице, чей рот из отверстия для ключа скривился в осуждающее «о», словно давая понять, что ей больше нет места среди этих людей. Анжелику охватило внезапное раздражение — с нее сегодня вполне хватило открытой неприязни Язона, а теперь еще и эта «порицающая» железяка! И она быстро развернула замок задом-наперед. Так-то лучше! Как ни странно, этот нелепый порыв окончательно привел женщину в чувство, и, ругая себя за ребячливость, она поспешно оглянулась по сторонам, боясь что кто-нибудь заметит ее глупый поступок, но вдруг с изумлением отметила, что на палубе никого нет. Луна и звезды были упрятаны за непроницаемую пелену густых туч, а тусклый свет фонарей, висящих на вантах и реях, рассеивался, не долетая до «главной улицы» корабля, обозначая лишь темные фигурки, с обезьяньей ловкостью снующие в высоком лесу мачт и парусов. А где же вахтенные? Ведь кто-то должен охранять протестантов и следить здесь за порядком?! Она устало опустилась на дуло стоявшей неподалёку пушки. Промозглый порыв ущипнул ее за голые руки, отчего Анжелика зябко поежилась. Неужели ей придётся ночевать прямо здесь, на палубе? Или… снова идти за помощью к Рескатору? От этой мысли молодой женщине стало не по себе, и она постаралась как можно быстрее отогнать ее, нетерпеливо мотнув головой: ну уж нет, она больше не может показаться перед ним растерянной и просящей о помощи. Она найдет дежурных и откроет этот треклятый замок, и пусть ей придётся для этого обойти хоть весь корабль! Сгустившаяся чернота, беспощадно пожиравшая свет немногочисленных ламп, уже успела поумерить решительность Анжелики, когда та, споткнувшись о лежавшие снасти, чуть было не упала в открытый люк, как вдруг ее глаза выхватили из темноты неподвижный силуэт. Подойдя поближе, она увидела, что на битенге, укутавшись с головой в плащ, сидел мужчина, а у его длинных ног — в сапогах до колен — лежал погашенный фонарь. Он спал. Сев на корточки, Анжелика ощупью нашла отверстие в абажуре, а в нем — укрепленную под стеклом, потухшую, но еще не прогоревшую свечу и в маленьком выдвижном ящичке — запасное огниво. Ей удалось высечь искру, и слабый красноватый свет фонаря озарил незнакомца. — Эй, просыпайся, — Анжелика встряхнула его за плечо. Плащ нехотя зашевелился, и секунду спустя из него показалась голова в обрамлении беспорядочно торчащих темных кудрей, повязанных красным платком. Глаза матроса сощурились от света, непонимающе поморгали, а затем остановились на женщине. — Хорош вахтенный, который не знает, что творится у него под носом, — в нетерпении бросила Анжелика. — А что скажет капитан, когда узнает, что ты спишь на посту? Две тёмные бусины нехорошо сверкнули. Пират медленно выпрямился, выпятив грудь, и соскочил с битенга, оказавшись прямо перед женщиной. Он был худым и высоким, словно жердь, а из-за ворота распахнутой рубахи торчали курчавые волоски. Запах пота, грязной одежды и алкоголя тошнотворной волной вторил каждому движению моряка, смотрящего на женщину сверху вниз, а его лицо цвета подгоревшего хлеба вдруг исказилось в волчьем оскале. — Vete de aquí, puta del capitán, — презрительно процедил вахтенный сквозь зубы, рывком перехватив фонарь из ее рук, и звучно плюнул. У Анжелики засосало под ложечкой. Ее неустрашимость развеялась, как дым, и она медленно пятилась, не спуская глаз с разъяренного пирата. Она совсем позабыла, что эти мужчины намного суровее и жестче тех, кто каждый день встречается на улицах с женщинами и детьми, а вечерами греется у домашнего очага. Оказавшись с моряками лицом к лицу, гугенотки ощущали одновременно жалость и страх. Перед ними были люди иной, чем они, породы. Эти матросы почитали за ценность только свое морское ремесло, и все живущие на суше были для них совершенными чужаками. И чем она только думала, отправившись ночью искать помощи среди разбойников и беглых рабов?! Вдруг из темноты вынырнул жёлтый огонёк и быстро поплыл в их сторону. По мере того, как он приближался, все отчётливей становились слышны шаги. — Fernández, ¿has olvidado dónde está tu lugar? — разрезал тишину резкий голос. Мягкий свет лампы был направлен на подошедшего снизу, желтым пятном окрашивая широкие плечи и шевелящиеся тонкие губы в клубах рыжей бороды. Остальное лицо оставалось в тени, и лишь глаза отчётливо блестели в темноте, отчего казалось, что он — парящий призрак. — Sí, señor, — пират нехотя поклонился и скрылся во сумраке, провожаемый внимательными взглядами. — Сударыня, следуйте за мной, — так же холодно проговорил Язон и направился к твиндеку. — Вам не стоит разгуливать здесь в такой час и… — он на мгновение запнулся, — в таком виде. — Но я… — попробовала объясниться с ним идущая позади Анжелика. — Вы нарушаете судовой порядок, — категорично прервал ее помощник капитана, даже не обернувшись, — и уже не в первый раз. Он достал связку ключей, молча отпер замок и дёрнул дверь, жестом указывая Анжелике зайти. — Спасибо, — проходя мимо, она слегка коснулась его руки в знак признательности, с надеждой, что это хоть немного смягчит несносного ворчуна. Его взгляд взметнулся вверх, замер и пробуравил ее насквозь. Подождав, пока Анжелика войдёт, Язон быстро запер дверь, так и не проронив ни слова. Лапмы в твиндеке были погашены, лишь наверху горела одна-единственная свеча в фонаре, тускло освещая поддерживающие потолок толстые бимсы с вделанными в них железными кольцами и крюками. Маленькие жаровни, согревающие пассажиров во время пути, на ночь уносили, чтобы не допустить случайного пожара во время качки. Царившая здесь тишина время от времени прерывалась храпом мужчин, и Анжелике даже почудилось, будто, ступив за порог, она попала в заколдованное сонное царство, где все было наполнено покоем и умиротворением. Не желая будить друзей, она направилась к своему ложу, стараясь как можно меньше скрипеть надоедливыми половицами, как вдруг из тёмного угла к ней двинулась большая тень. — Слава Богу, с вами все в порядке, — возник перед ней мэтр Берн. — Это правда — все, что они говорят? Вы действительно застрелили того чёрного мавра? — взволнованно спросил он. Застигнутая врасплох Анжелика не нашлась, что ответить. Она не смогла произнести вслух слова о том, что убила человека, и лишь молча опустила глаза. — Он что-то сделал вам? Почему вы молчите? — допытывался купец. — Нет, ничего, — наконец выдавила из себя молодая женщина. — Этот негодяй хотел наказать вас за убийство своего слуги? Говорите же! — потребовал Берн. — Нет, нет, — замотала головой побледневшая Анжелика, вспомнив, что произошло в капитанской каюте и то, что чуть было не случилось. — Вы повторяете «нет, ничего», а сами белы, как полотно! — не унимался гугенот. — Я уже вновь собирался ломать эту чёртову дверь… — он положил руки на плечи Анжелики и тут же отдернул их, почувствовав шелковистость ее обнаженной кожи. — Что это? — в недоумении прошептал он, оглядывая женщину с головы до ног. Только сейчас он заметил, во что она была одета — платье из дорогостоящей ткани с открытыми руками и низким декольте, обрамлённым пышными искусно выплетенными кружевами. Ее волосы, всегда так тщательно спрятанные под чепец, ниспадали на покатые плечи, оттеняя их мраморный блеск. Лишь взглянув на неповторимый огненный рисунок с чередованием удивительных волнистых линий на сверкнувшей пришитой бусине, торговец безошибочно определил, что это редчайший жемчуг Конк, цена которого баснословно велика. Чтобы обнаружить одну жемчужину, нужно проверить десятки тысяч моллюсков, и то, только третья часть из них пригодна для ювелирного дела. — Хозяин корабля дал мне этот наряд взамен моей испачканной одежды, — попыталась оправдаться Анжелика, смущаясь под изучающим взглядом торговца. Гугенот молчал. Он не мог оторвать от неё взгляд, рассматривая черту за чертой, подробность за подробностью, сверяя впечатление с тем лицом и фигурой, которые так часто являлись ему в грешных сновидениях и мечтах, когда он, не в силах совладать с собой, позволял своему воображению срывать со своей служанки чопорные одежды. Она жила с ним под одной крышей, но тогда он еще не понимал, что в ней, в ее лучезарной улыбке заключены все радости земли. Радости, о которых он ничего не знал, или скорее, — поправил он себя, — не желал знать. Он оттеснил все это в самые дальние глубины сердца, слишком уверенного в своей неуязвимости и желающего видеть в женских чарах только опасную ловушку, а в самой женщине — преступную искусительницу Еву. Недоверие, осторожность, легкое презрение — вот из чего всегда слагалось его отношение к женщинам. Но теперь он прозрел — ибо похититель, не чураясь никаких уловок, пытался отнять у него его сокровище, в сравнении с которым все потерянные им богатства не стоили ничего. Каждый день их кошмарного путешествия приносил ему невыносимые мучения. Он ненавидел этого человека, загадочного и необычайно обаятельного, которому достаточно было появиться, чтобы покрытые белыми чепчиками женские головки все как одна повернулись к нему, точно нацелившаяся на косяк рыбы стая чаек. И она… она тоже ускользала от него, словно мелкий песок, струящийся сквозь пальцы. Тело ее было здесь, рядом, но вот думы, помыслы, желания… «У женщин нет души, — негодуя, твердил себе Берн, — даже у самых лучших, даже у нее»… Торговец порывисто шагнул к ней и прижал к себе. Он сжимал Анжелику в объятиях, не обращая внимания на ее попытки высвободиться, ярость удесятеряла его силы, а желание настолько затуманило рассудок, что он даже не слышал, что она говорит ему, тщетно пытаясь оттолкнуть от себя. Наконец до его сознания дошло слово «скандал». — Перестаньте! Неужели вам мало одного скандала за вечер? — умоляла Анжелика. — Ради всего святого, мэтр Берн, опомнитесь… Будьте сильным. Возьмите себя в руки. Вспомните, что за вами идет вся община, что вы отец семейства… Но он понимал только одно — что она не дает ему свои губы, хотя в темноте могла бы и не упрямиться. — Почему вы так яростно защищаетесь? — прошипел он. — Ведь вы обещали выйти за меня замуж. Неумелые дерзкие объятия, так похожие на те, которые она тщетно старалась забыть, вызвали у неё приступ паники и гадливости. — Нет, нет, — прерывисто шептала она, пытаясь высвободиться. — Я не хочу, — она отворачивала от него лицо, — не сейчас… не вас! — вырвалось у неё в отчаянии. Руки мужчины разжались и повисли, словно она нанесла ему смертельную рану. — Какая же вы дрянь! — его дыхание обжигало ее лицо. Они шептались, не смея повысить голос. — Кого же вы желаете, госпожа Анжелика? Его? Главаря этой шайки бандитов и гнусных распутников? Этого преступника, которому вы нас предали? — резко закончил мэтр Габриэль. Анжелика провела рукой по лбу и недоумевающе посмотрела на него. Она видела, как блестят его глаза, хотя из-за темноты не могла отчетливо разглядеть лица мужчины. Он что, обезумел? Перед ней словно стоял совсем другой человек, полный ненависти и злобы, которыми пылал его лихорадочный взгляд. — О чем вы? Я... я никого не предавала… — дрогнувшим голосом ответила она. — Зачем вы сотворили все это зло?.. Все это зло? — Какое зло? — спросила она, подавляя рыдания. — Я стремилась спасти вас, рискуя собственной жизнью… я… — Это еще хуже. Словно проклиная кого-то, он поднял сжатую в кулак руку. Он и сам не знал, что хочет этим выразить. Она причинила ему зло уже тем, что так красива, тем, что она именно такая, какая есть, готовая жертвовать собой ради других, и наконец тем, что, приоткрыв перед ним врата рая и поманив надеждой на обладание ею, на то, что он сможет назвать ее своей женой, она вдруг так жестоко от него отдалилась… *** Анжелика лежала с открытыми глазами на своем ложе, понемногу приходя в себя. Спящая в своем гамаке Онорина перевернулась на другой бок. В заслонку порта тихо плеснула волна. Ее попутчики, вымотанные происшествиями этого вечера и обессилевшие за время плавания, спали. «В конце концов, эта ночь пройдет, настанет новый день, — подумала она. — Когда много горячих людей не по доброй воле оказываются вместе в тесной дубовой тюрьме под парусом, несущей их всех навстречу неизвестности, — столкновения неизбежны, и ничего тут не поделаешь». Но слова мэтра Берна о предательстве не давали ей покоя. А что, если он прав? Что, если замыслы Рескатора преступны, и ему никого не жаль: ни ее, ни других… Время идет, а в их отношениях все становится только запутанней. «О, как он пугает меня! И как притягивает!». Анжелика закрыла глаза и, запрокинув голову, будто в порыве страсти, прислонилась затылком к твердому дереву. За тонкой деревянной преградой неумолчно и равнодушно шумело море. «Море… Море, несущее нас на своих волнах — подскажи, дай ответ: где мое место?». На ее пути внезапно возник этот загадочный мужчина, вихрем ворвавшийся в ее жизнь и заполнивший собой все мысли. Он, словно ураган, перевернул все с ног на голову, играя с ней, словно кот с мышью, и заставляя обнажать свою душу, но ни за какие сокровища мира она не пожелала бы оказаться сейчас в каком-нибудь другом месте, ибо в этом кошмарном водовороте таилось что-то чудесное. То, что с нею происходило, было одновременно ужасно и радостно, и душа ее разрывалась между страхом и ликованием. «Что в действительности я знаю о нем? Кроме того, как… нежны и ласковы его руки…» Во сне темное и неясное прояснялось, и Анжелика начинала видеть ту связь вещей, которая в пору бодрствования оставалась от нее сокрыта. Этот корабль несет в себе не только ненависть, но и… любовь. Анжелике снилось, что она куда-то мчится, карабкается по отвесным скалам, выросшим посреди океана, обдирая руки в кровь, но неспокойное море так и норовит сбросить ее вниз. Раз за разом волны внезапно набрасываются на нее в попытке захватить добычу, а она все цепляется и карабкается, влекомая какой-то неведомой силой, туда, к вершине, к свету и солнцу, боясь не успеть. И вот бесшумно подкатившая огромная маслянисто-блестящая волна, словно гора, обрушилась на неё, увлекая за собой, затягивая в открытую дыру. Сорвавшись со скалы, Анжелика закричала. К терзающему ее страху примешалось острое чувство утраты — ей казалось, что она потеряла что-то очень дорогое, единственное, что могло бы ее спасти. Это было мучительно: волны били ей в лицо, попадая в нос и стекая по гортани горькими струйками, отяжелевшие юбки путались в ногах, словно сети, она слабела… и главное — невыносимое чувство, что в этой буре она тщетно ищет какое-то волшебное слово, которое даст ей разгадку сна и поможет из него вырваться. Силы ее иссякли. Она уже готова была открыть рот, захлебнуться и пойти на дно, позволив воде победоносно сомкнуться над ней, как вдруг внезапно ее осенило: это волшебное слово — любовь! Теперь, борясь со смертью, она знала, что победит, ведь ей открылась великая тайна жизни — любовь, очищенная от опутавших ее ядовитых растений, — гордыни и страха. Она воспарила вверх, словно воздушный пузырек, и вынырнула из чёрного омута. Ее тут же подхватили сильные руки; голова упала на твёрдое, как камень, но уютное плечо. Плечо мужчины. Она почувствовала, как щеку ласкают мягкие складки бархатного камзола, и вдохнула исходящий от него пряный восточный аромат сандалового дерева. — Мне хорошо, — слабо улыбнулась она склонившейся над ней маске. Чёрные глаза призывно сверкнули, нежные пальцы убрали мокрый прилипший локон с ее лба, а приближающиеся губы, лукаво приподнятые в уголках, ласково прошептали: — Не бойся. Я только хочу согреть тебя… Анжелика прильнула к мужчине всем телом, точно гибкая лиана к могучему дереву. Ее жизнь ей уже не принадлежала. Его губы прижимались к ее губам, и она жадно пила его дыхание. Если бы не его поцелуй, она бы умерла. Все существо ее жаждало любви, которую дарил ей невидимый и неиссякаемый источник — его губы. Все ее страхи рассеялись, все прежние преграды пали, и ее тело, отдавшееся страсти, покорившееся властному поцелую любви, стало словно податливая водоросль, плывущая по волнам бесконечной тьмы. Ничего больше не существовало кроме горячего прикосновения его губ, которые она… узнала?.. Анжелика проснулась вся в поту, задыхаясь, и, сев, приложила руку к груди, чтобы унять бешеный стук сердца. Она была потрясена — во сне, где обнажается скрытое, где срываются все покровы, она смогла испытать сладострастие! Все еще не владея собой, она взглянула вокруг и с ужасом увидела у своего изголовья стоящего на коленях мужчину. Габриэль Берн! — Так это были вы, — пролепетала она. — Так это вы… меня целовали? — Целовал? — ошеломленно повторил он вполголоса и покачал головой. — Я услышал, как вы стонете во сне, не мог заснуть — и вот, пришел… Видел ли он тот экстаз, который она только что пережила во сне — или темнота все скрыла? — Пустяки, это был просто сон. Но Берн, не вставая с колен, придвинулся к ней еще ближе. Все ее тело дышало жаром страсти, и Габриэля Берна, не помнящего себя от ревности и желания, неудержимо влек этот древний, как мир, зов. Он не сводил глаз с ее часто вздымающейся груди, округлыми полушариями выглядывающей из корсажа, с глубокой ложбинки, покрытой влажной паутиной капелек пота… Анжелику снова сжали мужские руки, но уже не во сне, и обнимал ее не Он — рассудок ее уже довольно прояснился, чтобы осознать это. Она все еще горела, как в лихорадке, но мыслила ясно — и попыталась отвергнуть чуждые ей объятия. — Нет, нет, — вымолвила она умоляюще. Но она была не в силах двинуться: ее как будто парализовало. Анжелика помнила, что мэтр Берн очень силен: ведь она сама видела, как он голыми руками задушил человека. Надо позвать на помощь! Но у нее так перехватило горло, что из него не вышло ни единого звука. К тому же все происходящее было настолько ужасно и немыслимо, что она никак не могла поверить, что это не сон, а явь. Она попыталась вырваться. «Мы все сходим с ума на этом судне», — подумала она в отчаянии. Ночь укрывала их от чужих взглядов, движения Берна были осторожны и бесшумны, но Анжелика чувствовала, что он с молчаливым упорством одолевает ее. Она еще раз рванулась, ощутив на своей шее жадное прикосновение его губ, которые, словно холодная змея, скользнули вверх. И когда он попытался поцеловать ее, Анжелика вцепилась зубами в его губу. Рот ее наполнился кровью. Когда она наконец разжала челюсти, он скорчился от боли. — Бешеная сука! — он приложил ладонь к окрававленному лицу. — Подите прочь, — выдохнула она. — Оставьте меня сейчас же… Как вы посмели? В двух шагах от детей! Резко развернувшись, он исчез в темноте. Разум Анжелики успокаивался быстрее, чем ее тело. Она все еще не остыла и не могла забыть, что, когда проснулась, ее разбирало желание. Она ждала мужчину. Но не этого. Ах, мэтр Берн… Может ли она стать его женой, после того, что только что испытала? Сумеет ли вести праведную жизнь супруги торговца, отказавшись от возможности ещё хотя бы раз погрузиться в столь знакомое ей прежде блаженное беспамятство. Посмеет ли выбрать его, а не того, другого… «Кто же ты? И почему меня так влечёт к тебе, что даже во сне я не могу укрыться от тебя?». Она тихонько бормотала эти слова, наслаждаясь восхитительным жаром вновь обретенных желаний. Анжелика медленно провела подушечками пальцев по своим губам, будто пыталась задержать на них вкус приснившегося ей поцелуя. Для неё он был настолько реален, что, казалось, ее уста до сих пор пылают от упоительного прикосновения. Разве хоть одни мужские губы могли доставить ей подобное наслаждение? Она напрягла свою память. Филипп? Те немногочисленные поцелуи, которыми они обменивались, были больше похожи на жалящие укусы, когда даже в алькове они продолжали никогда незаканчивающуюся битву двух титанов, двух противников, двух пылающих страстью и ненавистью сердец. Людовик? Поцелуи короля всегда были неожиданными и запретными, словно украденными, жадными и берущими, жаждущими и требующими подчинения. Колен? Ее добрый друг, чьи неумелые ласки питали ее силой, дарили поддержку, несли в себе признательность и благодарность, но не более того. Другие? Сколько их было? Она не могла сейчас припомнить, но знала лишь то, что всегда спешила перейти от поцелуев, которые срывали с ее уст, к тому, что завершает любовный обряд, к утехам, в которых была горяча и искусна. Любовники приносили ей наслаждение, но ни один из их поцелуев она не могла бы вспомнить с удовольствием. А сейчас… сейчас она испытала сладкое головокружение, негу полного растворения в любимом, это неизъяснимое блаженство, которое мужчина дарит своей возлюбленной… Только один человек целовал ее так, только он смог ошеломить ее, когда впервые его уста коснулись ее губ. Анжелика подскочила на своем ложе. Сердце ее колотилось где-то в горле, в ушах шумело. Она чувствовала, как одновременно с ледяным ознобом по телу разливается обжигающая волна, будто она стоит на пороге огромного открытия, и ей лишь осталось протянуть руку, чтобы ухватиться за него. И в следующих миг с ее пересохших от волнения губ сорвалось: — Жоффрей…