— Кто ты? — Я — это ты. — А кто я? — Ты — это я. Мы едины.
***
Тсунаёши лежит на обжигающе-холодной металлической кушетке. Руки и ноги привычно привязаны крепкими кожаными ремнями. Она безучастно смотрит в потолок, ожидая ненавистную боль, которая до краев наполнит хрупкое тельце. Тсуне остается только покорно дожидаться, когда тонкую кожу проткнут скальпели, а на кушетку закапает кровь. Но в этот раз все иначе. Она видит, она чувствует. Она знает. Понимание — на кончиках пальцев и глубоко в глотке. Оно мешает дышать и увлажняет ладони. Их с Тэкео обрили. Теперь есть только впадины-провалы глаз и яркие пятна крови. А еще — ненавистная стерильно-чистая комнатка в шесть шагов с белыми стенами, потолком, полом и рубашками. Брат лежит на соседней кушетке. Так же безразлично ожидает очередных мучений, как приговоренный — казни. Им действительно все равно. Они просто устали. В этот раз все иначе. Зачем-то надевают кислородные маски, хотя раньше с любопытством ожидали: на какой именно минуте дети потеряют сознание от болевого шока. Может по ним пустят яд? Ах, да — они не убивают подопытных сами. Только своими бесчеловечными экспериментами. Голоса — и снова так не вовремя. Они замолкают только рядом с Тэкео, но его сейчас не коснуться. А потом — блаженная темнота. Никакой боли, никаких голосов. Только покой и невероятная легкость. Будто свободной птицей паришь над облаками. И насмерть разбиваешься — рухнув на землю. По крайней мере, именно это почувствовали близнецы, когда очнулись в своей камере. Все тело ломило, кости наливались свинцом, а мышцы — выворачивало. Пошевелить пальцем было равносильно пытке, открыть глаза — мучительной смерти. Хотя вся их нынешняя жизнь была похожа на пытку перед смертью. Одну долгую мучительную смерть… А еще эти голоса! И Тсунаёши слишком далеко от Тэкео, чтобы обнять его, затыкая их. Интересно: он тоже их слышит? Иначе — почему так крепко прижимается к ней, будто тоже хочет кого-то заткнуть? И — если он тоже их слышит — о чем они говорят ему? О том же, о чем и ей? Или нет? Может они совсем другие?.. Глупости! Конечно же у них одни голоса!Они же — едины…
***
И снова белоснежная комнатка в шесть шагов. И снова близнецы сидят напротив друг друга. И снова — белые рубахи и провалы-пропасти глаз. Только теперь они прикованы толстыми цепями. На потолке в каждом углу — по камере, рядом небольшие трубочки — для подачи сильнодействующего снотворного. На шее, запястьях и щиколотках есть тонкие, но очень прочные браслеты, они бьют сильными разрядами тока, а еще — впрыскивают яд. Ученые добились желаемого эффекта — их опыт над близнецами завершился удачно. Теперь Тсунаёши и Тэкео проходят стадию «дрессировки». Их учат контролю над приобретенной разрушительной физической силой. Они снова учатся ходить, открывать и закрывать двери, держать в руках вещи. Не разрушать ничего, превратив по неосторожности все в пыль. А еще их учат быть послушными. Их бьет током за каждую провинность, их не кормят сутками — за каждое неосторожное движение, их сажают на цепь — для профилактики, их усыпляют, когда считают, что они опасны. Как подзаборных шавок. С той лишь разницей, что убить их несколько сложнее… Ученые боятся их. Это видно. Слышно. Осязаемо. Они до дрожи в коленях страшатся даже не подойти — просто смотреть в их сторону. Их передергивает каждый раз, когда сами близнецы смотрят на них. Психованные ученые шарахаются от любого их движения. И это до одури забавно — наблюдать как высокомерные ублюдки, не имеющие ни малейшего понятия о человечности, трясутся от одного только взгляда на них. Чувствовать их животрепещущий ужас перед близнецами. Перед монстрами, которых создали сами. Перед дикими тварями, которые жаждут их крови. И это понимание, осознание реальности происходящего, разбавляет бездонную пучину ненависти. Теперь у Тсунаёши и Тэкео есть два ориентира: ненависть и дикое — безумное — веселье от происходящего. Они послушно выполняют требования. Учатся контролировать свои способности, учат бесконечные вереницы математических правил, физических и химических формул, анатомическое строение человека. Они учатся быть послушными псами. Чтобы после — вцепится в глотку своим хозяевам. В груди полыхает что-то яростное, неудержимое. Оно клокочет внутри, опаляя жаром внутренности, заставляя кровь разгоняться по венам. Оно учащает дыхание, сворачиваясь тяжелым клубком где-то под ребрами. Будто ждет чего-то. Ненависть сливается с весельем, рождая что-то новое. Ненависть — белый кафель, веселье — кровь. Белоснежный сливается с красным, но получается почему-то рыжий. Чёртовы голоса! Когда же они уже заткнутся?! У Тсунаёши снова теплая кровь на губах, по подбородку — и на холодный пол. Капли вспыхивают рыжим пламенем. В комнату пустили снотворное. В цепях бьется Тэкео, вырываясь, стремясь навстречу своей сестре. Его бьет током, а следом — яд по венам. Его ломает, жидкий яд распространяется по телу. Боль затапливает собой все пространство, смазывает движения, разъедает тело. Но это неважно. Тсуна видит на дне глаз брата рыжие блики. Белый — плохо, красный — хорошо. Белый — это кафель, красный — это кровь. Но почему тогда рыжий? Снотворное оседает тяжестью в легких, мышцах и костях. Оно буквально вдавливает близнецов в пол, а потом — пробивает их телами кафель и швыряет детей в пустоту.***
Тсунаёши не знает сколько они здесь. Тэкео не знает этого тоже. В белоснежной комнатке в шесть шагов день ничем не отличается от ночи. Время — вязкая смола, в которой они застряли. Минуты кажутся бесконечно долгими, часы — пролетают в одно мгновение. Секунды обращаются в бесконечность, а вечность — в одно неуловимое движение ресниц. Темные пропасти-провалы глаз Тсуны, а напротив — холодные льдины Тэкео. В их персональном Аду становится чуть больше красок, но лучше бы все оставалось как прежде. Серо-голубые глаза кажутся пугающе-чужими. И сливаются с белоснежными стенами. Тсунаёши знает, что это все еще ее Тэкео. Ее брат, ее спасение. Часть ее самой. Половина одного целого. И поэтому — ненавидит ученых еще больше. За то, что посмели пытаться изменить это. За то, что отличия в прежде идентичных лицах — слишком разительны. За то, что заставляют почти ненавидеть родные глаза. И волосы. Такие же светлые, с легкой проседью. Только в них больше желтизны. Они не сливаются с белым — все же слишком цветные для этого. Это успокаивает. Последствия очередного опыта. Удачного, естественно. Связанного с тем рыжим пламенем. После того инцидента их стали боятся еще больше, а контроль превратился в паранойю. Не смотри, не двигайся, не дерзи, не пытайся угрожать, не смей использовать силу. Не вдыхай, не выдыхай. Не живи. Наивные — они правда думают, что это их спасет? И снова они. Дурные мысли, дурные голоса… Что им нужно?! Что они хотят от нее? Что она может им дать? В этой стерильно-чистой комнатке в шесть шагов с белыми стенами, полом, потолком и рубашками? Голова нещадно болит. Она разрывается, скребет и стучит. Тсуна видит, как Тэкео тоже морщится от боли. Белый — плохо, красный — хорошо. Красный — это кровь, кровь — это рыжий. Замолчите-замолчите-замолчите! В голове — звон стекла, осколки сыплются. Разрезают изнутри. Красный — это кровь, кровь — это смерть. Может ли смерть быть рыжей? Снова — кровь из носа. Снова — рыжее на белом. Снова — Тэкео бьется в цепях, пытаясь выбраться. Кровь — это смерть, смерть — это рыжий. Но белый все равно уничтожит синий. Что? Синий? Тсуна замирает, Тэкео — тоже. Раздается визг сигнализации. Он разрывает бесконечную мертвую тишину белоснежной комнатки. Маленького Ада, в котором существуют две половинки. Сирена выводит из транса, ступора, многовекового сна. Она с треском разрывает Вселенную, со скрежетом выламывает железные двери реальности… Механический голос объявляет тревогу. Механический голос говорит об опасном образце. Механический голос говорит, что подопытные устроили бунт. Механический голос говорит. А потом — все тонет в красном свете. Белый — плохо, красный — хорошо. Когда красный затопит собой белый — наступит смерть? Тсунаёши растягивает губы в диком, безумном оскале. Тэкео — тоже. Они — едины. В груди у них снова яростно бьется что-то необузданное, звериное. Оно разгоняет кровь по венам, ускоряет пульс и учащает дыхание. Оно в предвкушение скрутило мышцы в узел, сжалось пружиной, азартом осело в животе. Что-то требует рвать, уничтожать, крушить все вокруг. Топить белый в красном. Тсунаёши улыбается, Тэкео улыбается. Кто же будет плакать?***
В холодной, мрачной камере близнецам нравится гораздо больше, чем в лаборатории. С потолка капает вода, отдаваясь эхом в голове, по каменным стенам ползет плесень и мох. В углу растянулась огромная и очень красивая паутина. Тсунаёши сидит в теплых объятьях Тэкео и впервые чувствует себя хорошо. На руках до сих пор чувствуется алая кровь. Под ногтями — куски металла и бетона. А перед глазами — кроваво-белоснежные помещения и ужас на лицах ученых. В Вендикаре, куда их поместили огромные, страшные — только не для подопытных Экстарнео — Стражи, не было и клочка светлого, а уж тем более белоснежного цвета. Солнечный свет сюда тоже не попадал. Тсуна и не помнит, когда в последний раз видела солнце. И небо. И яркую зеленую траву, с красивыми цветами. Не то чтобы она сильно переживала по этому поводу, но иногда что-то такое скреблось о ребра… А еще, в отличии от лаборатории, здесь близнецы видели кого-то кроме друг друга и ненавистных ученых. Тех же Стражей — иногда к ним заходил Бермуда — или других заключенных. Хотя, на том этаже, куда их определили, были только они и еще один мальчик. Рокудо Мукуро. Имя тянулось как бесконечное время, оседая рычанием где-то в легких. Его приятно было произносить вновь и вновь, перекатывая на языке, играясь с ним. Оно ласкало слух, заставляя волосы на загривке топорщится. Именно Мукуро начал то восстание, которое привело к полному уничтожению лаборатории и ее ученых. Рокудо — синий, яркий индиго. У него такие волосы, глаз и вены под кожей. Кровь, наверное, тоже синяя. А второй глаз — красный. Последствия эксперимента. Красный — хорошо, синий — смерть. А что насчет рыжего? Опять эти голоса… Но теперь их стало больше — Мукуро сидит в камере напротив и иногда они разговаривают. Это несколько непривычно, чуть болезненно — горло саднит от долгого молчания в лаборатории. Тсунаёши не нужно говорить с Тэкео, чтобы понимать его. Тэкео не нужно спрашивать Тсунаёши, чтобы знать о чем она думает. Так было целую вечность, и будет — в следующие несколько секунд. Они читают друг друга, словно открытую книгу. Слышат мысли — как свои собственные. По выражению глаз определяют настроение, а по мимолетному взмаху ресниц — состояние. Прикосновения и глаза — вместо слов. Они говорят на им лишь понятном языке, где каждая незначительная деталь — самая главная.Они — одно целое, так к чему пустое сотрясание воздуха?
***
Когда близнецов забирают из тюрьмы — им уже давно все равно. На Емитсу, на Тимотео, на Нану и саму жизнь. Они смотрят своими равнодушными глазами, игнорируют вопросы и пресекают на корню любые попытки тактильного контакта. Бермуда стоит рядом и уверенно вещает о какой-то семье, которая давным-давно похитила близнецов, чтобы воспитать из них послушных марионеток. Все для власти, все для победы. Он ловко избегает названия этой семьи и намеренно недоговаривает о том, что с ними делали. «Да, их морили голодом, поэтому они такие тощие… Иногда били и издевались… Не знаю, что там было: члены этой семьи мертвы, а дети — отказываются говорить…» Бермуда еще некоторое время вешал лапшу на уши Ноно и Советнику, а потом — быстренько смотался, пока те не очухались. Тсунаёши осматривает мрачное замкнутое пространство кабинета — широкий стол, кожаное кресло, пару шкафов с книгами. И ни одного окна. — Тсуна, Тэкео, — Емитсу делает неуверенный шаг в сторону родных детей, не веря собственному счастью. Однако сами близнецы лишь сделали несколько шагов назад, все так же не расцепляя объятий. Мальчик угрожающе ощерился и издал звук очень похожий на рычание. Ему не нравилось, что какой-то посторонний мужчина тянет свои руки к его половинке. Только ему позволено касаться Тсунаёши. — Емитсу, дети явно не в себе, им определенно нужен отдых и обследование специалистов. Я сейчас же вызову наших лучших врачей, — произнес пожилой дон с горечью и искренним сожалением смотря на худых, больных детей. После его слов все стало еще хуже… Близнецы прижались еще теснее, а в глазах — распахнула свои объятия смертоносная Бездна. Одно неверное движение — и ты труп. Она сожрет тебя с потрохами, перемелет кости в пыль, сотрет любое упоминание о тебе. Уничтожит сам факт твоего существования. Оба мужчины вздрагивают, чувствуя как по спинам пробежал холодок от детских взглядов.***
Тэкео предупреждающе скалится, глухо рычит и зло смотрит на мужчину средних лет. У того сердце почти в глотке, колени — листьями на ветру, а по телу — Ниагарский водопад. Врачу почему-то кажется, что его запустили в клетку к голодным монстрам. Которые только и ждут — момент для удачного рывка. Чтобы одним стремительным движением оборвать его жизнь. Мужчина делает неуверенный шаг вперед, выставляя руки. — Я не причиню вам вреда, я просто врач. Я пришел, чтобы осмотреть вас… Но его слова лишь усугубили ситуацию. Тсунаёши придерживает брата за локоть. В отличии от скалящегося и щурящегося Тэкео, больше напоминавшего дикого зверя, нежели семилетнего ребенка, она выглядит спокойной. И оттого еще более пугающей. Холодные карие глаза смотрят, не моргая, зрачок застыл и не двигается. Она смотрит словно сквозь, но видит тебя изнутри. Видит — и медленно уничтожает. Как кислота, разъедающая кожу. Как яд, забирающий жизнь. Лицо неестественно бледное, абсолютно безэмоциональное — фарфоровая маска, не более. Даже, когда она неожиданно начала говорить — ни один мускул не дрогнул, будто и не человек перед ним. — Убирайся. И больше ничего. Безразличное, отчужденное. От детского голоса — хриплого и почти каркающего — мороз по коже и волосы дыбом. Дети так не говорят. Дети так себя не ведут. Дети так не смотрят. Врач пытается что-то сказать, вымолвить хоть слово, но ничего не выходит. Звуки застряли в глотке, мешая дышать. Ноги подкашивались, тряслись и еле держали своего хозяина. Глаза заливали пот и, кажется, слезы. Страшно… Мужчина отходит к двери, несколько раз наугад дергает ручку, боясь повернутся к близнецам спиной. Пульс бьет в висках, дыхания не хватает, все внутри леденеет от одного только взгляда на детей. Врач наконец открывает дверь и спешит убраться: из этой комнаты, этого особняка и этой жизни. Потому что дети не могут смотреть холодными карими глазами, вымораживающими саму душу. Не могут дети говорить безразличным голосом, между строк вынося тебе приговор. Не могут рычать с усталой злостью, желая убить тебя только за факт твоего существования. Дети так не могут… … а вот монстры — запросто.***
Тик-так, тик-так, тик-так. Тсунаёши не сводит безразличного взгляда с больших настенных часов с маятником. Зрачки то и дело бегают туда-сюда, машинально следя за ним. Рядом точно так же сидит Тэкео и внимательно смотрит на те же часы. Он иногда хмурится и жмется ближе, крепко переплетая пальцы их рук. В огромном особняке близнецы уже больше месяца. Им надоело. Белоснежная комнатка, персональный Ад лишь на двоих, сменилась просторной комнатой с шикарной мебелью и большими окнами. Вот только под ними — охрана, и за дверью — тоже. Из комнаты не выйти без одобрения Емитсу или Тимотео. Это вся та же клетка, только с повышенным комфортом и пятиразовым питанием. От лживых улыбок персонала, их боязливых взглядов и нервных движений — тошнит. От через чур заботливых родственничков, их постоянных визитов, жалостливых взглядов и грустных улыбок — тошнит. От тотального контроля, от постоянного надзора, от кучи мерзких врачей — тошнит. Белый — плохо, красный — хорошо, грязный — бесит. Белый — в прошлом, красный — кровь, а грязный — люди… В голове снова начинают звенеть надоедающие голоса. Кровь — хорошо, люди — плохо. Значит ли это, что людей можно утопить в крови? Девочка сжимает до хруста руку брата. Тут же одергивает себя, переводя на него обеспокоенный взгляд. Осторожно, самыми кончиками пальцев гладит пострадавшую конечность. Тэкео кажется не ощутил никакого дискомфорта. Он блаженно прикрыл глаза, довольно щурясь. Ему нравится как сестра ласково гладит его руку, а после — так же нежно треплет по светлым волосам. Он разомлел и разлегся на тощих девичьих коленях, требуя у нее еще больше прикосновений. Тсунаёши с легкой, почти незаметной улыбкой выполняет его безмолвную просьбу. Однако их идиллию спустя три четверти часа прерывают. Емитсу осторожно входит в комнату, сразу натыкаясь на два взгляда: холодно-безразличный и зло-раздраженный. Грустно улыбается, с жалостью смотря на них — бедные его дети! — и без прежнего страха садится прямо напротив близнецов. — Тсуна, Тэкео, у меня для вас радостная новость! — преувеличенно жизнерадостно начинает он. — Завтра мы с вами вернемся к нашей любимой маме! Она так по вам истосковалась, все спрашивала где вы, как вы… Переживала очень… Вы же тоже соскучились, правда? Но теперь вы снова встретитесь! Мальчик, вернувшийся в исходное положение за пару секунд до того, как пришел Емитсу, сузил глаза, еле видно скаля зубы. Тсуна несильно сжала его ладонь, успокаивая. Ей тоже нисколько не нравилась перспектива возвращения к «любимой маме». Нет у них родителей. В их персональной Вселенной есть место только для них двоих. Это неизменно, это — константа, аксиома, не требующая доказательств. Ведь двум идеальным половинкам одного целого, больше никто не нужен. Все лишние кусочки — так и останутся лишними, ненужными. О, Господи, да когда же они заткнуться?!***
Нана была раздражающей. Нервирующей. Бесящей. Надоедливой, вездесущей, дотошной… Она следила за каждым шагом близнецов. Постоянно задавала сотню вопросов и не оставляла их ни на секунду! Она даже спала с ними — пыталась, вернее. Просто после пяти неудачных попыток лечь посередине, прижав по бокам детей, она просто стала ночевать с краю. Зачем ей это было нужно, ни Тсунаёши, ни Тэкео так и не поняли — они все равно уходили в другую комнату, как только она засыпала. Близнецы сначала надеялись, что Нана не будет соваться к ним лишний раз, как это делали Емитсу и Тимотео. Однако у женщины было свое мнение. И это ужасно бесило детей. Настолько, что после первых трех недель они впервые сбежали. Ненадолго, правда — вернулись уже на следующий день. Но и этого хватило, чтобы женщина обзвонила все больницы, оббегала весь небольшой городок и поставила на уши полицию. Когда Тсуна и Тэкео вернулись — Нана была похожа на одну из тех немногих взрослых выживших подопытных, которых они однажды мельком увидели в лаборатории. У нее были всклоченные волосы, темные круги под глазами и дикие, почти безумные глаза. Как только она их увидела, то тут же рванула к ним со слезами на глазах и попыталась обнять их. Но близнецы этого не позволили. Холодные взгляды и безразличное: — Не смей нас трогать. Тсунаёши видела как женщина остановилась и дернулась как от пощечины. Но тут же выдавила из себя улыбку, вытерла дрожащими руками слезы и таким же дрожащим голосом сказала, что приготовила ужин. Дети полностью ее проигнорировали, запираясь в своей комнате. После этого инцидента Нана еще долгое время пыталась навязывать им свое общество, постоянно о чем-то их спрашивая или сама что-то рассказывая. Однако после еще трех побегов — причем с каждым разом их продолжительность лишь росла — она почти перестала им досаждать, ограничиваясь короткими расспросами о школе. Брат и сестра видели, что женщине плохо из-за этого, но вины за собой не чувствовали. Они сюда не рвались — это Емитсу и Нана хотели, чтобы они сюда приехали. К ним претензий никаких…***
В таком темпе прошло почти шесть лет. Близнецы уже поступили в первый класс Средней школы. Хотя в школу они почти не ходили — программу они опережали по-меньшей мере на три-четыре года. Всегда участвовали во всех олимпиадах, конкурсах, спортивных состязаниях. Благодаря этому, им позволялось свободное посещение школы, и даже известный Хибари Кёя ничего не мог с этим поделать — близнецы Савада слишком выбивались из общего стада «травоядных». За прошедшее время многое поменялось в жизни Тэкео и Тсунаёши. Они стали местными идолами, о них знала каждая вшивая псина в небольшом Намимори. Лучшие ученики, талантливые певцы и танцоры, владеют несколькими музыкальными инструментами, занимают только призовые места в спортивных зачетах. Они красивы — надменная холодность и безразличие не мешают целой толпе сверстников, и не только, томно вздыхать или искоса любоваться своими кумирами. Были даже отчаянные смельчаки, которые пытались сблизиться с близнецами. Только участь их была незавидна — Тэкео очень жестоко пресекал любой контакт парней с его сестрой. Настолько, что неудавшиеся ухажеры оказывались в больнице с множественными переломами. Да и Тсунаёши тоже очень умело и изысканно избавлялась от различных «жалких девиц», которые едва ли не ковром стелились перед ее братом. Иногда на улицах можно было встретить молодых девушек, совсем еще девчонок, с обожженными изрезанными или избитыми лицами. Не то, чтобы Тсунаёши переходила черту — ничего уж слишком ужасного ни с одной из девочек не случилось, все увечья вскоре зажили и даже шрамов почти не осталось. На собственных поклонников ни первый, ни вторая внимания не обращали, позволяя разбираться с «надоедливой биомассой» близнецу. Именно по этому им за глаза дали прозвища: «Юки-онна»* и «Цербер». Но даже несмотря на их грубость, надменность, безразличие, эгоизм и откровенное высокомерие, не было человека, который не уважал, не любил или не боялся близнецов Савада. Они наводили страх или внушали уважение, заставляли любоваться каждым жестом или подавляли настолько, что ты не мог поднять на них взгляд. Равнодушных не было.***
Тсунаёши безразлично смотрит на чужую красную кровь, что стекает с тонких пальцев. Мужчина, который валяется в ее ногах, пытается прижать рану в животе. Тихо, полубезумно бормочет: — Простите, Юки-онна!.. Я клянусь — подобного больше не повторится! — Конечно не повторится, — девочка опускается перед ним на корточки, берет его за подбородок, заставляя смотреть себе в глаза. — Пожалуйста, не надо… Пощадите… — Ты не справился, Митобе… А ведь тебе все-то нужно было доставить по указанному адресу совсем крохотную коробочку. Но ты провалился, ты подвел нас… — Тсуна негромко говорила, невесомо касаясь мужского лица, размазывая по нему его же кровь. — Нет, нет… Я… — Тшш, — указательный палец надавил на губы, призывая к молчанию, а после — легко скользнул в теплую полость рта, ложась под языком. Мужчина скулил, давясь рыданиями. По щекам не останавливаясь текли слезы. В груди бешено стучало сердце, но тело сковали ледяные цепи, не позволяя даже пальцем пошевелить. Он знал — это конец. И именно от этого осознания было страшнее всего. В рот скользнул еще один палец. — А знаешь, что мы делаем с теми, кто нас подводит? — голос понизился почти до интимного шепота. Пульс отдавался эхом в голове, а страх затопил собой все существо Митобе. — Мы избавляемся от них. Как от мусора. Резкий рывок руки, кровь хлынула из огромной рваной раны. Мужчина распахнул от боли свои глаза, измученно воя, оставшейся частью рта. Он захлебывался кровью, отдаленно чувствуя, что язык безвольно повиснул, касаясь грязного асфальта. Силы стремительно покидали мужчину, сознание плыло, а в глазах — темнело и размывалось. Последнее, что он видел — тонкая девичья спина, удаляющаяся из темного грязного переулка. А после пустота.***
Тэкео с упоением слушал звук ломающихся костей. Ключицы, ребра, лучевая и плечевая, берцовая, бедренная и — наконец — позвоночник. И так по кругу, снова и снова… Красный — хорошо, красный — это кровь. Кровь — хорошо. Непреложная истина для двоих. Мужчины — мать их, якудза! — стонут и молят о пощаде. Пощада? О какой пощаде может вообще идти речь? Они посмели — осмелились — попытаться идти против них с Тсунаёши! Подумать только! Эта жалкая биомасса — и против них?! Вдох-выдох. Нужно успокоиться. Музыка всегда успокаивала Тэкео. Именно поэтому Тсунаёши еще пять лет назад приняла решение научиться играть на музыкальных инструментах. Фортепьяно, скрипка, кото*, сякухати*. Когда блондин был особенно сильно раздражен, она запиралась с ним в их студии, наплевав на дела школьного студсовета, и играла для него. Всегда только для него одного. Но сейчас ее нет рядом, а Тэкео просто необходимо успокоиться. Если он не успокоится — у них будут проблемы. У Тсунаёши будут проблемы. Из-за него. Ведь только они оба знают, что может случится, если один из них потеряет контроль, а второго не будет рядом. Это будет катастрофа, локальный Армагеддон, мини Апокалипсис. Это будет конец, но не Света, а просто мирной жизни. Мирной жизни? А разве у монстров она бывает? Тэкео всегда был более вспыльчив. Клокочущая ярость бьется в груди, норовя вот-вот вырваться. Блондин словно сосуд с кипящей водой — еще чуть-чуть и кипяток польется через края. Понимание этого заставляет снова и снова играть музыку. Его собственную симфонию. Симфонию боли и страданий. Боли и смерти. Симфонию, где вместо инструментов — чужие человеческие тела. Вместо струн — вены и сухожилия. Вместо нот — хруст костей, крики и хрипы умирающих. — Развлекаешься? — раздается тихий девичий голос. От него бегут мурашки, приятно щекоча нутро. Внутри урчит довольный зверь, сворачивается клубком где-то под сердцем. — Немного, — пожимает плечами Тэкео, улыбаясь самым кончиком губ. — Тогда заканчивай — нам еще возвращаться. Последний поезд в 1:45, а сейчас уже 1:13. Плюс дорога до станции. — Хорошо. Дай мне пару секунд. Дикий оскал, быстрый рывок. Хруст шейных позвонков. Стекленеющие глаза убитых, пятна крови — естественная среда обитания. Мирная жизнь — жизнь, которая протекает в соответствии с повседневностью. Какова повседневность монстров?***
Близнецы бесшумно проникают в дом в Намимори. На часах — за полночь. Проходя мимо кухни, равнодушно цепляют взглядом спящую за столом Нану. Опять уснула пока ждала их. Сколько раз ей повторять, чтобы она не лезла к ним. Но в целом — плевать, не достает их, и ладно. Тсуна и Тэкео заходят в ванную. Раздеваются и вместе встают под душ. Мягко скользят мочалками и мыльными руками по телам друг друга. Осторожно очерчивают старые рубцы, ласково проходятся по чувствительным местам. Довольно быстро заканчивают и насухо вытирают друг друга большими полотенцами. Доходят до комнаты и ложатся в кровать, крепко обнимаясь. Подобное — норма для них. У близнецов общая комната, кровать и кошмары. У них — одно безумие на двоих…И другого им не нужно…
***
Тсунаёши собирала обед себе и брату. Тэкео наверху складывал учебники в сумки. — Когда вы вернулись? — на кухне бледной тенью проскользнула Нана. — Это неважно, — холодно и равнодушно ответила девочка. Женщина хотела что-то еще сказать, но видимо передумала. Тихо вздохнула и спросила: — Что приготовить на ужин? — Все равно. Мы не придем — у нас дела, — все тем же тоном произнесла Тсуна, чувствуя раздражение. Ей сейчас не до этой надоедливой женщины! У нее очень сильно болела голова — противный звон не прекращался ни на секунду. И это не считая чертовых голосов, которые все говорили-говорили-говорили. Но если к последним она уже привыкла, то мерзкий звук — вызывал жуткую мигрень, заставляя Тсуну злиться и беситься. Такое было пару раз — перед тем, как у близнецов начиналась проблемы. Нужно быть осторожней. — Я закончил, — от лестницы раздался голос Тэкео. — Уже иду, — отозвалась девочка, подхватывая коробочки с едой и по дуге обходя Нану. Спустя секунду хлопнула дверь — как выстрел. В самое сердце. Женщина снова оказалась одна, наедине со своими страхами и проблемами. Она надеялась, что все в итоге наладится, станет как прежде… «Все хорошо» — как мантру повторяла по ночам, безуспешно пытаясь заснуть. Как молитву, с искренней верой в лучшее. Лучше совсем не становилось… Нана сильно похудела, постарела на пару лет и обзавелась в свои молодые годы сединой. Она не могла нормально есть и спать, но со временем это прошло. Хотя она до сих пор чувствует эту зияющую дыру в груди, которая появилась после исчезновения детей. Как женщина не пыталась ее залатать — ничего не выходило. Если она не может залечить собственные раны, то как она может помочь детям? Да, и нужна ли она — помощь, сама Нана — им вообще? В конце концов, ничего страшного же не случилось? Ну, и что, что дети сбегают и игнорируют ее — они же просто очень самостоятельные, радоваться надо! В школе у них только высшие баллы, им интересны различные спортивные и творческие направления, от похвальных грамот и наград уже ломятся полки! Близнецы довольны, постоянно чем-то занимаясь — что еще нужно матери для счастья? Разве что, может, стакан воды?..***
Реборн внимательно следит за близнецами. И то, что он видит ему совершенно не нравится. Ну как «не нравится» — скорее это совсем не то, о чем его предупреждали. И тут хочется со всей силы приложить Емитсу о какую-нибудь стену. С его разведывательным отрядом. «Немного замкнуты, следствие психологической травмы» и «Очень умные и талантливые, просто чудо, а не дети!», да? Эти «чудо-детки» почувствовали слежку уже через полторы минуты, вычислили его местоположение — еще за одну. И — черт бы побрал CEDEF! — попытались его устранить! Убить! Их даже не смутило его младенческое тело! Но самое интересное: если бы Реборн был хотя бы на четверть не такой опытный и талантливый — у них бы получилось. Савада действовали быстро, четко и хладнокровно. До пугающего профессионально. Так, словно занимались этим очень давно. — Кто ты? — остановившись спросила шатенка. — Меня зовут Реборн, и я прибыл сюда для того, чтобы стать вашим наставником. — Не нуждаемся, — недовольно прорычал блондин, щуря светло-голубые — почти серые глаза — и скаля зубы. — Ваше мнение никого не волнует, — пряча лицо в тени шляпы, парировал малыш. Он почувствовал как яростно взметнулся огонек Воли у мальчишки. А вот Пламя его сестры горело ровно, лишь на секунду дрогнув. И в отличии от братского обжигающего рыже-красного имело странные фиолетовые блики и было… холодным. Очень странно… — Я бы посоветовала следить за языком, Аркобалено Солнца Реборн, — ледяным голосом произнесла Тсунаёши, заставив малыша нахмурится. — А то — что? На лице девочки — мраморная маска. Безэмоциональная, равнодушная, холодная. — У донны Джиглио-Неро есть дочь. Юни кажется… Не произнесенная угроза так и повисла в воздухе. Реборн медленно выдохнул. Цензурных слов, чтобы описать сложившуюся ситуацию человечество еще не придумало…***
Тсуна ненавидящим взглядом уставилась на чистый холст. Такой пустой, такой белоснежный. До зубного скрежета невинный. Перед глазами, как наяву — маленькая комнатка в шесть шагов, рубахи и халаты ублюдков-врачей. Перед глазами — глухое отчаяние, острая жгучая ненависть. Перед глазами — плохой кафель, хорошая кровь, синяя смерть и почему-то снова рыжий. Девочка чертыхается, морщится от головной боли. Проводит кистью по холсту. Мазок, другой. Постепенно заполняя ненавистное белоснежное пространство красками. Черный, красный, синий и рыжий. Все как обычно — Тсунаёши никогда не использует другие цвета. Только эти четыре — Всадники ее собственного Апокалипсиса. Только — спокойствие, кровь, смерть и рыжий. Спокойствие — черный. Это цвет пустоты, ее мягкого бесконечного пространства, которое укутывает тебя, закрывает от реальности. Цвет спасения. Кровь — красный. Это цвет азарта. Дикого, густого, растекающегося по венам. Скручивающегося под ребрами в натянутую пружину. Цвет силы, превосходства. Смерть — синий. Это цвет Мукуро. Того, кто поднял восстание, кто первым решился отомстить мучителям, вернув им все страдание сполна. Цвет свободы. Рыжий — сами близнецы. Это их цвет. В комнату-студия входит Тэкео. Он молча подходит, опускается перед сестрой на пол и устраивает голову у нее на коленях, требуя внимания и ласки. В последнее время он стал более тактильным, хотя они и до этого были очень близки. И блондину всегда хватало, но теперь… Сейчас он постоянно старался поддерживать тактильный контакт. Постоянно держал за руку, обнимал больше и дольше обычного, все норовил уткнуться в шею, ключицы или живот. Иногда невесомо касался ее кожи, особенно во время сна. Вот и сейчас, Тэкео уложил голову ей на колени, чуть ерзая щекой по гладкой, неприкрытой тканью юбки коже. В его глазах Тсунаёши видела рыжие отблески. Да, все-таки рыжий — их цвет. Цвет их Воли. Их безумия. Девочка откладывает кисти и краски, вытирает руки тряпкой и начинает ласково перебирать светлые пряди, массируя кожу головы. Брат прикрывает глаза и довольно мурчит. Ему нравится, когда внимание сестры полностью сосредоточенно на нем. Реборн, наблюдающий с соседского дерева через бинокль, глухо чертыхается. Он очень надеется, что это не то о чем он думает.***
На стол Тсунаёши опускается тонкая папка с личным делом. Девочка вскидывает бровь, равнодушно смотрит на Реборна. — Что это? — Личное дело нового ученика, который по моей просьбе прибыл из Италии, — прямо сказал Аркобалено, прекрасно понимая, что метод обучения «я тут ни причем, оно само» с близнецами не прокатит. Лучше сразу прямо говорить что он от них хочет. — Он первый в списке на место Урагана. — Не интересует, — безэмоционально произносит Савада, возвращаясь к документам студ.совета. — Тсунаёши, я же уже объяснял вам, что собрать Хранителей — хотя бы один полный комплект — необходимо, — мрачно парировал Реборн, глядя из-под федоры на подопечную. — Кому? Тебе? Нам с Тэкео? Или же Емитсу с Ноно? — холодно поинтересовалась та. — И мы кажется тоже уже объясняли тебе — нам плевать на Вонголу. — Неужели не хочется стать одними из влиятельнейших людей в Европе? — забросил удочку проклятый. — А ты думаешь, что нам для этого нужна какая-то Вонгола? — высокомерно вздернула бровь девчонка. Киллер внезапно усмехнулся. Вот ведь наглая дрянь! — А не много ли на себя берете? Не тяжело будет нести? — с сарказмом поинтересовался он. Тсунаёши на это как-то совершенно нетипично-странно улыбнулась, будто услышала что-то забавное. Малыш нахмурился — выглядела девчонка так таинственно-насмешливо, что сразу было понятно — тут что-то не чисто. — Не волнуйся, Реборн, — его имя она произнесла на полтона теплее и эмоциональнее. Глаза прищурены, в них плещется янтарное Пламя — Сил у нас достаточно. Тихий девичий смешок. — А вот твой мальчишка, — Тсуна мельком глянула на фото в папке. — Гокудера Хаято, что он может? — Он не мой, — осторожно произнес Реборн. Кажется ему каким-то невероятным образом удалось добиться благодушного расположения у девочки. Настолько благодушного, что она даже согласна пойти на уступки. — Он довольно умен, многие считают его гением. Неплохо управляется с динамитом. Заработал определенную репутацию как наемник. Весьма сильный Ураган… — И абсолютно бесполезен, — закончила девочка. Она резко захлопнула папку с личным делом. Лицо ее, однако, не потеряло ни благодушия, ни заинтересованности. Из этого следовало только одно. — Ты что-то задумала? — Возможно, — неоднозначно протянула Тсунаёши. — Просто не хочу, чтобы вокруг нас собирался всякий сброд. На этом разговор пока был приостановлен, но было видно, что девчонка над чем-то размышляет. Похоже у нее уже есть собственные кандидаты на места Хранителей… Ну, посмотрим-посмотрим.***
Ночью приходят самые гениальные мысли. Ночью совершаются самые безбашенные поступки. Ночью совершаются самые жестокие убийства. Ночью скрывают самые страшные тайны. Ночь стирает все, оставляя тебя один на один с собственными мыслями, страхами и переживаниями. Вот только близнецам это не грозит. Невозможно разделить одно целое. Тэкео уткнулся носом в шею сестры. — Зачем нам это, Тсунаёши? Девочка ласково начала перебирать жесткие светлые пряди. — Реборн прав — Вонгола очень полезная вещь, если знать как с ней обращаться. Нет, конечно, при должном упорстве мы сами сможем создать подобие Вонголы здесь, в Японии. Но зачем лишний раз напрягаться, когда можно работать уже с имеющимся материалом? Мальчик согласно что-то промычал, задумчиво водя носом по нежной девичьей коже. — Что насчет Аркобалено? — О, — как-то снисходительно усмехнулась шатенка. — я просто не хочу доверять наши жизни слабому сброду. Если брать, то самое лучшее. — А Аркобалено — лучшие из лучших, — понятливо протянул Тэкео, усмехаясь. — Именно, — отзеркалила его усмешку Тсуна. — Но как ты заставишь Реборна стать нашим Хранителем? Сильно сомневаюсь, что его можно подкупить деньгами и престижем, — мальчишка осторожно стал гладить живот сестры, забравшись руками под майку. — Да, и не все Аркобалено являются вольными наемниками… — Не волнуйся — у меня есть одна мысль… — расплывчато ответила та, блаженно прикрывая глаза. Приятно. Тэкео оскалился — если сестра говорит, что у нее «есть одна мысль… » это всегда означает, что она продумала все варианты «от и до». Ошибки в ее расчетах быть не может. Это значит — Реборн будет их Хранителем. И другие Аркобалено — тоже. А потом они доберутся до всей мафии, подмяв ее под себя. Диктуя условия и навязывая собственные правила игры. Они непременно взойдут на этот престол. Ведь люди хотят крови и страданий, не так ли?***
Раз, два, три… Точные удары, болезненные, но не смертельные. Тэкео полностью контролирует свою силу. Им ведь не нужно, чтобы этот жалкий мальчишка сдох раньше времени?.. Нет, конечно, не нужно. Пока… Блондин спокоен, но постоянно приходится одергивать себя. Руки так и тянутся сыграть на этом ничтожестве собственную симфонию. Но нельзя, сестра даст понять, когда ему нужно прекратить. — Тэкео, немедленно прекрати! — Реборн, находящийся тут же, на заднем дворе Средней Намимори, пытается вразумить спятившего мальчишку. — Ты убьешь его. Ноль внимания. Этот бешеный пацан не слушает никого кроме своей сестры… А сам Реборн не имеет права вмешиваться в дела Вонголы! Чёрт! — Что ты так волнуешься, Реборн? Разве не ты хотел, чтобы мы рассмотрели кандидатуру этого мальчишки? — Тсунаёши появилась бесшумно, спокойно наблюдая за тем, как ее близнец методично избивает Гокудеру Хаято. Проклятое Солнце резко поворачивается к ней, мрачно смотря на нее из-под полей шляпы. — Скажи, чтобы он прекратил. Сейчас же. — С какой стати? — теперь внимание девчонки было полностью сосредоточено на киллере, по губам скользнула холодная усмешка. — И ты уверен, что находишься в том положении, чтобы приказывать мне? Ты ведь отвечаешь за этого Гокудеру перед Вонголой, не так ли? Реборну нужно меньше десяти секунд, чтобы понять к чему ведет Тсунаёши. Он полностью прячет взгляд в тени федоры. — Что ты хочешь от меня? Савада прекращает издеваться над мальчишкой-итальянцем, но удерживает его полубессознательное тело на весу — за горло. Будто тот ничего не весит. Внимательно, с вопросом смотрит на сестру. Та хмыкает, качает головой. В воздухе разливается холодное Пламя Небес. У Тэкео — наоборот — обжигающе горячее, необузданное, дикое. Они смешиваются, сливаются в единое целое. И — Реборн задерживает дыхание — рождают идеальную Гармонию. Где-то в груди у Реборна распускается бутонами его собственное Солнечное Пламя, пульсирует в Пустышке, просится наружу. Просится к Гармонии. К близнецам. — Лишь ответ на один вопрос, — шатенка подходит ближе, садится на корточки перед киллером. — Хочешь ли ты избавиться от Проклятья?..***
У Тсунаёши длинные каштановые кудри, Антарктида в глазах и равнодушный голос. У Тэкео выгоревшие на солнце волосы, во взгляде — Бездна и глухое рычание. У них руки в крови даже не по локоть — по шею, не меньше. У них больное, ненормальное детство, искалеченное психами-учеными. У них перемолотая агрессия и ледяное безразличие к вашему существованию. Они ломают кости, судьбы и жизни. Просто так. Потому что могут и хотят этого. Они сильны, умны и талантливы. Они превращают в пыль кирпичные стены, находят лазейки в расчетах гениального Верде и способны продемонстрировать на публику «танго со Смертью» или «песнь Безумия» — с членовредительством, естественно. Реборну кажется, что он сошел с ума — никто в здравом уме не стал бы соглашаться на роль Хранителя этих равнодушных психов. Однако — ему ли судить их? Тем более, когда они почти освободили их от Проклятия? Они требуют от тебя пользы для себя, но при этом — сами согласны оказывать любую поддержку. Они не нуждаются в тебе, как это принято, но и сами — плюют на твое безразличие. Все, что им нужно — уверенность в том, что ты не предашь, и в том, что от тебя будет польза. Взамен — ты получаешь их поддержку и уверенность, что тебя не всадят нож в спину. А еще — доступ к невероятной Гармонии… Фонг умиротворенно улыбается; Верде с больным интересом вчитывается в формулы, которые составила Тсунаёши; Колоннелло странно-иронично усмехается — ему, солдату, хрен редьки не слаще; Реборн молчит и привычно прячет глаза в тени; Рокудо Мукуро безумно скалится, поигрывая трезубцем; Хибари Кея стоит отдельно ото всех и в предвкушении сжимает тонфа. В груди у близнецов тлеет азарт — как много лет назад, когда их маленький белоснежный Ад затопило красным. Улыбаются они так же — дико и безумно.***
— Что все это значит? Реборн? Это ты? — Ноно хмуро обводит взглядом гостей. Емитсу растерянно смотрит на четырнадцатилетнюю Тсунаёши. Потом — на стоящего рядом Тэкео. Затем его взгляд скользит по четырем взрослым, оставшихся чуть позади — китайцу в красных одеждах, ученому в халате, светловолосому солдату и мужчине в шляпе и деловом костюме. Здесь же двое подростков — синеволосый худой парень с трезубцем и японец в гакуране с тонфа. Реборна и Колоннелло Советник узнал почти сразу, Фонга и Верде — спустя пару мгновений. На индификацию Рокудо Мукуро и Хибари Кеи ушли еще десяток секунд. Однако это ни чуть не прояснило ситуации… — Полагаю нам есть о чем поговорить, дон Тимотео, — холодно и безэмоционально произнесла Тсунаёши, присаживаясь в кресло напротив. Хранители и брат так и остались стоять у нее за спиной. Как и гора трупов. Прошлых и будущих.