Пухлый Ваня

Утро. Светлое субботнее утро. Мягкие солнечные лучи проникают сквозь неплотно задернутые шторы, оставляя на деревянном полу спальни длинные золотистые полосы. В такое утро хочется просто сидеть под одеялом, прижимаясь всем телом к любимому человеку и тихо о чем-то болтать с ним, мечтательно глядя в окно и надеясь, что такая идиллия будет длиться вечно. Однако, Гилберт Байльшмидт не мог позволить себе подобное. Хотя бы по той простой причине, что любимый человек рядом с ним отсутствовал. Альбинос понял это, когда проснулся. Сонно приоткрыв алые глаза и мысленно прокляв себя за то, что проснулся так рано, Гилберт понял, что стало причиной его внезапного пробуждения. В последнее время немец не мог заснуть, если не прижимал к себе теплое тело любимого русского, а как только он куда-то уходил, пока Байльшмидт спал, тот сразу же просыпался. Вот и сейчас Гилберт чувствовал, что лежит на кровати один. Лениво что-то промычав, он провел рукой по одеялу. «Еще теплое, - отметил про себя немец, - Значит он ушел совсем недавно.» Вставать очень не хотелось. Но Гилберт понимал, что без Брагинского опять заснуть не сможет, да и надо было хотя бы узнать что с ним. Зная Ваню, тот сейчас мог быть где угодно и творить такую фигню, какая немцу даже присниться не могла. Спустя десять секунд, которые Гилберт дал себе на размышления о том, что делать дальше, он все-таки отбросил в сторону плотное одеяло, поежившись от холода, и сел на кровати. Мысленно похвалив себя за такой героический поступок, прусс встал и, слегка пошатываясь, побрел искать Ваню. Выйдя из спальни, блондин на секунду замер, прислушиваясь. Он явно слышал шумное дыхание русского откуда-то из кухни. Богатое воображение Гилберта тут же щедро одарило его сотней самых отвратительных картин, связанных с тем, чем может заниматься Ваня в такое время. В основном, их сюжет был об измене. Быстро подготовив краткую речь на случай, если все же застанет русского с любовницей, заметно помрачневший Гилберт пошел на кухню. Дверь открывать он не спешил. Нельзя было сказать, что немец серьезно поверил своим догадкам, просто было как-то… боязно что ли. Шумно сглотнув, Байльшмидт все же толкнул массивную деревянную дверь, входя в залитую утренним солнцем кухню. - Ваня! Ты что это тут делаешь?.. - альбинос, честно говоря, слегка прифигел от увиденного. Нет, Россия не изменял ему ни с кем. И видимо даже не планировал. Когда прусс зашел на кухню, Иван замер, наполовину согнутый в пояснице и пытающийся достать пальцами до пола. - Зарядку… - спустя пару секунд смущенного молчания ответил русский, выпрямляясь. Увидев в глазах любимого столь очевидный вопрос «Зачем?», блондин опустил взгляд, слегка прикусив губу. Проследив за этим самым несчастным, на своей памяти, взглядом, Гилберт внезапно понял в чем проблема. Проблема эта была достаточно крупной, чтобы дико смущать русского и не помещаться в спортивные штаны, слегка свисая на боках, но достаточно маленькой, чтобы казаться пруссаку милой и даже отчасти привлекательной. - Милыый… - протянул немец, обнимая любимого и крепко прижимая его к себе. - Что? - Ваня грустно посмотрел на мужа, тихо вздыхая и обнимая его в ответ. – Это же ужасно. - Могу поспорить. - Пруссия легонько сжал руками бока мужа. Они были мягкие на ощупь и такие теплые, что на лице альбиноса сама по себе появилась улыбка. - Это не ужасно. Это очень-очень мило. Россия явно собирался не согласиться с любимым и даже, возможно, обидеться за то, что тот так бесстыдно лапает его пузико, но не успел, так как был поспешно заткнут нежным поцелуем. Ване ничего не оставалось, кроме как тихо вздохнуть и ответить на поцелуй, прижимая к себе любимого немца. Все-таки, хоть ему было все еще очень стыдно за то, что он такой упитанный и слова немца не сильно убедили его в обратном, Ване было очень приятно, что Гилберт любит его таким, какой он есть. А Гилберту, в его очередь, было приятно все еще сжимать в руках складочки на животе парня, не обращая внимание на то, как тот недовольно ворчит сквозь поцелуй. - Давай я приготовлю завтрак. - предложил немец, отстранившись от мягких губ Вани и с улыбкой глядя в сине-фиалковые глаза парня, на что тот согласно кивнул и пошел в спальню, чтобы застелить постель. Проследив за ним взглядом, Байльшмидт молча улыбнулся, открывая холодильник, в поисках чего-то съедобного. Неприятные ощущения, появившиеся от подозрений в измене, уже давно были забыты немцем. На их место пришли нежность и искренняя любовь к Брагинскому, так сильно переживающему от того, что он может чем-то не нравится своему любимому и готовому сделать что угодно, чтобы Гилберт никогда его не бросил. Погруженный в свои мысли прусс даже не заметил, как с теплой улыбкой прошептал «Я люблю тебя, Ваня…»