***
Это был вторник. Или среда. Вася не особо помнил, и вспоминать в данный момент вряд ли мог — он захлёбывался в собственной буре эмоций. Помпея внутри него рушилась с грохотом и шумом. Огромный город тонул и распадался в лаве слепой ярости и пепле горького сожаления о своей жизни. Вася старался не падать духом, ведь иначе он бы просто не выжил. Он глушил в себе упаднические настроения и плохие мысли с отчаянием тонущего, старающегося ухватиться за какой-нибудь обломок и вынырнуть на поверхность, выплыть из толщи воды, что отнимает его жизнь. Он правда старается. Но не в такие моменты. Ему как будто воткнули нож — там, где ребра расходятся, словно кулисы; где есть какой-нибудь орган, и Вася обязательно знал бы его название, если бы не был так равнодушен к биологии в школе. Видимо, его личная биология за это ему и мстила, потому что воздух из легких опять выбило, и он вновь согнулся пополам, заходясь не то рыданиями, не то всхлипами, не то воем. Вася не помнит, когда последний раз вот так же лежал на полу своей комнаты и тонко скулил: разрушение целого города внутри себя — очень больно; один из тех случаев, когда истерики настолько сильные, что от душевной боли становится больно физически. Какая-то часть васиного сознания до сих пор могла ясно мыслить, и — Вася сам не знает, как — парень дополз до телефона, захлебываясь слезами. Это был поздний час, в который приличные люди обычно не звонят и откладывают звонок на следующий день. Но Вася бы не причислил себя к приличным людям, да и друзьям можно звонить в любое время суток. По крайней мере, именно сейчас Звёздкину чертовски был нужен друг. Он не знал, кому именно позвонить. Не знал, для кого из его друзей его звонок не будет неудобным или навязчивым, потому что именно так себя чувствовал Вася, когда говорил кому-то о своих проблемах. Его друзья и родные — не чужие люди, и они будут волноваться за него. Звёздкин так сильно ненавидел это — заставлять кого-то впустую беспокоиться о нём. Размазывая слезы по щекам, он судорожно набрал номер Саши. Вася не знал, что он хочет сказать, и даже подумать об этом не успел, как услышал — «для продолжения звонка пополните баланс…» Он забыл кинуть денег на телефон. Уёбок. На секунду Вася почувствовал дыхание кромешного одиночества у себя за спиной. Он вдруг подумал, что никому не нужны его проблемы — он сам-то, если честно, никому не нужен. Понимание того, что он — всего лишь никчёмный человечек, настолько не справляющийся даже с собой, что лежит сейчас, уткнувшись носом в ковёр своей унылой комнаты, не в силах даже поднять своё безвольное тело и заставить его что-то сделать привело Васю в такое отчаяние, так сильно он испугался этой тоскливой черноты, в которую он начал падать, что он с новой силой принялся искать в своем телефоне номер человека, который может его из этой черноты вытащить — спасти от падения. Он попробовал позвонить Антону, Алисе, Горгосову, но все было тщетно — и, на самом деле, он не понимал, на что надеется, но почему-то до сих пор пытается дозвониться хоть до кого-то. Вася плакал уже так долго, что начал всхлипывать, дрожать всем телом и размазывать сопли и слезы по ковру, как в трубке Звёздкин услышал гудки. От неожиданности он на секунду перестал дышать, не совсем доверяя своему слуху, но через ещё пару гудков на той стороне ответили на звонок. — Звёздкин, блять, два часа ночи, какого черта ты звонишь? — сонный злобный голос Никона заставил Васю разразиться новой порцией рыданий. — Максим, я так больше не могу, я так устал, так устал, забери меня отсюда пожалуйста, помоги мне, я не выдерживаю, я так больше не выдержу, ну почему я не могу уже наконец скинуться с какой-нибудь вонючей крыши, боже, я не могу та-а-ак, — сквозь всхлипы провыл Вася надломленным, хриплым после такой истерики голосом. Никон ничего не говорил несколько секунд, просто не находя слов. Тишину нарушали лишь неровное дыхание и вхлипы Звёздкина, который даже дышать-то нормально не мог — не то, что сказать что-нибудь. Когда же Никонов всё же заговорил, в его голосе не осталось злости — он наполнился смятением, растерянностью и беспокойством, словно чёрное после бури море медленно вновь становится синим. — Так, ты сейчас дома?.. Хочешь, чтобы я забрал тебя оттуда? Только не плачь, Звёздкин, умоляю… Пожалуйста, дай мне немного времени, чтобы собраться, хорошо? Встретимся в том парке недалеко от твоего дома? Всё будет хорошо, Вась, пожалуйста… Вася только мычал в ответ. Когда Никон отключился, заверив Васю, что постарается не вырубиться по дороге к его дому, Звёздкин с удивлением обнаружил, что, хоть Максим и не сказал ничего конкретного, ему уже стало лучше. Просто от осознания того, что он сможет поговорить хоть с кем-то. Он ещё какое-то время просто сидел на полу, слушал перестуки поездов и смотрел в пустоту. Лишь спустя несколько минут он вспомнил, что ему нужно собраться. И по-хорошему — умыться. В ванной Звездкин даже не взглянул на своё отражение в зеркале над раковиной. Просто не мог. Лишь краем глаза зацепил красноватые пятна на щеках и спутанные волосы. Ну, хотя бы истерика прекратилась. В абсолютно подавленном состоянии Вася переоделся, закинул пару вещей в рюкзак и, взяв толстовку со спинки стула и кеды из прихожей, тихонько вышел из квартиры. Пытаясь одновременно обуться и спуститься с четвертого этажа, он вспомнил, что сигарет у него почти не осталось. Вася достал помятую пачку из рюкзака и, пересчитав свои запасы, на выходе из подъезда был уже удручён своими подсчётами: их осталось три — одна слегка поломалась, но ему было наплевать — он в любой момент мог отдать её Никону. Время между концом июня и началом июля было последним временем тех дней, когда солнце почти не сходило с неба. И сейчас, в три часа утра, столь раннее время ощущалось только по непривычной раннеутренней прохладе, граничащей с ночным холодом, и непривычно-безлюдным улицам. Звёздкин был в лёгком недоумении из-за того, что Никонов позвал его на улицу — зачем? Было непривычно ощущать заботу от такого человека, как Максим. Не-при-вы-ч-ность. Вася подумал, что ему подозрительно нравится эта не~привычка — выходить из дома ранним утром-поздней ночью на встречу с Никоном, который так серьёзно воспринял Васино хреновое состояние. Дойдя до места, которое Никон громко назвал «парком», Вася оглянулся по сторонам. Максима нигде не было видно, и Звёздкин сел на ближайшую полуразвалившуюся скамейку, чтобы снова найти в рюкзаке сигареты и зажигалку. Курить хотелось страшно. Вася сильнее закутался в толстовку и закурил. Сделав первую затяжку и выдохнув дым, он уставился в землю и уже погрузился в свои мысли, как где-то сзади раздался голос: — Эй, детка, любишь фанк и рубашечки в клетку? Вася резко повернул голову на звук, но, увидев Никона, расслабился и затянулся вновь. — К чему ты это? — Да сидишь тут, весь в табачном дыму и печали, — по взгляду Васи Максим понял, что его отсылки оказались непонятыми. — Я Стрыкало вспомнил. Никон уже подошёл ближе и сел на другой конец скамейки, создавая баланс веса, чтобы скамейка не развалилась под ними ненароком. — Ну, я больше не истерю, уже хорошо. Извини за это, — Вася неловко поймал взгляд Никона, поправляя очки. — Мне действительно нужен был кто-то, просто хотя бы сам факт существования людей, которым не всё равно. Порой бывают моменты, когда об этом забываешь. — А я у тебя номер один в списке людей, которым не всё равно? — Никон более-менее оживал, в голосе появился сарказм, и не сказать, чтобы это очень радовало Васю. — Я… У меня закончились деньги на телефоне, и каким-то хером я дозвонился до тебя. Только до тебя, — глаза в пол и не смотреть на него. Становилось стыдно. Стыдно за себя. — Видимо, оператор тот же. Ладно, извини, я просто устал, — всё же он пришёл успокаивать Васю, а не ёрничать. — Пошли? — Куда? — Вася докурил, потушил сигарету об стенку не внушающей доверия урны и выкинул окурок, повернув голову в сторону Никона. Тот ничего не ответил и встал со скамейки. Васе ничего не оставалось, как последовать за ним, по пути застёгивая рюкзак. — У тебя, кстати, не найдётся ещё одной сиги? — поинтересовался Макс, заходя в какой-то двор. — Я как раз поломанную тебе отдать хотел. — Вот пидор. — Ты слишком часто говоришь это, — Васе просто нужно было что-то говорить, чтобы не повисла тишина. Ему казалось, что она в любом случае будет неловкой. — Потому что так и есть. Никон прошел через весь двор и зашёл в подъезд. Домофон был сломан, и Вася понял, что Максим уже заранее знал об этом. Лифт тоже не работал, и они пошли пешком. После пятого этажа Вася перестал считать, но уже начал догадываться, зачем всё это. Парни прошли ещё несколько пролетов, прежде чем они неожиданно закончились, и Звёздкин увидел площадку, ведущую на крышу. Естественно, открытую. Они поднялись по лестнице, вылезли наружу и Вася очень обрадовался, что ему хватило ума взять с собой толстовку — между антеннами и проводами гулял ветер, который трепал волосы и футболку на Никоне. Тот поёжился и достал из рюкзака большой шерстяной плед. — Ну, где там твоя поломанная сига? — спросил Никон, натягивая свитер, который был завернут в плед. В руках у Васи оказалась пачка, из которой он тоскливым взглядом проводил в руку Максима предпоследнюю сигарету. Тот засунул её за ухо и склонился над пледом, пытаясь расстелить его по шершавой поверхности крыши — ни он, ни Звёздкин не знали, как она называется, да и значения это не имело. Вася лишь топтался в сторонке, недоуменно оглядывая развернувшуюся перед ним картину, и, когда Никонов приглашающе оглянулся на него из-за плеча, он неловко опустился на плед рядом с Максимом, поставив рюкзак куда-то в сторону. Они молчали несколько минут. Васина неловкость передалась и Никону. — Ты чего? — он чувствовал, что что-то идёт не так и начинал нервничать. — Просто… Зачем это всё? — Вася старался подбирать слова, чтобы не разозлить Никона. — Ты вроде сам попросил, — но тот уже. — Мне напомнить тебе, что ты позвонил мне в совершенном неадеквате и слёзно умолял забрать тебя?! — Мне было плохо… — А ты думаешь, что хоть кому-то не плохо? — Максим даже не смотрел на него. — Ты вообще в курсе, что сейчас три часа утра, и нормальные люди как бы спят? Воздух стал острым, словно тысячи маленьких игл; казалось, что он с трудом проходил в лёгкие, прокалывая их изнутри. Их общие усталость и отчаяние сковывали пространство вокруг. — Прости, — шёпотом уронил Вася в пустоту, образовавшуюся между ними. И только потом понял, что плачет. Никон повернулся на дрогнувший голос и окончательно понял, что всё идёт очень сильно не так. Вася поднял голову и посмотрел парню в глаза. Он не знал, пожалел ли Максим о своих словах, но испугаться он точно испугался. — Вась… Звёздкин не откликался. Он смотрел Никону в глаза и не видел ничего перед собой. Он падал в пустую тишину, что обернулась в этот раз пропастью между домами вокруг них. Никон вдохнул, наверное, первый раз за последние несколько секунд, придвинулся ближе и притянул Васю к себе за плечи, спасая его от падения. Вдох. Вася обнимает парня в ответ. Выдох. Он закрывает глаза, и вся его боль, обида, отчаяние, страх перед прошлым, настоящим и будущим — всё вытекает бесшумными слезами на никоновы плечи. Вместо стекловаты в воздухе повисает благодарность, и оба просто вдыхают её какое-то время, выдыхая всё, что так долго копилось. Извращённая форма фотосинтеза. Не-при-вы-ч-на-я. Такая же непривычная, как и «спасибо» и «прости», которые они прошептали друг другу в плечи. И, на самом деле, не столь важно, что именно сказал каждый. Они сидели так — никто не смог бы сказать, как долго — пока Никон резко не поднял голову с васиного плеча, и тот понятливо убрал руки с чужой талии. Никон же пополз к своему рюкзаку, покопался в нём и повернулся к Васе с бутылкой вишнёвого блейзера. Вася, который в это время протирал очки от следов слёз, чуть их не выронил. — А ты хорошо подготовился. — Нам что, на трезвую голову душу изливать? — Мне не спрашивать, откуда ты это взял? — Лучше не стоит, — Никон сделал пару глотков и передал бутылку Звёздкину. Она выглядела так, словно осталась с каких-то недавних попоек или была куплена на чёрный день, но Васе было всё равно — на языке знакомо зашипело вишней. У него не было денег на хороший алкоголь, а блейзер сладкий и дешёвый, и, учитывая это, его очень обрадовала находчивость Никона. Тем более, Вася пьянел быстро и надолго, так что того, что сейчас у них было, вполне хватит на них двоих.***
Через какое-то время Вася по достоинству оценил старания Никонова в организации их разговора. Тёмное покрытие крыши днём нагревалось, а ночью отдавало накопленное тепло — и, хоть сейчас оно почти остыло, вместе с пледом и блейзером Васю устраивал такой вариант. Чем меньше оставалось жидкости в бутылке, тем шире он улыбался, чаще смеялся над шутками Никона, больше говорил и откровеннее становился. Чем больше Вася пьянел, тем важнее для него становился этот момент и одновременно он всё больше осознавал, какая они оба мелочь в масштабе вселенной. Сейчас они с Максом — лишь два потерянных парня, что ведут разговоры ни о чём и обо всём одновременно, сидя ранним утром на крыше одного из барнаульских домов. Даже эта крыша была велика для них, что и говорить обо всем земном шаре? Вася улыбнулся такому привычному слову. Спьяну мысли легко соскальзывали, как жемчуг с нитки, и Звёздкин, поселив экзистенциальный кризис в голове, но не давая ему заполнить всё внутричерепное пространство, набрёл на Максима. Что ни говори, а Никон был красив. Даже учитывая эти чертовые стандарты красоты. Даже сейчас, когда он, скрестив ноги и скрючившись меланхоличной горгульей над городом, не расслабленно, но задумчиво смотрел вдаль. Взгляд Васи соскользнул по его лицу — быстро, чтобы просто не продолжать мыслить в направлении красоты Никона — по шее, плечам — вниз, к рукам и пальцам. Пока Вася, словно художник карандашом, взглядом проводил по контурам никоновского тела, он заметил забытую за ухом сигарету. — Никон?.. Тот прекратил жечь дыру в наливающимся розовым небе и обратил на Васю рассеянный взгляд. Вместо слов Звёздкин достал последнюю сигарету и зажигалку, и этот жест всё объяснил парню напротив. Они закурили и продолжили сидеть в молчании — молчании не неловком, а напротив — уютном и обволакивающем, как шоколад или тёплая вода. Небо тем временем расцветало. Рассвет переливался, жил, тлел и теплился, и вряд ли Вася смог бы выбрать, что красивее — рассвет или Никон. Максим допил блейзер, убедившись, что Звёздкину и правда хватит, окурки улетели куда-то вниз — а Вася, видимо, улетел вместе с ними. Хорошо хоть, не с крыши. Вася придвинулся к Никону — так, что их локти и плечи почти соприкасались — и неслышно положил ему голову на плечо. они сидели так минуту или около того. — Ебаная ванилька, — беззлобно сказал Никон и приложился щекой к васиным волосам. — Ты понимаешь, как это приторно? Сидим тут, как идиоты, на крыше, рассвет, а у нас тут алкоголь, абсолютная заёбанность у обоих — и ты кладёшь мне голову на плечо? Сука, Звёздкин, даже не вздумай целовать меня — получишь в морду, честное слово. — Ладно, я понял, — сказал Вася и выпрямился. Он повернул голову и посмотрел Максиму в глаза — взглядом тоскливым, даже просящим, но отчего-то ясным и свободным — и, встретив такой же взгляд, Вася в момент послал всё к чёрту, наклонился к Никону и поцеловал его. Тот только шёпотом выругался и ответил на поцелуй. Они целовались лениво, никуда не торопясь и ни о чём не жалея. Оба знали, что ничем друг другу не обязаны, и, как только один из них попросит, они тут же прекратят и никогда об это не напомнят друг другу — и уж точно оба понимали, что это попытка заткнуть Никону рот, желание выплеснуть куда-то накопившиеся усталость и тоску, омут, в который можно окунуться с головой, лишь бы не видеть серости вокруг — что угодно, но не что-то серьёзное. А раз так, то можно хотя бы попытаться сделать вид, что они не придают происходящему значения.***
Они уже даже не сидели — они лежали на пледе; Никон подмял под себя рюкзаки с пустой бутылкой из-под блейзера, Вася положил голову на грудь Максима. По небу медленно катилось солнце, протаскивая за собой редким кружевом облака, но парней оно мало интересовало. Звёздкин не имел ни малейшего понятия, о чём думает Никон — он даже не совсем понимал, о чём думает сам. В голове спьяну был лёгкий утренний туман, и в него, как в большое белое облако, сыпались, ускользали, прятались — падали мысли — и Вася не уверен был, как он относится к этому. Если честно, Вася не уверен был почти ни в чём — он лишь следил за тем, как поднимается и опускается грудь Никонова. Через какое-то время он осознал, что старается дышать в унисон с ним, а спустя ещё немного — почувствовал, как в том же ритме, в котором билось сердце человека рядом, огромный город внутри Васи восстаёт из пепла, обретая былое великолепие; корабль, долгое время жалеющий на дне, вспарывает носом толщу воды и устремляется вперёд, к новым берегам и горизонтам. Вася ни в чём не уверен — ни в настоящем, ни в прошлом, ни, тем более, в будущем — однако, он ловит себя на мысли, что, если даже такие масштабные и великие вещи можно вытащить, отвоевать у стихии — то его-то, Васю — тоже возможно спасти от падения.