Дар заветный
Sezen Aksu — Dansöz Dünya
Сэхунн вспомнить не мог, когда такое было и с ним ли оно было, но что было оно, не усомнился. Походило это на выгоревшие воспоминания из раннего детства, когда не понять, явь то или мара. Помнил Сэхунн, как оскользнулся на горной тропке, и из-под ноги пёстрый камешек покатился вниз, стукнул о выступ и отлетел прямо в озерцо, что гладью спокойной поблёскивало далеко внизу. Озерцо от источника, откуда все воду брали — Сэхунн и сам носил бурдюки с водой да кувшины, любовно вылепленные отцом. Носил допредь того, как получил костяной нож охотника, а охотнику уж не к лицу таскать воду. И охотнику не место на волчьем празднестве лунных духов, потому-то Сэхунн и крался по горной тропке, по которой никто не ходил. Потому-то Сэхунн и затаил дыхание, вслушиваясь в тишь, разлившуюся после всплеска. Он выждал, покуда в груди стукнуло столько, сколько пальцев на обеих руках, а никто и не почесался. Если шум от свалившегося камешка и слышали, то решили, что сам свалился, а не задело его чужой ногой. Сэхунн дух перевёл и двинулся дальше по тропке. На празднества детей волка* его не пускали, да и со всеми, кто был шаманского рода, и говорить не дозволяли, а Чёрный Волк рассказывал, сколько у них всего дивного, потому Сэхунну стало невтерпёж. Старейшина строго-настрого запретил всему роду соваться на землю знающихся с духами потомков волков и карами грозил страшными, но Сэхунн ведь соваться не собирался — только-то пробраться на Вдовий Утёс да краем глаза посмотреть, как люди-волки праздник празднуют свой лунный. Чёрный Волк давеча ходил гордый и сияющий, намекал, что будет на празднике самым важным, и Сэхунн страсть как хотел поглядеть на своего Чёрного Волка. Матушка на Чёрного Волка крысилась, как и прочие. Болтали, что некрасивый и шкода шкодливый, беда с ним одна. А Сэхунну Чёрный Волк казался краше всех — глаз не оторвать. Когда в селении проведали, что маленький Сэхунн стал с Чёрным Волком водиться, крику было же... Сэхунна хворостиной так выдрали, что он несколько дней пластом лежал и ревел, да после обозлился и со зла пошёл к Дымному Ущелью, чтобы снова с Чёрным Волком повидаться. Так и дружили — тайком. Ещё сопливыми мальчишками были, когда Чёрный Волк пришёл сердитый и взъерошенный. Духоведцы сказали, что толку нет от него, к ученью не способен, заклинания сложить не умеет самые простые. Ну и Чёрный Волк решил уйти в горы. Вестимо, пошли вместе, утащив мешок из запасов старейшины. Охотники их, понятное дело, изловили к исходу дня — что им двух детишек глупых ловить? Хворостиной обоих отходили, два дня пластами лежали и ревели вместе, а после за Чёрным Волком пришли духоведцы. Мать волков долго на Сэхунна смотрела и гладила Чёрного Волка по голове, а потом сказала непонятное: — Ну, пусть будет как будет. — И она протянула Сэхунну плетёнку из ремешков, на конце которой застыл крупной каплей завораживающе красивый зелёный камень. — Даже если он от тебя отречётся, ты отрекаться не смей. Лишь раз Волк выбирает себе человека и всегда возвращается к тому, кого выбрал, покуда выбранный не отречётся сам. Сэхунн ничего не понял, но плетёнку с камнем забрал, носил при себе всегда и иногда смотрел сквозь камень на яркое солнце — внутри тёмно-зелёной прозрачности блазнился ему волк бегущий. Его Чёрный Волк. Нынче уж и Сэхунна в охотники приняли, а Чёрного Волка теперь учила сама Мать — дело для него нашлось, но какое, Чёрный Волк не сказывал — клятву дал. А лето назад — на полнолуние — Сэхунн и Чёрный Волк обменялись оберегами у источника, чтобы скрепить обмен клятвой у текучей воды. И зашли они в ту ночь дальше поцелуев. Теперь Сэхунн носил на груди под рубахой волчий камешек — такой же зелёный, как тот, что дала Мать некогда, только маленький, а у Чёрного Волка был костяной сэхуннов браслет, что он прятал под кожаным наручем. На вершину Вдовьего Утёса Сэхунн взобрался уже в потёмках. Примостился так, чтоб видно было хорошо священное место волков. Там камнями обнесли по кругу всё, расчистили давным-давно, а в центре положили огромный круглый камень да стесали сверху. Чёрный Волк называл то место Вратами. Но что то были за Врата и куда вели они, про то Чёрный Волк молчал, а Сэхунн старался лишний раз не спрашивать — никто не станет тревожить духов зря. Примостился Сэхунн в укромном месте ко времени. Улёгся только, ноги вытянул, а уж и свет от факелов мелькнул в конце тропы. Люди-волки приходили по двое: один в паре факел держал, а другой — миску с водой из источника и барабан. Последней пришла беловолосая Мать в накидке из оленьей шкуры. Колпак на её голове венчали маленькие оленьи рожки, а на скулах темнели полосы, нарисованные оленьей кровью, чтобы дух оленя был вестником её и домчал её волю к духам в мгновение ока — Чёрный Волк рассказывал так. И вот Чёрного Волка Сэхунн пока не углядел, хотя узнал бы его тут же. Чёрный Волк один был такой — высокий, гибкий, тонкий, стремительный, как молния. Как чёрная молния, когда звал дух зверя и охотился с Сэхунном волком. — Ты волк? — широко раскрыв глаза, вопрошал Сэхунн, когда в первый раз молодой волк приволок ему кролика и в Чёрного Волка обратился. — Ну волк, — кивнул Чёрный Волк и проказливо глаза сощурил. — Пушистый совсем весь. Нравлюсь? Мог бы и не спрашивать, вредина. Он и человеком волка напоминал до мурашек по коже: сухой, жилистый, поджарый, с тонким станом и широкими плечами. Как зыркнет глазами волчьими — душа в пятки. Но Сэхунн наглядеться на Чёрного Волка не мог. Весь такой странно-неправильный, и почему-то красивый настолько, что у Сэхунна в груди всё замирало. То опасным волком казался, то игривым волчонком. Сэхунну плакать хотелось от этого противоречия загадочного. Сорвав травинку, Сэхунн покусывал её и так, и эдак — изводился в ожидании, покуда Мать вздевала длани над огромным камнем и звала духов протяжным напевом, а люди-волки выплёскивали воду из мисок на плоскую каменную поверхность и лениво били в барабаны. Другие ставили факелы в выемки по кругу, будто очерчивая светящейся линией священное место. Потом стали постукивать дощечками и бить палочками по колокольчикам. У кого дощечек и колокольчиков не было, те размеренно хлопали в ладоши, а голос Матери становился всё глубже и сильнее. А после всё разом стихло, и Сэхунн дышать перестал — на огромном камне проблеском молнии встал Чёрный Волк. В свете факелов смуглая кожа влажно золотилась. По ней пролегли узоры сложные, выведенные тёмным. Из одёжи Чёрный Волк только штаны и надел, даже наручи кожаные снял, и Сэхунн различил ободок своего браслета на запястье. Ещё Чёрному Волку волосы обрезали, и короткие пряди теперь торчали весело в разные стороны. Чёрный Волк под неспешный барабанный бой поднял руки перед собой и разжал кулаки. Мокрая каменная поверхность на миг озарилась голубоватой вспышкой, как светом от молнии в ночном небе. Под отрывистую барабанную дробь Чёрный Волк заскользил в тенях и пятнах света. Снова застучали дощечки, зазвенели колокольчики, раскатились звуки от хлопков, а Мать запела. Чёрный Волк танцевал на камне, легко переступая босыми ногами. Крутился в полумраке и на свету мягком, вскидывал руки, а под кожей красиво проступали мышцы напряжённые, гибкие. Он танцевал как язычок свечи на ветру, приковывая к себе взгляды каждым движением. Он танцевал, будто по воздуху ступая. Сэхунн и не сразу уразумел, что не будто, а и впрямь по воздуху, потому что медленно и незаметно Чёрный Волк поднимался всё выше, не касаясь больше ступнями поверхности камня. Будто отрывистая барабанная дробь и струнные переборы сами возносили его всё выше и выше, всё скорее и скорее. Зато к Сэхунну Чёрный Волк становился всё ближе, и уже удавалось разглядеть, что танцует он с закрытыми глазами и улыбается, купается в ритме быстром и непрестанном и каждым движением задаёт музыке направление. Чёрный Волк поднялся почти до притаившегося на вершине утёса Сэхунна, как внезапно хлёсткий свист разрушил благодать. Левое плечо Чёрного Волка рассекло, кровь брызнула, и он упал вниз, скатился с камня, приподнялся на колене и в недоумении вскинул голову. Все тоже удивлённо глядели вверх, да и Сэхунн не понимал, что произошло. Тут кто-то закричал. Это один из духоведцев выступил за круг, и в отблесках от факелов видно было, как на теле его проступают раны, словно от огромных когтей. И тут же закричали с другой стороны, а затем — уже в круге. Люди заметались. Чёрный Волк всё ещё стоял у камня, преклонив колено и зажимая ладонью рану на плече, а Мать медленно поднималась на камень и не оборачивалась. По тропе к священному месту бежали воины в кожаных доспехах и с оружием в руках. Чужие воины. Они встретили духоведцев злыми ударами, щедро проливая кровь. И шёл меж ними человек в золочёном доспехе, а за ним несли знамя с речным драконом, что держал в лапе пучок стрел. — Не упустите ведьму! Сэхунн вцепился пальцами в горный выступ, глядя, как вскинулся Чёрный Волк и в длинном прыжке бросился на ближайшего воина. Ещё в прыжке окутался тёмной дымкой и уже волком вонзил клыки в горло. Мать неподвижно стояла на камне, прикрыв глаза. Шептала что-то, а после повернула голову и поглядела прямо на Сэхунна. «Закрой Врата, солнечный. У тебя Ключ. Закрой, пока не стало поздно», — услышал отчётливо голос Матери Сэхунн, хоть она губы не разжимала и просто смотрела на него. Мимо воли Сэхунн нащупал подарок Матери, что носил при себе всегда. Но он не разумел, что ему надо сделать. Как закрыть? Какие Врата? Чёрный Волк же метался средь своих и чужих и никому не позволял подойти к камню. «Закрой Врата, пока они по ту сторону», — настойчиво требовала Мать. А вражеских воинов меньше не становилось. Предводитель посылал их на верную смерть, но кричал, чтобы они пробились к камню и схватили ведьму. Уже и духоведцев иных почти не осталось, и Чёрный Волк обратился в человека, подхватил чужой меч и затанцевал у камня, всё так же не позволяя никому подойти. На Чёрного Волка нападали с копьями, стреляли в него, а он текуче ускользал и рубил, рубил без устали как будто. Сэхунн сжал в ладони зелёный камень изо всех сил, правой нашарил на поясе нож охотничий и кинулся искать тропу вниз. Всё ещё не разумел, что творится и как закрыть Врата, но хотя бы мог сражаться с Чёрным Волком рядом. Сэхунн бежал, падал, поднимался и снова бежал, лишь бы успеть, покуда Чёрный Волк ещё бился один и живой. Сэхунн с обрыва сорвался, чуть ногу не подвернув, но удачно плюхнулся на склон, съехал прямо к держаку с факелом. А у камня Чёрный Волк сдерживал чужаков уже длинным копьём с широким клинком на конце. Сэхунн похромал к нему, отклонился от прошившей густой воздух стрелы, сжал камень в ладони крепче, а после поймал быстрый жгучий взгляд Чёрного Волка — тот стремительно оглянулся и отмахнулся копьём от стрелы. Добравшись до огромного камня, на котором стояла Мать, Сэхунн привалился к нему плечом и перевёл дух. — Закрой Врата, — коротко рыкнул Чёрный Волк, не повернувшись к нему, — был занят новым противником. — Как? — выдохнул Сэхунн и прижался к камню уже спиной, чтобы в него стрелы не попали. — Найди замок, вставь ключ и поверни против солнца. Только ты можешь закрыть. Пока ты их не закроешь, я не смогу их разрушить. — Чёрный Волк пригнулся, пропуская над головой обагрённый кровью меч. Воспрявший Сэхунн, мало что уразумев из слов, принялся шарить правой рукой по камню и искать какой-то замок. Что странно, он нашёл отверстие, куда удалось бы всунуть камень. Всунул. Потом вспоминал, куда поворачивать. И вспоминал, как ходит солнце, потому что руки тряслись, и понять не выходило. Насилу вспомнив, Сэхунн камень повернул и тотчас упал на землю, сбитый с ног оглушительным треском и дрожью камней. По склонам катились камни, а земля утробно стонала и подрагивала. Но Сэхунн испугаться толком не успел, потому что рядом оказался Чёрный Волк и крепко сжал его плечо. Смотрел долго, мучительно. Смотрел так, будто прощался навеки. — Прости меня, но иначе никак. — Что? — непослушными губами шепнул беззвучно Сэхунн. — Я исправлю. Потом. Найду. Просто подожди. Ты же меня подождёшь? — Что? — испуганно повторил Сэхунн, не понимая ничего совершенно. Чёрный Волк на миг прижался губами твёрдыми, целуя неукротимо, потом отпрянул, выпрямился и взял широкий замах копьём, что засветилось зеленью едва-едва. И вместе с ударом Чёрный Волк прогремел: — Отрекаюсь! Под жуткий чудовищный вой камень пошёл трещинами, раскалываясь. Осыпался обломками и пылью вместе с погасшим ключом. Только Мать стояла всё там же, и под ногами у неё осталась пустота. — Людские алчность и злоба непреходящи, — печально проронила она в давящей тишине. — Но это то оружие, что можно обратить в обе стороны. Живи, солнечный. Когда-нибудь... быть может... Мать устало поникла и коснулась ногами земли. Чёрный Волк подставил ей плечо, с беспокойством оглянулся на откатившуюся по тропе волну чужаков, затем устремил на Сэхунна взгляд больной. — Прости, — повторил тихо и сжал в ладони плетёнку сэхуннову с камнем-ключом. — Живи и дождись, мой верный, ладно? Он вмиг подхватил Мать и в один шаг отступил в густую тень. Сэхунн рукой потянулся, помотал головой, отказываясь верить, что всё взаправду, да и что вообще это всё? По обломкам дополз до тени, рукой повёл, шарил бездумно, искал и не находил. Чёрного Волка и Мать волков с того дня никто не видел больше. Нигде. А источник взбесился на заре. Хлынули воды из него и затопили священное место волков. Чужаки ярились, когда и Вдовий Утёс накрыло водой. Им не досталось даже обломка разбитого Чёрным Волком камня. Шныряли после по горным селениям лазутчики да выпытывали у люда, кто и что знал про людей-волков, водился ли с ними кто. Сэхунн молчал, глядя на чужаков сухими глазами. Сжимал в ладони оберег Чёрного Волка, что один и доказывал — не привиделось, было. Только этот оберег от духоведцев и остался, всё прочее вода слизнула и в себе похоронила. Да и память ещё жила сэхуннова, хранила в себе жар и любовь. Его тело помнило Чёрного Волка. Только помнил Сэхунн ещё и то страшное слово: «Отрекаюсь» «Даже если он от тебя отречётся, ты отрекаться не смей». Несправедливо. Нечестно. Сэхунн злился на Чёрного Волка, обижался, клял по-всякому. Они же оберегами менялись при текучей воде! А Чёрный Волк отрёкся от него, ушёл и не обернулся. «Было время, когда люди жили иначе и этого мира ещё не знали. Было время, когда у людей и воли своей не было. Но потом провели людей Волки девятью Вратами в этот свободный и светлый мир, чистый от скверны, что за Вратами осталась. Покуда у Врат стоят Стражи и Волки, а Память помнит, скверна старого мира в новый не войдёт», — рассказывал бродячий сказитель, что волей случая забрёл в горное селение. Сэхунн помнил, как ему говорила это мать, когда в неверном свете лучины занималась рукоделием в долгие зимние вечера в скудных северных землях, где никогда не было никакого Чёрного Волка. Мать слышала эти слова от деда, а тот от своего деда, а тот... «Даже если он от тебя отречётся, ты отрекаться не смей», — жило шёпотом в сонных тенях. На шёпоте этом Сэхунн и подорвался. Путался в меховом покрывале, жмурился от казавшегося нестерпимо острым и ярким света, чуял запах пролитой крови, отдалённым эхом слышал песнь среди гор, пальцами ловил ускользающую каменную крошку, а в груди так же быстро стучало, как били в барабаны у камня... Влажное коснулось лица раз, другой. Тихо заскулили, тычась мокрым носом в шею. Спросонья Сэхунн обнял левой рукой горячее и меховое, лицом в мех вжался. Сэхунна трясло от озноба и от ядовитого жжения под кожей. Отпрянув, он гладил чёрного волка, топтавшегося по нему и по скомканному покрывалу. Волк виновато морду отворачивал, косился на руку покалеченную, поскуливал и снова косился, хотел чего-то. Унявшись немного и отойдя от странного сна, Сэхунн отпустил волка и выжидающе посмотрел. Волк снова на руку правую Сэхунна покосился, вздохнул и медленно подобрался ближе, ещё ближе. Посунулся носом к руке, выждал, лизнул в запястье с виноватым видом, после осторожно сжал челюстями. У Сэхунна слёзы из глаз брызнули от боли, когда клыки впились-таки в плоть. Волк куснул с низким рыком, вонзив зубы на совесть и усилив жжение. Словно от волчьего укуса в кровь Сэхунна попала отрава, что выжигала теперь его изнутри. Волк отпустил руку и принялся зализывать ранки от зубов, но так стало ещё хуже. Правую руку как огнём охватило. Сэхунн не стерпел, сжал укушенное запястье левой рукой, притянул разболевшуюся до слёз десницу к груди. От боли зашипел даже, покуда волк обеспокоенно вылизывал ему лицо. — Почто кусаешься? — прохрипел Сэхунн, морщась и сражаясь со сбитым дыханием. Волк виновато заскулил, но ухватил снова — за плечо. От новой волны боли Сэхунн чуть не заорал в голос. Отпихнул волка, что вертелся вокруг и ластился к нему. — Паскуда... Сожрать хочешь? Тогда жри и не мучай... меховой мешок... Волк прижал уши, когда Сэхунн сердито турнул его в бок, но не отодвинулся, а снова к руке полез. Сэхунн отпихивал, как мог, но за предплечье волк ухватил зубами знатно. Оба в крови измазались, покуда возились на шкуре. И рука Сэхунна на миг провалилась в тёмную дымку, чтобы после заскользить по гладкому. — Тише, дурень, — низко прорычал Кай, придавив Сэхунна собой к меху. Смотрел виновато, тяжело дышал и прижимал ладонь к щеке. — Тише. Потерпи. Чуточку потерпи. Прости. Сэхунн замер, уставившись на Кая. Он слышал это уже. Слышал целую вечность назад. В ту ночь, когда взял в руки чужой оберег. В ночь, когда поцелуев было мало, и его укусил волк, чтобы тело человеческое волка признало и принять смогло легко и чутко, потому что есть среди волков и Волки, да найти их и к себе привязать не каждому дано. От усилившегося жжения Сэхунн выгнулся, невольно прильнув к горячему Каю, и жар в теле стал ещё нестерпимее. А Кай вжимался в него, ладонью вёл по внутренней стороне бедра, в грудь целовал — не отпускал. — Потерпи... — шёпотом горячим и текучим по ключице и поцелуем утешающим. Кай ладонью сжал запястье правое, притянул руку Сэхунна к себе, губами потёрся о пальцы, скулой потом, заставил руку повернуть, чтобы щекой прислониться к раскрытой ладони. Зажмурился блаженно и едва слышно спросил: — Чуешь? И впрямь Сэхунн чуял жар смуглой кожи, щекотку щетиной. Глазам собственным не поверил, когда пальцы дрогнули. Вёл по жёстким линиям, ухо трогал, снова скулу. Рука горела, больно горела, и двигать ею было непросто, но она слушалась. Ещё проступающие из ран капли крови тускло поблёскивали, но укушенные места не саднили — слегка немели и горели внутри где-то, под кожей глубоко. Зуд и жар, и от них становилось не столько больно, сколько странно. А вот рука... Как будто Кай покусал руку, чтобы хворь из неё выжечь. — А за задницу зачем цапнул? — едва ворочая языком, спросил Сэхунн. — Нельзя сразу. Иначе это могло тебя убить. Но ты так стоял... — Кай отвёл глаза и потрогал кончиками пальцев бок Сэхунна. — Выставил из кустов самое ценное и вкусное. Соблазн был слишком велик, и я не смог... — Надеюсь, тебе было невкусно, — сердито зашипел Сэхунн и осёкся, поймав солнечно-смешливый взгляд Кая — нет уж, этому явно всё было вкусно, аж добавки хотелось. — Я помню тебя, но помню странно, — прямо сказал Сэхунн, вновь коснувшись пальцами твёрдой скулы. — И... её помню тоже. Осколками. Кай спрятал лицо у него на шее, носом уткнулся и вздохнул. — Прости. — Но я ничего не разумею. Ни что было, ни что... — Сначала нельзя было рассказывать, а после я не успел. И что показали тебе посвящением в эту ночь, я не знаю, потому что не знаю, о чём ты спрашивал. — Кай широкой ладонью провёл по бедру Сэхунна, погладил кожу на внутренней стороне, коснулся кончиком пальца нежной кожи в паху. — Мой, — выдохнул Сэхунну в губы. Поцелуем выжигал себя внутри Сэхунна сильнее, чем волчьим ядом от укусов. Обнимать Кая обеими руками Сэхунну было ещё слаще и жарче, чем допредь. И отпускать не хотелось. От сладости, жара и жжения под кожей все мысли до одной испарились. Все потерялись в торопливом шёпоте и бесконечных «мой». Кай носом тёрся о шею Сэхунна, отогревал дыханием частым, на миг губами касался, чтобы отпрянуть тут же. Будто покусать хотел, но не позволял себе. — Сэхунн... — хрипло-мучительное, оборвавшееся выдохом в шею. Языком влажным по кадыку, зубами. Кай легонько покусал кадык, опять языком провёл. Вылизал ямочку меж ключицами, с глухим ворчанием сомкнул зубы у основания шеи, прихватив тонкую кожу, — почти прокусил и снова зарычал тихонько. — Кусай, — непослушным, пропадающим голосом дозволил Сэхунн. Ему страшно не было — кровь под кожей горела так, что боль терялась в этом жаре бесследно. Сэхунн её уже попросту не чуял. Совсем. Он пылал весь с головы до пят, его жгло раскалённой кровью в жилах и волчьим ядом. Десница слушалась всё лучше, а тело плавилось под Каем и в руках Кая. Без касаний Кая Сэхунну криком кричать хотелось. Эти широкие и шершавые ладони... Сэхунн хотел чуять их на себе каждый миг и чтоб целую вечность вот так. — Чёрный Волк... Ты отрёкся... — Я же клялся, что навсегда. Ты мой. — Кай лизнул ранки от зубов на шее Сэхунна. — Мой язык солгал — так было нужно. Но разве мои глаза тебе лгали? Разве хоть раз я сворачивал с пути к цели? Сэхунн забыл, как дышать, встретив взгляд Кая. Упивался ненасытно счастьем и радостью, что сияли в каждой искорке. — Будешь снова моим? — шёпотом и поцелуями на ухо. До прерывистых неудержимых смешков. Смеялся Сэхунн и не мог остановиться. Полный недоумения и лёгкой обиды взгляд Кая только пуще прежнего Сэхунна смешил — слова не давал сказать. Сэхунн ухахатывался, а Кай сердито отстранялся — сидел после и смотрел исподлобья, как Сэхунн катался на шкуре, цеплялся пальцами за мех, смахивал ладонями проступившие от смеха слёзы. — Искусал... зацеловал... сапоги испортил... твердил всё, что твой... а теперь спрашиваешь? — Сэхунн вжался в мех лицом, пытаясь смех заглушить. — Лучше сделать сперва, а потом уж спрашивать или извиняться, — мрачно проворчал Кай и ловко ухватил Сэхунна за лодыжку, неспешно потянул к себе, чтобы прижиматься к лодыжке щекой, тереться скулой о голень и колено, а после — губами по коже. Прикрыв глаза и раскинув руки, Сэхунн млел, покуда Кай поцелуями клеймил ему ногу, оставлял пылающие следы на внутренней стороне бедра и неумолимо подбирался к паху. Прикусив кончик языка, Сэхунн дрожал — Кай в поцелуях теперь измерял живот. Бежать или отстраняться Сэхунн не хотел совсем. Просто верил, что Каю можно всё, ведь Кай точно знал, что и как с Сэхунном делать. Волки — они такие, им ведомо если не всё, то почти всё, для них не существует потока времени. И если Сэхунн видел в самом деле то, что уже было, значит, со своим волком Кай давным-давно уговорился. — Волк... — выдохнул Сэхунн, вздрагивая от лёгкой щекотки — косицы Кая щекотали ему грудь, лишний раз напоминая, каким чутким стало тело после волчьих укусов. Влажным языком Кай проходился по коже вокруг соска, прихватывал сам сосок твёрдыми губами, сжимал, тянул, отпускал и снова проводил языком вокруг. Дрожащими пальцами Сэхунн ловил тонкие косицы, перебирал их и прикасался к затылку Кая, умоляя не останавливаться. Срамота, но стыдно Сэхунну не было — было правильно. Словно Сэхунн всегда вбирал в себя бушующий пламень Кая, укрывал в себе, сдерживал ревущий огонь, что мог опалить целый мир, сжечь дотла, разбить в пыль, как тот огромный камень-врата. Созидающая сила, разрушающая сила и память. Триедины. Страж, Волк и Мать, владеющие ключами из волчьей крови от девяти Врат. Хранитель созидающий, Воин разрушающий и Знание, что держит их вместе. Теперь Сэхунн знал, как оживить ключ и снова сделать его мёртвым, как отпереть и запереть Врата. Последние Врата. И теперь Сэхунн в самом деле знал дорогу к Вратам — волчий яд влил в него знание и не убил, потому что Кай не отрекался сердцем. Никогда не отрекался сердцем. Ведь Волк выбирает только раз и всегда возвращается, покуда выбранный им Страж не отречётся от Волка сам. Теперь Сэхунн уразумел слова Матери. Было или не было — это ничего не значило, потому что Волк выбрал, и Сэхунн выбрал тоже. Всегда выбирал Волка, и именно сей выбор направлял руку Сэхунна на правиле и разворачивал нос «Ворона» к Янтарному берегу, чтобы бежать в волчий край и спасать своего ульфхеднара. Разрушение без созидания убивало себя само. Сэхунн чуял правую руку и сжимал пальцы, тянул за косицы, чтобы Кай скользил губами по шее, слизывал капельки крови, залечивал кончиком языка ранки от зубов, грел дыханием подбородок и соединял свои губы с губами Сэхунна. Чтобы Кай нежно-неистовыми поцелуями будил в крови памятную барабанную дробь, завораживающую и бросающую тело в пламя. Сэхунн обнимал за шею сильную, оглаживал пальцами мышцы твёрдые и в губы жаркие шептал: — Хочу. В дрожащем мареве, что давали свечи, резкие черты перед глазами плыли, зато удавалось разглядеть каждую ресницу тёмную и волчьи — зелёные — отблески под полуопущенными веками. А после Сэхунн не смотрел, нежась в новом поцелуе. Жил касаниями и близостью двух тел, сжимал ногами бёдра узкие, покуда Кай притирался к нему и дразнил жаром своим. И вот теперь Сэхунн не смущался из-за возбуждения, что как волной накрывало и утягивало на глубину. Шершавые ладони на боках заставляли Сэхунна выгибаться, сохранять близость и желать полного единства с Каем. Кай был везде, он один — и везде разом, но Сэхунну не хватало. Сэхунн хотел больше, как будто Кай мог влить в него ещё больше знаний и больше мощи, сделать сильнее. Сэхунн зажмурился и запрокинул голову — по шее разливалось тепло от ладони Кая, переползало на затылок. Кай поддерживал его и целовал открытое горло так, как Сэхунна никто и никогда не целовал. Кончиками пальцев правой руки вместе с тем Кай водил и гладил по бедру и между ног — так медленно и так правильно, так мучительно-жгуче и так пьяняще-сладко. Сэхунн, когда мог, втягивал в себя со вдохами воздух пряный, пахнущий лесом одуряюще, хищником и немного воском тёплым. Кай по-волчьи заскулил ему в шею, носом уткнувшись и пальцем коснувшись уже внутри. Сэхунн невольно напряг мышцы на ногах в попытке свести их, сжать бёдрами ладонь Кая, но не вышло ничего, зато пальцем Кай скользнул глубже, погладил так, что у Сэхунна цветные пятна поплыли под сомкнутыми веками. Нахлынула радость беспричинная и схлынула тут же, и захотелось пуще прежнего так ещё. Ещё и ещё. В шею тихо рычал Кай. Сэхунн чуял, как дрожит от нетерпения его ладонь, покуда он неспешно гладил пальцем внутри и сдерживал себя. — Хочу, — на долгом выдохе повторил Сэхунн, сам не разумея, чего же он хочет. Жмурился от новых поцелуев жадных, частых, пламенных и порывался к Каю ещё ближе, чтобы хоть пальцы чуять сильнее, ловить цветные пятна под веками и слышать дыхание тяжёлое, сбитое. Потом Кай стремительно отпрянул, и Сэхунн глаза раскрыл. Глядел на стоящего на коленях Кая, глядел, как Кай бережно ладонями оглаживал грудь его, живот, бёдра, как ноги подхватывал и разводил перед собой, раскрывал и облизывал полные губы. Взором Сэхунн мимо воли скользил по сухощавому телу, чтобы после увидеть в мягком неверном свете блеск влажный на округлом кончике затвердевшего от возбуждения ствола. У Сэхунна твёрдость и тяжесть не меньшая давили на низ живота, кожу пачкало густыми каплями. Кай ещё и ладонью широкой накрыл, прижал крепче, обласкал пальцами, сорвав с губ Сэхунна хриплый и полный муки стон. Кай повёл обеими руками, подхватил под бёдра, придвинул Сэхунна к себе и накрыл ладонями ягодицы, смял. Наклонившись, мазнул губами по сведённым мышцам на животе, выпрямился и провёл пальцами меж ягодиц, ощупал края податливые. Сэхунну там было так горячо, что хоть волком вой. Жжение в крови после укусов волчьих не прошло, а вот там — в паху и меж ягодиц — горело так, что любое касание казалось благословенным до постыдных стонов, когда Кай пальцами трогал и раздвигал мышцы, внутрь пробираясь. Сэхунн с хриплым всхлипом откинул голову, выгнулся всем телом и яростно вцепился руками в медвежью шкуру — Кай подхватил его бёдра, рывком приподнял и языком обвёл края подрагивающие. Прямо там. Щедро слюной испачкал, поцеловал кожу на внутренней стороне бедра и куснул за ягодицу поверх старого укуса, подстегнув жжение жгучее под кожей. С умоляющим стоном Сэхунн ноги шире раздвинул без капли стыда. Без Кая внутри сгорел бы вмиг до горстки пепла. Оплавился бы, как свеча. Блаженно руки раскинул и улыбнулся, почуяв влагу и жар меж ног, вдохом захлебнулся, едва тело поддалось под мягким напором, принимая в себя твёрдость горячую и настойчивую. Сэхунн и вовсе не дышал, покуда Кай прижимался к нему бёдрами, заполнял собой, вжимался ещё плотнее и накрывал собой, в шею и в губы целовал. Сэхунн чуял Кая везде, каждым кусочком себя, чуял Кая всюду — на себе и в себе. Внутри горел и снаружи горел. Несмело отпустил густой ворс и с робостью коснулся спины напряжённой, чуть влажной от пота. Водил ладонями и гладил мышц узлы, за плечи широкие цеплялся, коленями сжимал бока жёсткие и умирал от жара там, где прямо сейчас они были едины. Так близко, как только возможно. Так хорошо, как и представить нельзя. Сэхунн плакал беззвучно в первый раз с тех пор, как с детством распрощался. В груди щемило неудержимо, щёки от слёз солёных и без остановки бегущих пощипывало, а на губах сама жила улыбка. Кай и слёзы сцеловывал, и улыбки, и по щеке гладил, а Сэхунн умереть хотел, так ему было правильно и счастливо, что больше ничего и не надо. Он Мать нашёл и единственного своего. Дом свой нашёл и долг свой. Он себя нашёл, как подарил кто. И лучшего дара уже быть не могло. — Мой... Верный... — шептал ему Кай, перемежая слова поцелуями. И Сэхунн себя ему вручал молча, готовый идти хоть в Море Мрака, хоть в сам Муспельхэйм или в Хэльхэйм, да даже взяться готов был за правило на борту Нагльфара*, из ногтей мертвецов построенного. Лишь бы вместе с Каем навсегда и лишь бы чуять плечом Кая плечо. _________ * Тукю. Речь о миграции прогуннского тюркютского рода, который частями селился на Алтае и забирался дальше, проходя по Монголии и Северному Китаю и добираясь даже до Пэкчэ и Силла. Согласно их верованиям и представлениям начало их роду положил Небесный Волк и подарил им небесное железо. По укладу были кочевниками и умели работать с металлами. Женщины у них занимали особое положение и обладали равными — часто большими, чем мужчины — правами. «Из-за обиды одной женщины весь род садился на коней, брал оружие и сравнивал всё племя обидчиков с землёй». Что примечательно, поклонялись они Небу, и у них не существовало понятия «срок давности». То есть за любой проступок полагалось отвечать если не самому виновнику, то его потомкам спустя сто, пятьсот, тысячу и больше лет. С благодарностью то же самое — срока давности нет. Небо вечно, всё видит и всё знает, потому и кара, и благодарность всегда будут доставлены по адресу. Чётко прослеживалось влияние тукю на поздних тюркютов, хуннов/гуннов, тюрков и монголов («дети Синего Волка»). * Нагльфар — корабль армии Хэль, построенный полностью из ногтей мертвецов. Но этом корабле к Рагнарёку полагалось прибыть войску великанов.