Кровь Тимморна
Эльфы жмутся к огню. Волки остаются от костра на почтительном расстоянии. А посередине - ровно посередине - сидит Тимморн. (У Мюррелл все еще кипит кровь при его виде. Не так, как было при первом Предназначении: это желание осталось в прошлом, и теперь она носит ребенка. Но это не важно. Её душа знает его. Её сердце знает, что это не первое Предназначение, что этот ребенок будет у них не единственным. Это не та уверенность, которая была у нее до этого, на корабле, когда она точно знала судьбу своего тела, потому что идеально контролировала его. Той уверенности нет больше, и всё покажет только непредсказуемая ярость Предназначения. Но тем не менее. Мюррелл не сомневается.) Тимморн сидит на камне, согнув одну ногу и вытянув вторую, чувствуя себя в этом теле удобнее, чем любой из поколения его ушедшей матери и поколения Мюррелл. Она думает, что он не намеренно сел так четко посередине. Как и народ его матери, Тимморн не боится огня, как и народ его отца (а они тоже народ, хоть и звери) - не нуждается в нем. Его шкура не такая толстая и прочная, как у настоящего волка, но кожаная одежда и мех достаточно защищают от холода. Он не знаком со страданиями, которые заставляют сейчас народ его матери (и саму Мюррелл) тесниться у огня. (Огонь - это дерево. Магия Зартила позволила зажечься древесине, пусть и мокрой. Наконец-то они узнали достаточно, чтобы не жечь камни и снег вместо подходящего топлива. Пусть медленно, но они учат уроки этого мира). Тимморн бдителен, но расслаблен, на его лице спокойствие, как будто не о нем сейчас эльфы с жаром спорят у костра. Мюррел завидует спокойствию, которого у неё нет. Она - что прожила бессчетные тысячелетия, что умела менять облик одной только мыслью, что когда-то могла отделить свою душу от тела - не способна даже приблизиться к хладнокровию того, чья жизнь измеряется десятилетиями. Может быть, поэтому он спокоен, как гладь озерной воды: в его сердце совершенный баланс между Здесь и Далеко, на душе не лежит груз бесконечных воспоминаний, он не состоит из двух разных половин, а просто живет, будучи собой, Тимморном. Он бесконечно юн, а Мюррелл едва помнит юность, свою или чью-то ещё, но, коснувшись его души в жаре Предназначения, она увидела не робкость и неопытность, а только целостность и вечность. Вечность и смертность, их суть, его век и старение - вот что было причиной спора. Сейчас, спустя год и еще полгода после первого Предназначения с Мюррелл, у Тимморна случилось еще одно Предназначение. Ребенок с волчьей кровью, смертный среди эльфов, будет не один, и даже не два. Их будет три, когда родятся дети Мюррелл и Селейн. Один - это исключение. Два - модель. Но три - это новый ход вещей, путь, который приводит смерть к бессмертным. "Приводит смерть? - Эрт говорит со злостью. - Вот как вы называете дар Тиммейн и её жертву - призывом для смерти?" Переливы его голоса вызывают в мыслях её образ после этого ужасного крушения, память, пробуждающая и их воспоминания. Мюррелл помнит Тиммейн, высокую и прекрасную, и самую сильную из всех ослабленных. Она единственная не потеряла способность изменять облик, знать и становиться. Если бы не Тиммейн и Тимморн, они бы все умерли, голодая без мяса и замерзая без шкур, которые те приносили. "В этом никто не сомневается, - Некодаи пытается успокоить его в вещании, но Эрт явно не слушает. - Но жертва Тиммейн это одно дело. Мы все благодарны Тимморну за то, что он делает для нас. То одно дело. Это - другое. Неужели все наши дети будут частично волками?" "Это не то, что ты думаешь, - отвечает Селейн. В противоположность взволнованной Мюррелл, она ощутимо спокойна. С другой стороны, у них с Тимморном было Предназначение лишь несколько дней назад. Мюррелл помнит радость, целостность, которую она чувствовала недели спустя после Предназначения. Только сейчас, когда она вынашивает дочь уже год и полгода, появились сомнения. - Душа Тимморна - эльфийская. В ней есть волчья дикость, это так, она принадлежит этому миру, но это душа эльфа. Я касалась её. Я знаю. И душу нашего сына тоже. Я почувствовала его имя." Настало время говорить. "Со мной было то же самое, - признает Мюррелл. - Я узнала имя своей дочери и знала, что она будет эльфом, как Тимморн эльф, и я эльф" "Да, - отвечает Селейн, и ее радость ясно чувствуется в связи разумов. - Я не боюсь. Я..." Её прерывает Вэйлит, и это удивительно. Вэйлит вежлива и осторожна, и Мюррелл никогда бы не подумала, что она способна так резко вмешаться в чужие мысли, с такой яростной болью и гневом, и страхом, сначала без слов, а потом становящимся словами: "Не важно! Я не хочу этого!" - и громко, в голос: - Он смертный! Ваши дети будут смертными! Я не хочу носить ребенка только для того, чтобы он умер! Её голос, первые сказанные слова отдаются эхом в тишине. Волки дергают ушами, поднимают головы, а потом решают, что происходящее им не интересно. Вэйлит всхлипывает, прижимая ладонь ко рту, и дрожит сильнее, уже не от холода. - Не так плохо, - говорит Тимморн, - быть рожденным и умереть. Все волки, которых я знал ребёнком, уже умерли. Я скучаю по ним. Но это ход вещей. Он не плохой. Он просто таков. - Для тебя, - тихо отвечает Вэйлит. - Но не для меня. Когда я исцеляла тебя, я чувствовала это в твоей крови - смертность, старение, записанные в коде жизни - что ты угаснешь, падешь, умрешь. Она содрогается. - Это ужасно. Я не могу носить это в себе. Не могу, не могу! Тимморн смотрит на нее глазами своей матери - и в то же время глазами волка, желтыми, как большая луна в осенние дни. Его речь, как всегда, осторожна. Он говорит редко и вещает не чаще. - Этот мир - не ваш корабль, вечно идущий среди звёзд. - Тимморн никогда не был во Дворце, но слышал истории, видел его в воспоминаниях Мюррелл. - Он меняется. А вместе с ним меняемся и мы. - Ты, - спорит Вэйлит. - Ты принадлежишь этому миру. Но не я. Она стоит, опустив сжатые кулаки. - Не так мы должны были прийти сюда. Я не могу управлять Предназначением, и ты не можешь. Не могу сказать, произойдёт оно или нет. Но и рисковать я не могу. А раз так, то у меня нет выбора, кроме как уйти. У нас с тобой не будет Предназначения, если мы разделимся и больше не встретимся никогда. Все молчат, даже мысленно. Мюррелл касается своего живота, чувствует неясные мысли дочери, ребенка, который родится и будет смертным. - Вэйлит, - говорит Зартил мягко, но взволнованно. - Ты не можешь... - Не сейчас, - Вэйлит снова переходит на вещание: "Но цикл года снова придет к теплу, и если тогда я не изменю своего решения, то уйду. А я не думаю, что изменю. Ты не знаешь, каково это - касаться кого-то в исцелении и чувствовать, что его ждет смерть." "Я знаю, - отвечает Эрт, другой целитель, пусть не настолько одаренный, как Вэйлит. - Я знаю, и могу вынести это. - Тогда неси, я буду только рада, что мой народ не останется без целителя, - отвечает Вэйлит. Её мысленная речь, будто тень, глубокая и мрачная. - Но я не могу. Поздней весной у Мюррелл рождается девочка, первая дочь Тимморна, чье имя души - Сарлин, хотя Тимморн зовет её "детёнышем" и "маленькой" . Он поразительно заботливый, обожающий отец. Некоторые из эльфов удивлены этим, но не Мюррелл - она достаточно знает, как волки заботятся о волчатах, и достаточно знает Тимморна, чтобы верить в него. У Тимморна не случается Предназначения, ни зимой, ни весной, ни летом. Но оно происходит у Тина и Эслин. Как Мюррелл и Селейн, Эслин чувствует имя своего сына. Скоро родится еще один чистокровный эльф, и его именем будет Волл. В этом есть какое-то утешение: знать, что отсутствие волчьей крови не мешает Предназначению случаться. Поздним летом, когда еды в избытке, Вэйлит и согласные с ней уходят. Это тяжело, очень тяжело, до этого эльфов разлучала только смерть - или жертва Тиммейн, после которой она не вернулась. Но для Вэйлит и остальных это не так страшно, как вероятность носить смертного ребёнка. Остающиеся с Тимморном готовят для них припасы - сушеное мясо и шкуры. Без Тимморна и его стаи будет сложно добывать всё необходимое. "Сложно, но не невозможно - вещает Эслин. Она уходит с ними, и ее сын будет первым, родившимся у уходящих, как сын Селейн - первым у тех, кто остается. - Мы не настолько неуклюжие и неумелые, какими были в первые дни." (Мюррелл чувствует протест Эрта, хотя тот ничего не говорит. Она иногда думает, что Эрт любил Тиммейн сильнее, чем они все. Он бы не согласился, что жертва Тиммейн и появление Тимморна были необходимы тогда, но уже не сейчас, и что всё как-то идёт своим чередом. Но он спорил с уходящими всю зиму, и весну, и лето, и никто не изменил своего мнения). "Мы будем в порядке, - Некодаи грустно улыбается при расставании. - Расскажи малышке о нас, не позволяй ей забыть." "Мы всегда будем рады видеть вас здесь, - вещает Тимморн, когда они наконец уходят." (Когда же он стал их лидером, как была когда-то Тиммейн? Мюррелл не помнит. Иногда кажется, что так было всегда, хоть это невозможно). "Я знаю, - отвечает Вэйлит. - Но не думаю, что это случится". Мюррелл не видела их больше никогда в жизни. Она рассказывает о них Сарлин, даже когда та становится старше, отказывается от своего имени и начинает называть себя Последней Звездой. И другим своим детям: Рани, Ясной Воде и Эссеку - рассказывает тоже - она верно угадала, что будет Предназначена Тимморну еще не раз. Но она не знает, как много понимают из её рассказов дети с золотыми глазами своего отца, его любовью к историям... и его безразличием к тому, что могло-бы-быть. Были другие эльфы, и они ушли - вот для них начало и конец истории, они слушают увлеченно и быстро забывают её. Есть другие вещи, о которых можно подумать: летнее тепло, сияние льда зимой, прилив крови на охоте, вкусное мясо, радости соединения, запахи листьев осенью и весенние цветы. Всё - часть мира, идеальная целостность переживаний, и истории об эльфах просто кусочек этого, не больше и не меньше. Мюррелл не может так просто примириться с этим. Но иногда, когда она видит, как растут и взрослеют её дети, худые, загорелые, умные, то думает, что именно поэтому её потомки будут процветать.Прощание
Конечно, они не оставили смертность, когда ушли. Вэйлит этого и не ожидала. Очень многие умерли в первой стычке после падения корабля. Еще больше - потом, вопреки их бессмертной крови и всем усилиям Эрта и Вэйлит. И теперь, после разделения, оставив племя сына Тиммейн и следуя своим путём, они всё ещё умирали. На этой планете так много путей к смерти. Жестокость, конечно. Случайность. У Вэйлит было достаточно сил, чтобы закрыть самую ужасную рану, но только если она успевала вовремя. Если раненый был далеко, могло быть уже слишком поздно. Она исцеляла раны, чувствуя, как дух ускользает из пальцев и улетает - куда? На север. Во Дворец. Она иногда думает, что если бы она могла туда отправиться, если бы вернулась туда, то вновь соединила душу с телом. Они не должны были умирать, никогда не должны были, и если бы она только могла снова найти душу и вернуть её в тело прежде, чем начнется распад и разрушение... Но корабль - в неделях пути на север, где меньше еды, и к тому же его охраняют люди. Были и другие пути к смерти. Болезнь. Голод. Жажда. Холод. Жар. Отрава, случайная или преднамеренная, и яд, что похоже, но не то же самое. Они почти забыли эти пути, как почти забыли о Предназначении, беременности и вынашивании детей. (Они никогда не забывали о сексе, хотя предавались ему как близости и удовольствию, а не для продолжения рода). Но смертей становилось всё меньше, как и рождений. Некоторые из них ошибочно думали, что совсем потеряли способность к воспроизводству - но они выбрали плоть, а плоть это риск, пусть и маленький. Даже до падения, в котором они лишились всех своих сил, в то время, когда все они могли исцелять и изменять плоть по своему желанию, Вэйлит была одной из самых сильных целителей - может быть, поэтому она сохранила свои способности, пусть и в ослабленной форме. Будучи целителем, она знала, что они всё ещё испытывали Предназначение и носили детей даже в своем бессмертии. Редко. Ребёнок рождался раз в тысячу лет, может быть... Первый год Эслин вынашивала своего сына Волла. У Некодаи было Предназначение с безмятежной Авек - молчащей с дня падения корабля - и их сына назвали Юреком, "спящим в камне", хотя их порывистый мальчик спал редко. Эслин снова Предназначена, на этот раз жесткому Дасиину, и своего ребёнка они назвали Рианн, что означает "яркость полёта". Как и Дасиин, сохранивший старую способность невесомо скользить в воздухе, Рианн может парить с рождения. Волл начинает парить к своему пятому дню рождения, как будто не хочет, чтобы кто-то его превзошел. И среди детей он настоящий лидер - как и Юрек. И хотя некоторые умирают, и они умирают, Вэйлит надеется лишь на то, что, оставив позади смертного полуволка, они оставили и саму смертность - и их становится всё больше. Смертей меньше, чем рождений. Сама Вэйлит еще не Предназначена. Она чувствует, что может быть, ей удастся вызвать Предназначение, или хотя бы зачатие, силой. Но она не делает этого. Принуждение - вот что привело Тиммейн, величайшую из всех, к её ошибке. Тиммейн стремилась изменить не себя и не мир, а судьбу всех, пришедших с корабля, всех эльфов: сделать их смертными, частью этой изменчивой планеты. Меняться - это не ошибка. Это правильно для тех, кто принадлежит этому миру. Но не для народа Вэйлит. Они сделали выбор, избегая неизбежности смерти. Напротив, они искали вечность. Когда Вэйлит проходит Предназначение и оживает, она чувствует имя своей дочери, как Вэллоа (она не звала её этим новым, волчьим рычащим именем - Мюррелл) почувствовала имя своей. Дочь Вэллоа звали Сарлин, что означало "меняющаяся" на древнем языке души. Имя дочери Вэйлит означало "истинная справедливость". Винновилл. И Винновилл - прекрасная девочка, свет и тьма, сила и песнь, сильнее чем её мать, и, думает Вэйлит, почти такая же могущественная как Тиммейн. Им не нужна волчья кровь, чтобы процветать, не с юным Воллом, танцующим в воздухе, не с Юреком, камнетворцем, не с маленькой Винновилл, умевшей исцелять с самых первых дней жизни. Они выживут, оставшись целыми и такими, какими должны быть. Она довольна.Волчица
Кровь. Волк внутри неё знает множество запахов, но этот привлекает внимание сильнее всего, врезается в сознание, как образ яркого алого цветка в поле зелени. Кровь, не вызывающая жажду охоты кровь животного, а эльфийская. Чистокровного эльфа, а не одного из множества её братьев, сестёр, племянников и племянниц. Она останавливается так резко, что Заран, идущий позади, почти врезается в неё. - У кого кровь? - спрашивает она. Другие эльфы из рода Тимморна не удивлены - они тоже это почувствовали. И оставили ей право говорить об этом или нет - ведь она их вождь. Хотя она все ещё не уверена, почему: другие дети Тимморна сильнее, смелее, вернее своей волчьей или эльфийской части. Она же сомневается в балансе между ними. Но, может быть, поэтому и вождь. В глазах чистокровных эльфов удивление, удивление и что-то еще... Испуг? Они уважали её отца, Тимморна Желтоглазого, сына Тиммейн, за идеальное равновесие между волком и эльфом. Тимморн был и остался единственным. Быть может, поэтому его и принимали, а на неё теперь смотрят с подозрением за чуткость носа, за распознавание крови. Им нужен герой. А у них есть только их происхождение. Происхождение, которое она может определить просто по запаху крови: эльф с волчьей кровью или просто эльф. - Это у меня, - отвечает Каслин, первая из пришедших, древотворец, мать сводных братьев и сестёр Рани: Яркой Ветви, шагавшей рядом; охотника Бури, идущего сейчас на много шагов впереди в поисках дороги; Листа, чья душа много лет назад вернулась во Дворец, а тело - в землю. Каслин мягко улыбается: - Просто порез. Ничего страшного. Она поднимает руку, уже перевязанную - конечно же, Яркой Ветью, которая пусть и слишком мечтательная для охотницы, но заботится о таких вещах, как следы крови. Рани кивает. Поворачивается и продолжает путь. Какое-то время они идут почти в тишине. Слышен только хруст снега под ногами, голоса волков впереди, путающих следы, мягкие звуки леса зимой. Им нужно было уйти раньше. (На самом деле, им нужно было уйти несколько лет назад, когда стало ясно, что холод больше не отступит. Но они , первые пришедшие и их чистокровные дети, не пошли бы на юг. Они всё ещё надеялись, что Тимморн вернётся. Всё еще надеялись...) "Они идут за тобой, - касание разума Зарана такое же яркое, как и подчиняющийся ему огонь, такое же знакомое, как собственная кожа. - Ты сомневаешься в себе, а зря". "Они идут за моим отцом, которого видят во мне. Я - не он". "Я знаю". "Они - нет. Они зовут меня волчицей, надеясь, что я буду им, но это не так. Отец был полностью эльфом, полностью волком - он был собой. Я другая, - Рани кривится. - Я не знаю, кто я". Заран ловит ее ладони и останавливает её. Позади них замирает племя. Рани чувствует разницу: чистые эльфы рады минуте отдыха, её братьям и сёстрам не терпится продолжить путь. Эта разница задевает. "Ты - начало нового народа, - вещает Заран. - Ты - Волчица, не единственная, как Тимморн, но величайшая из всех. Благодаря тебе наш народ станет волчьим народом. Родичами волкам". "И эльфам, - добавляет Рани, оглядываясь на свое племя". Её братья и сёстры, и сводные, племянники и племянницы, чьи волосы напоминают шерсть, а глаза так же спокойны, как и у стаи, бегущей между деревьями. И чистые эльфы, как её мать и её спутник жизни, яркие и далёкие, будто звёзды. "И эльфам, - отвечает Заран". Рани кивает. Племя идет дальше, как и все племена.Восхождение
- Вот, - Волл указывает на далёкую гору, но Винновилл не замечает этого. Её больше интересует сам Волл - юный, гибкий, с прямой спиной. Так непохожий на своих первопришедших родителей, которые всё ещё скорбят, дрожат и страдают, ослабевая год за годом. Непохожий на Юрека и Мэлови, которых ведёт не ясная цель, а неугомонность. Непохожий на Экуара и Мекду, чье любопытство вовсе не имеет цели, кроме самого любопытства. Нет. У Волла есть цель, и она сияет в нём, как звезда, как одна из тех звёзд, откуда пришли их родители. Винновилл наслаждается этим сиянием. - Вот, - повторяет Волл, и мягко спускается с валуна, на котором стоял. Некоторые из их поколения умеют парить в воздухе (Винновилл не из них, но её сила более редкая и, как она думает, величайшая), но Волл - самый умелый, хотя его племянник Кьюрил почти так же одарен, а маленькая Арори парит с рождения. - Вот куда мы отправимся и создадим дом - дом для всех эльфов. Спокойный и прекрасный. Как... Он не произносит ни слова, ни вслух, ни в вещании, но его разум касается Винновилл, делясь образом. Волл никогда не был во Дворце, как и она, но видел его в памяти своего отца, как она - в памяти матери и в самом отчаянном вещании первопришедших. Воспоминание и безумное стремление. Идеальный дом. Покой. - Спокойный и прекрасный, - отвечает она. - Камнетворцы сделают его таким. С огромными галереями для тех, кто умеет парить. С коридорами. Окнами. Арками, - он словно видит переданные воспоминания о Дворце, его извилистых коридорах, узорчатых стенах из камня. - И там мы запишем историю - всю нашу историю. Прекрасные вещи. Место покоя и силы, где мы будем жить, пока не вернем себе истинный дом. - Да, - отвечает Винновилл, всё ещё смотря не на гору, а на Волла. Берет его за руку. - Да.Кочевники
Их становилось все меньше. Хассбет не могла вспомнить, сколько раз разделялось племя только с момента её рождения. Она была ребёнком, когда Волл увел своих последователей в гору - её мать Касекен, талантливый камнетворец, была среди них, но её отец Эна решил остаться, предпочтя открытое небо безопасной горе. Когда скитания привели их к морю, Дане Смелый решил остаться на берегу вместе со своей сестрой Элит. Многие поддержали бы их, если бы Элит не приспособила тела остающихся к жизни в воде, создав им ноги с плавниками, ладони с перепонками и даже жабры на шее. "Немногим лучше выбора Тиммейн, - заметил Эна, хотя Хассбет не знала, ни кто такая Тиммейн, ни в чем состоял её выбор". Те, кто не хотели меняться, отправились дальше. В горе слишком много застоя. На берегу слишком много перемен. Где-то на севере - ужасающий призрак выбора Тиммейн, что бы это ни значило. Должен быть путь, который позволит им жить в безопасности и оставаться эльфами, не застыть без развития и не измениться до неузнаваемости. Но за время поисков их станет ещё меньше. Люди убьют их. Болезни убьют. Дети не рождаются так часто. Если они последние из истинных эльфов - не погребенные в горе вдали от неба, не измененные, с плавниками и хвостами, не обремененные выбором Тиммейн, который настолько ужасен, что Хассбет о нем и не слышала - они должны не умирать так часто. Иначе их не останется. - Мы пойдем к равнинам, - говорит Юрек. - И дальше в пустыню. Там мало людей. Они спорят. Они обсуждают. Умирает Некодаи, укушенный гадюкой. Хассбет испытывает Предназначение и носит дочь. Именно дочка, Сава, чье имя она слышала во снах, чье имя значит свет памяти, заставляет Хассбет решить. - Мы пойдем, - говорит она. Память живет не только для того, чтобы помнить смерти. Они построят что-то большее в далекой пустыне под открытым небом.Кровь Десяти
Она не сошла с ума. Она не сошла с ума, потому что память волка коротка. Она не сошла с ума от десяти тысяч лет волчьих воспоминаний, потому что у нее их не было. Были просто воспоминания: долгие, как боль, короткие, как зима, и ясные, как небо. Ребенок, думает она, когда мальчик дотрагивается до неё. А потом: родной. А потом: сын сына сына дочери сына сына дочери сына дочери моего сына. И этого ей достаточно, чтобы понять, что она теряет волчий облик, потому что волки не определяют так родство. Они знают только "стаю" и "чужаков". Она не полностью волк. Она эльф. А знать, кто она, что она - значит становиться этим. Она была волком. Теперь она эльф. Холодно. Ребенок смотрит на нее широкими небесно-голубыми глазами. У его сестры глаза зеленые, как листва. Он - бессмертное дитя звезд, она - смертная дочь этой земли. Они оба потомки её сына, наследники этого мира и всех его уроков. Тиммейн закрывает глаза вопреки тысячам лет воспоминаний и улыбается.