Рассветы в Лос-Анджелесе так красивы. Из-за огромных зданий, которые кажутся такими крошечными из окон семнадцатого этажа одной из съёмных квартир, на безграничном, недосягаемом, нежно-голубом небе, словно на огромном холсте,
рисуются краски пастельных тонов, которые с приближением утра становятся всё ярче. Нежно-голубой, которого было так много, уходит на задний план и остаётся лишь где-то под самым началом холста, где-то далеко внизу нежно-фиолетовый переходит в пурпурно-розовый, а тот своим чередом - в янтарно-оранжевый, который переходит в нежно-жёлтый, напоминающий плоды ванили.
Балкон одной из съёмных квартир на семнадцатом этаже завален розами, которые пару часов назад в нескольких цветочных магазинах скупал парень в потёртой джинсовке, сигаретой за ухом и божественной улыбкой. Парень, который не случайно оббегал пару десятков магазинов, дабы найти те самые, совершенные, как казалось ему, розы. Они должны были подходить под румянец на щеках его парня, который был его любимым цветом, они должны были быть пышными, но то же время полу раскрывшимися, потому что его парень хочет показать себя миру, открыться, но так и не может сделать это до конца, потому что детская неуверенность в себе не оставляет его, они должны были пахнуть, как его тело после душа, они должны быть увлажнены, вода, словно капельки росы на листочках и травинках, должна покрывать цветы, как капли воды ещё оставались на шее и ключицах парня, когда тот, выходя из душа, вытирал голову полотенцем.
Он всё бегал; Из одного магазина — в другой. Он выбирал каждый цветок сам, рассматривая лепестки и вдыхая аромат свежих роз в себя, вспоминая запах своего парня, вспоминая его парфюм, который почему-то только на нём отдаёт особенным запахом, когда хочется закрыть глаза, вдохнуть его в себя, утонуть в этом запахе, словно в ванне с пенной с запахом, который ты в сотый раз не можешь угадать, какая-то нежная мелодия играет в голове, а воспоминание о том, как он своими музыкальными пальчиками касается клавиш фортепиано, делая это так нежно и аккуратно, словно под его руками не инструмент, а мягкая, хрупкая девушка, а в данном случае - парень с бархатной кожей.
Он скупил девяносто девять роз, и не потому что это последнее двузначное число, не потому что оно красиво в звучании, а потому что он хотел купить девяносто девять роз, не сто, не сто одну и не двадцать три, а девять раз по десять и один раз - девять.
Девушки-продавщицы в магазине невольно улыбались, упаковывая розы так, чтобы ни один лепесток не помялся и не оборвался, мысленно завидуя девушке, которой, по их мнению, и предназначались цветы. Они улыбались ему, говоря, что его девушке невероятно повезло, после чего он улыбался своей детской и невинной улыбкой, опуская глаза в пол, а после поднимал их, озаряя и без того светлую комнату ярко-голубыми глазами Нью-Йоркского неба. Перед тем, как спросить окончательную цену за цветы, он вынимал ярко-красную розу из специальной вазы и просил посчитать ещё и её. Расплатившись, он клал большой букет себе на руку, снова улыбаясь и сверкая звёздами в своих глазах, протягивал девушке розу с фразой: «наверняка, твой парень полнейший придурок, раз не дарит такие букеты тебе, милая, моему парню в этом смысле повезло, это роза для тебя, я выбрал её, потому что она сочетается с твоей ярко-красной помадой и твоим фартучком на бёдрах. и если твой парень не заваливает твой дом цветами, то зачем он нужен? ты достойна лучшего. до встречи». Он уходил, а девушка оставалась с легка-приоткрытым ртом и блеском карих или же светло-голубых глаз, напоминавших ему о костюме и рубашке, которые совсем недавно он приобрёл для своего парня.
Он ехал на такси, мельком бросая довольные взгляды на розы, которые он положил рядом с собой. День давно сменился вечером, вывески на магазинах засветились, плакаты и мудборды засверкали, молодые парни и девушки покидают дома, надеясь на продолжение прекрасной ночи. Он смотрел на каждого из них, и улыбка покрывала его лицо, ведь когда-то он был одним из них, тех вечно пьющих и курящих парней, которые пытались залить свои чувства и проблемы алкоголем и дымом сигарет, только после того, как один парень раскрыл ему глаза, он начал отчётливо понимать, что алкоголь внутри дурманит мозг, заставляя творить необдуманные и, порой, глупые вещи, но он не заставляет взять проблему в свои руки и начать решать её. Один парень, который просто своим существованием день за днём делает его лучше.
Нежно-голубое небо переливалось, он помнит его яркость в два часа после полудня, которое напоминало цвет глаз его матери, которую он любит так сильно до сих пор и не прекратит никогда. Она, словно сквозь облака, смотрела на него, улыбаясь и освещая его дорогу своими яркими и до безумия чистыми и ангельскими глазами. Небо играло красками, но такими теплыми, что напоминали ему о доме в Донкастере, о семье, о нежных тонах в интерьере их комнат. Различные оттенки продолжали играть, и в голове мгновенно зазвучал смех Эрнеста и Дорис, таких маленьких, бегающих по дому друг за другом, забирая игрушки и продолжая беззаботно улыбаться, он вспоминает улыбку Лотти, что всегда поддерживала его, что мотивировала его, продолжая идти к своей мечте, пока все вокруг говорили ей, что нужно искать что-то другое и забросить эти "глупые" занятия мэйкапом. Он вспоминал сестрёнку Физзи, с которой отношения не всегда складывались так, как хотелось бы, но которую он любил всем своим огромным сердцем и желал только лучшего. Он вспоминал смешки, крики и драки Дэйзи и Фиби, которые очень часто ссорились и дрались, но по-своему, по-сестрински, а вечерами проводили время вместе, обсуждая что-то или же кого-то, словно они лучшие подруги. Он вспоминал постоянный шум в доме, в котором ты никогда не чувствуешь себя одиноким, вспоминал кружки с какао по вечерам и просмотр какого-нибудь фильма, рассаживаясь на огромном диване или на светло-бежевом ковре на тёплом полу. Он вспоминал и улыбался, пока машина не остановилась возле нужного подъезда.
Он заходил в квартиру, запах маффинов в которой чувствовался даже около входа в подъезд (это совсем не запах из булочных через дорогу, нет). В коридоре слышался хриплый голос, напевающий одну из песен nirvana, кажется, сейчас это polly. Он играл на гитаре, напевая строки, исполняя её по-своему, меняя какие-то ноты, выстраивая песню под себя. Он представлял, как тот сидит на кровати, сжимая инструмент в руках, как появляются вены на его шее, когда он берёт высокие ноты, как кожа морщится в районе переносицы, как он облизывает свои губы, когда есть пара секунд, чтобы перевести дыхание, и как он с новыми силами начинает петь, приподнимая верхнюю губу справа, оголяя зубы. Он собирался зайти в комнату и по привычке стоять в дверях, восхищаться им снова и снова, в миллионный раз влюбляться в него, пока до парня с каштановыми волосами, зачёсанными наверх, не дойдёт аромат его парня, вечно сбитое дыхание, биение сердца, которое он слышит даже из соседней комнаты, но в его руках огромный букет роз, которые пахнут так сильно, что прямо сейчас он хочет нырнуть в них и растворится, и он сдерживается, аккуратно стягивая кроссовки.
Вся квартира была идеально убрана, потому что он связал свою жизни с самым чистоплотным в мире человеком, который терпеть не может беспорядок и который постоянно раздражается, если вещи, которым он дал места, перекладывают на совершенно другие и не кладут обратно. Ирония в том, что Луи — человек, чьё вдохновение приходит в хаосе, чьи мысли всегда спутаны, и чтобы сделать что-то, ему нужен хаос вокруг, в каждой вещице, он часто скидывает вещи на пол, оставляя их там, ругаясь с Гарри из-за этого, но эти ссоры — одни из малых вещей, которые происходят с ним. Казалось бы, ссоры рушат отношения, но на них же они и строятся. Не все скандалы должны заканчиваться битьём посуды, криками со срыванием голоса, иногда (почти всегда) следуют приходит к компромиссам. И чаще их делает Гарри.
Они долго выбирали квартиру, хотя сами будут жить здесь лишь месяц. Главная причина, по которой они оплатили ренту именно этой квартиры, а не другой — огромный балкон, из окон которого был открыт вид на самые красивые закаты и рассветы, которые они только видели. Они любили проводить время за этим балконом, и не редко именно там по вечерам Гарри устраивал сольные концерты для своего парня, заставляя его глаза сверкать ярче всех бриллиантов мира, заставляя его зрачки от ярко-голубого переходит в серый, а после менять цвет в невероятно пастельно-голубой, идеально подходящий под цвет его джинсовки. Его руки всегда прятались в рукавах огромного свитера или толстовке, что только сильнее заставляло Гарри влюбляться в него.
Луи расставлял розы на балконе так, как ему хотелось, но в то же время он пытался стать на место Стайлса, дабы понять, как бы он сделал это.
Он ставил последнюю розу на картину с The Rolling Stone, когда на балкон с двумя кружками кофе зашёл Гарри, ошарашенный выронив кофе на ковёр, на котором тоже располагалось пару роз.
Луи улыбался своей невинной улыбкой, смотря, как зелёные, как стебельки этих роз, глаза ошарашенно оглядывают пространство балкона, украшенное розами. На его щеках появился румянец, ради которого Луи готов каждый день покупать по девяносто девять роз, даже если ему придётся лететь за ними в другую страну, если не найдёт тех самых, совершенных роз для него. Руки Гарри опущены, а содержимое кружек давно вылилось на ковёр, укрытый несколькими розами, которые были залиты нежно-бардовыми красками.
— Ты разлил мой кофе, мудак! — задрав голову, произнёс Луи.
— Кто сказал, что вторая кружка была для тебя? Я ждал своего любовника, а пришёл ты, — всё так же ошарашенным голосом проговаривал Гарри, высматривая каждый сантиметр комнаты.
— Плохой сервис ты выбрал. Я бы попросил книгу жалоб.
— Согласен. Мне в сотый раз доставляют одного и того же парня, и знаешь, я так сильно влюблён в него, что каждый раз думаю, что сильнее влюбиться нельзя, но буквально только что я сделал это, — Гарри смотрел на Луи, расплываясь в улыбке, оголяя ямочки на щеках.
— Ай, какой плохой сервис, — карамельным смехом отдал Луи, вглядываясь в бледно-розовый на щеках Гарри, сбитые волосы и огромный бледно-жёлтый свитер на его плечах, который он обожал забирать, утопая в запахе, который остаётся после своего парня.
— Иди сюда, — Гарри бросает кружки на пол, не задумываясь о том, что есть небольшая вероятность после найти там лишь осколки, но его лишь беспокоит четырёхдневная щетина на лице его парня, белоснежная улыбка, что ярче белой гуаши, съехавшая толстовка, которая оголяет пару сантиметров кожи на ключах Луи, которые ассоциируются с бархатом, с нежность их простыней, с лепестками тех роз, что он так аккуратно, пусть с некой, присущей ему, хаотичностью, раскладывал цветы по балкону. Он смотрел лишь на его искрящиеся, словно фейерверки в ночное время суток, глаза, желая держать его за руку и улыбаться искрам в небе.
Он подошёл так близко, наклоняя голову, невесомо прикасаясь к его губам своими. Луи закрыл глаза, нежно вздохнув, как перед одним из самых прекрасных мгновений. Гарри вновь улыбнулся, оголяя ямочки на щеках, заливаясь румянцем, он прислонился к нему, прижимая к бледным стенам, чувствуя биение его сердца через толстовку. Его губы всегда манили его, его нежно-розовые, переходящие в красный, губы, которые принадлежали только ему и никому больше. Он прикоснулся увереннее, запуская руку в его волосы, целуя так, словно он никогда не сможет сделать этого снова.
Гарри напоминал свежеиспечённые булочки, латте со сливками и двумя кубиками сахара, британский рок восьмидесятых годов со смесью лёгкой классики, к которой его с детства приучали. Он напоминал рассвет в четыре утра, смятые простыни, завтрак в постель, парижские улочки. Его губы были настолько опасно-прекрасны, что их хотелось целовать снова и снова. Когда Луи говорили, что Гарри — огромная ошибка, то Томлинсон говорил, что это лучшая ошибка из всех, что когда-либо встречались ему.
Ведь если так есть, то я хочу совершать её снова и снова, целовать его и проводить всё свободное время с ним.
Луи напоминал лёгкие закуски, вечера при свечах и тихий смех, прогулки по парку, взявшись за руки, напоминал панк-рок, помятые вещи, белые тюльпаны и подсолнухи, звёзды на ночном небе и горячий чай перед вечерним просмотром фильма. Луи дарил ощущение уюта, улыбаясь, он оставлял солнечные блики на подушках дивана. Он напоминал запах новых книг, фильмы с загадочной концовкой, после которых хотелось продолжения. Он был морем, в котором хотелось тонуть снова и снова.
***
Вечер они провели на балконе, обложившись лепестками, попивая горячий шоколад, вспоминая какие-то моменты, наслаждаясь обществом друг друга.
— Знаешь, — сделав глоток обжигающей жидкости, хрипловатым голосом произнёс Гарри. — А ведь я не хотел тогда привязываться, заводить отношения, а уж тем более отношения с парнем. Особенно таким, как ты.
— Таким, как я? — возмутился Луи. — Таким прекрасным и великолепным парнем, как я? Я бы тоже миллион раз подумал.
— Ты невыносим! — нервно вздохнул Гарри. — Но я никогда не смогу полюбить кого-то сильнее, чем тебя.
— А я даже пытаться не буду, — улыбнулся Луи, опуская глаза в кружку, в которой ещё есть немного.
— Неужели ты никогда не думал о том, что будет, если мы расстанемся? Неужели ты никогда не думал о том, что было бы невероятно круто повстречаться с кем-то другим, не со мной? — Луи снова улыбнулся, Гарри не выдержал. — Почему ты всегда улыбаешься?
— Я всегда думал о том, как сберечь наши отношения, как добавить огня, как убрать пепел, как так аккуратно приоткрыть шторку, чтобы свет проходил равномерно, чтобы всё было без излишеств, но в то же время я пытаюсь сделать так, чтобы показать тебе все мои чувства. Я никогда не думал о ком-то другом, потому что все мои мысли всегда занимал исключительно ты, да и занимаешь до сих пор. Ты просто не даёшь кому-то другому даже малейшего шанса. Ты такой прекрасный, что порой я забываю, что хотел сделать, когда смотрю на тебя. Ты - другая вселенная, которую так тяжело изведать, но мне нравится, что ты позволяешь совершать мне полёты и осматривать твои планеты.
— Но ты есть моя вселенная.
В комнате повисает немое молчание, которое каждый боится нарушить. Течение времени остановилось, как по щелчку пальцев. Глаза Гарри изучали Луи, когда зрачки Томлинсона делали то же самое с ним.
Два парня, что находились в разных углах комнаты, сердца которых стучали в такт. Они чувствовали друг друга. Это всё казалось нереальным, словно сюжет какой-то нелепой книжке для подростков. Соулмейтов не существует, но кто же эти двое? Двое, что идеально дополняют друг друга, они такие разные, но они напоминают две стороны одной монеты — они едины.
***
Давным—давно он стал его частью.
Давным—давно, проходя через огонь и воду, парень с пятном от пиццы на белой толстовке стал спасательным кругом, стал смыслом.
Давным—давно, наплевав на стандарты общества, два парня полюбили друга друга, не пытаясь скрыть свою любовь.
Совсем недавно Гарри надел кольцо на палец своего мужа Луи Томлинсона.
***
— Зейн, я так волнуюсь, — протараторил Луи, накручивая очередной круг по комнате. — Зейн, положи свой телефон в карман, иначе я выкину его к чёртовой бабушке!
— Ты в курсе, что когда ты злишься, то напоминаешь маленького ребёнка? - проговорил парень из кресла, его голос хрипел.
— Мне двадцать восемь, — возмутился Луи, закатывая глаза.
— Тебе двадцать восемь, но ты такой ребёнок, Томлинсон, — в дверях появилась мужская фигура, на нём был цветочный костюм и полупрозрачная белая рубашка, его голос, словно колокола церкви, раздались в его голове особенным звуком.
— Гарри.. Ты.. Я... Гарри, ты прекрасен, — его голубые глаза были уставлены на парня с блестящей кожей, внутри которого загоралась целая вселенная, стоит только взглянуть в его зелёные, словно драгоценные камни, глаза.
Всё вокруг перестаёт существовать, пока он рядом.
Пол и стены исчезают, мы в невесомости, и только его голос и улыбка способны вернуть меня.
Мне не нужна реальность, пока он рядом, потому что мы создаём свою собственную.
— Так, я, пожалуй, пойду. Учтите, у вас скоро церемония, так что не увлекайтесь друг другом слишком сильно. У вас вся жизнь впереди, - улыбнулся Зейн, покидая комнату, кинув горделивый взгляд на эту пару.
— Вся жизнь с тобой — мечта.
— Видишь, я всегда стараюсь исполнить все твои мечты, — ухмыльнулся Луи, почувствовав как земля снова уходит из-под ног, ведь он был всё ближе. Его запах, как аромат первых цветов весной, сбивал с толку, дурманил и наполнял изнутри. Его походка была непринуждённой, но он почему-то продолжал теребить рукав рубашки. Он волновался. Он снова кусал губы.
— Ты — моя мечта.
— Вот видишь, я...
Он не успел договорить, потому что Гарри был слишком близко, он был ближе с каждой секундой. Его грудь вздымалась, а мурашки покрывали кожу, земля снова уходила из-под ног.
Он забыл абсолютно всё вокруг, ощутив его губы на своих, ощутив прилив нежности и страсти, заволакивающий его в свои сети, он тонул, его лёгкие покрывались цветами, сжимая их сильнее с каждым разом, он не мог дышать, но, по его словам, это лучшая смерть.
Я умираю и оживаю рядом с ним.
Он ломает и чинит меня в одну секунду.
Он нереален. Это плод моего воображения. Но открыв глаза, я снова вижу его и снова влюбляюсь, как тогда в первый раз, только увидев его кудри.
Он — посланник с другой планеты. И он только мой. Сейчас и навсегда.
— Можешь ли ты поверить, что уже сегодня мы будем женаты? — мелодичным голосом проговорил Гарри.
— Я не могу поверить, что мы так долго оттягивали это.
— Но какое-то кольцо на пальце ничего не значит, важна лишь та ментальная связь между нами, лишь та химия, которая происходит с нами, — слова, как шоколадная паста на кусочке булочки, откладывались у Луи в голове.
— Я знаю, что это важно для тебя, Гарри, — бархат его голоса щекотал горло Гарри.
— С тобой ничего не имеет значения, — ямочки на его щеках снова ударили Луи в самое сердце.
Боль, которую я испытываю от него - лучшая на свете.
— Я пойду, надеюсь, ты не сбежишь.
— Сбегать — по твоей части, — ухмыльнулся Луи.
— Ты невыносим, — мармеладной улыбкой сверкнул Гарри, подходя к двери.
— Гарри, стой...
— Да? — он обернулся.
— Я люблю тебя.
***
Прошло два года.
— Я не знаю, как тебе это удалось, — проговорил Луи, с трудом переступая последнюю ступеньку.
— Тебе следует больше заниматься спортом, Бу, — смотря на измученного и запыханного мужа, улыбаясь, говорил Гарри.
— Тебе следовала бы заниматься больше спортом, Бу, — передразнил его Луи, на что Гарри только сильнее залился улыбкой и лёгким румянцем.
— Вот мы на верхушке Эйфелевой башни, как ты и мечтал, мы забрались сюда сами, мои ноги измывают от боли уже сейчас, я хочу сказать, что ненавижу себя за то, что позволил уговорить тебе меня, но, чёрт возьми, Гарри, здесь так прекрасно. Весь город, словно на ладони. Посмотри, вон та кофейня, в которой мы завтракали. Никогда больше туда не пойдём, та девушка вела себя через чур откровенно в отношении тебя, правда чизкейк там был, что надо. А если посмотреть туда, то там видна наша гостиница.
— С большим балконом и девяноста девятью розами в нём, — бархатным голосом произнёс он.
— В этот раз розы красные.
— Они прекрасны.
— Как и ты.
— Я так люблю тебя, Луи. Люблю каждую мелочь и вещицу в тебе. Я люблю тебя. И стоя здесь с тобой, я хочу кричать на весь мир, что я люблю тебя, но я и так нашёптываю тебе это на ушко каждое утро. Я ни разу не пожалел, что выбрал тебя.
— Эти слова, конечно, стоят того, чтобы преодалеть миллион ступенек, но мы могли бы подняться на лифте, сладкий.
— Ты невыносим.
— Я знаю, Гарри, я знаю.
***
Они ещё не раз приходили сюда, преодолевая множество ступенек, словно доказывая друг другу, что ради друг друга они готовы пройти ещё больше и не поддаться усталости.
Ради настоящей любви можно пройти бесконечное количество километров, сломать миллион стен и возвести их заново. Не важно, что это не всегда будет получаться, порой постройки будут падать, но ведь главное, что вы не будете возводить их в одиночку. 
