Непреодолимо

      — Учитель!       Ему нравилось переноситься в это забавное, переполненное людьми будущее. Прелесть далеких, успевших перевернуть все с ног на голову столетий открылась волшебнику далеко не сразу — и он много раз жалел, что чары провидения поддались в столь поздние лета его жизни. Он любил эти милые, действительно очаровательные моменты того, что еще предстоит случиться. Взаправду любил.       Рок-фестивали — вот ведь странное сочетание слов; услышь кто, что он их посещает, и прославленного волшебника бы вмиг окрестили сумасшедшим — были воплощением всего, что он хотел от будущего. На них чародей легко терялся в толпе — в какой-то момент ему даже пришлось сбрить бороду, чтобы убедить хотя бы самого себя, что он из иных мест — слушал музыку, неведомую самым искусным менестрелям, и просто жил. Никто от него ничего не просил, таинственные королевы и туманные пророчества остались в глубоком прошлом, а сам он мог стоять на месте и чувствовать, как грудная клетка барабаном пульсирует в такт музыке и крикам толпы.       Нет, в его родном мире не было ничего, способного сравниться с этим ощущением.       — Эй!       Что-то легкое и почти невесомое касается носа, но Мерлин прикрывает глаза и глубоко выдыхает, слушая громоподобное звучание скрипок. Приятный мужской голос, задыхаясь, кричит со сцены: «Помоги мне! Помоги мне!» — и волшебник грустно хмыкает, засовывая иссохшиеся руки в карманы зачарованного плаща. Ему бы кто помог.       Провидение всегда подобно лестнице. Можно миновать три перелета и оказаться на фестивале, где барды в кожаных доспехах поют о любви и демонах, но есть шанс застрять в самом низу, исступленно глядя на собственный гроб. Свой, хрустальный и спрятанный глубоко под горой, он помнил очень отчетливо. Как и того, кто его туда положит.       — Мне кое-что нужно…       Краем глаза он замечает темную волну кудряшек, заколотых на затылке маленьким бантом. Мерлин не может подавить улыбку, глядя на юную озерную деву, наматывающую локон на палец. «С тобой все налаживается», поет багрово освещенный менестрель в очках, прыгая по сцене. «Ты уносишь всю боль», вторят ему музыканты в прозрачных и светящихся изнутри шлемах. Толпа вокруг ликует и вторит им, не осознавая, от кого и зачем просит спасти себя, — она поглощена песней, она стала единым голосом, в котором нет и не может быть смысла. Все вокруг — двое обнимающихся мужчин в черной коже, девушка, сидящая на плечах парня, безумец, размахивающий флагом больше себя по размеру, женщина с разрисованным лицом — превратились в одно целое, дышащее музыкой, и чародей, поддавшись, кричит вместе с ними, даже не зная слов.       Наступает проигрыш, и волшебник вспоминает о робкой просьбе ученицы. Ниниана стоит, насупившись, сложив руки на груди, и постукивает ногой по земле, как расстроенный ребенок. Мерлин чуть улыбается и склоняется к ее уху:       — Что такое, милая? — он может говорить хоть шепотом, но ничто, ни рев толпы, ни грохот музыки не смогут встать на пути у настоящей магии. Озерная дева дергает головой, но не оборачивается.       — Я сказала, что мне кое-что нужно, — в ее голосе слышна обида, но чародей знает, что это ненадолго.       — И что же? — спрашивает Мерлин, заводя руки за спину.       Ниниана оборачивается — так резко, что они едва ли не касаются носами. В нос ударяет запах шиповника — обескураживающий, медовый, розовый… И нежный и юный, как она сама. Губы ее блестят от сливового цвета помады, которая совсем ей не идет, но неприятие смазывается, исчезает, когда ученица гордо отвечает:       — Внимание.       Мерлин закрывает глаза ладонью и сдавленно смеется, чувствуя, как этот позитивный шар воздушного обаяния целует его в открытую щеку и кончик носа. Озерная дева подпрыгивает, обхватывает руками шею — волшебник отстраненно думает, что, не будь в его теле столько чар, то спину бы он себе надорвал в два счета — и заливисто хихикает, легко касаясь губами глубоких морщин на переносице.       Менестрель на сцене поет о том, чтобы лететь вечно, лететь всегда, проносясь сквозь стены, и чародей обещает себе обязательно научить этому его возлюбленную Ниниану. Ученица звенит блестящими браслетами, надетыми на обе руки чуть ли не до локтей, и со всем пылом бросается подпевать, умоляя вместе с бардами: «Не отпускай меня!» — а он может только держать ее в объятьях и прижиматься щекой к слегка прохладной груди озерной девы. Они оба никогда не были людьми, но в этом времени и этом месте никому нет до этого дела. Сейчас нет Мерлина и нет Нинианы — есть две частицы толпы, не нарушающие общего восторга.       Озерная дева гладит седые волосы наставника, позволяя ему бережно держать ее за голые бедра и талию. Последнее повторение припева — скоро песня закончится, как и их пребывание здесь. Чародей спокойно осознает неизбежность этого, как и неизбежность собственной смерти — но так приятно, так уютно быть на этом фестивале и чувствовать, как Ниниана проходится пальцами по жесткой, покрытой морщинами желтоватой коже на его лице, целует сухие губы раз за разом, вновь и вновь — и нет ни Морганы, ни кого-либо еще, кто бы захотел помешать им.       — Я не хочу уходить, — расстроенно шепчет ученица ему в губы и утыкается носом в шею, словно борясь со сном.       — Не бойся, — тихо успокаивает он ее, обнимая за плечи и укутывая волшебным плащом. — Я всегда буду с тобой. Мы сможем вновь услышать все это, Ниниана.       — Шантал, — неразборчиво мурлычет она. — Хочу, чтобы ты звал меня Шантал, учитель.       Мерлин грустно улыбается и уводит ее через толпу, к порталу, в последний раз оглядываясь на сцену. Скорее всего, озерной деве придется вернуться сюда уже одной. Старость брала над ним свое, как и болезнь, насланная Морганой. Ему нужно было поторопиться и передать всю свою мудростью ученице, пока не стало слишком поздно. Ведь, если в провидении Ниниана навсегда запирала его в хрустальный гроб, то он должен был хотя бы оставить ей в наследство свою магию.

Подними меня ввысь, и я буду петь, С тобой все налаживается, Мы — единое целое, Ты уносишь всю боль, Спаси меня, если я попаду Во власть демонов.