Жизнь на двоих

- Вы не очень хорошо выглядите, молодой человек, - покачал головой обеспокоенный Павел Альбертович, мой лечащий врач. – У Вас точно больше не было провалов в памяти за последний месяц? - Ни одного, - тихо ответил я, глядя в мутно-серый больничный линолеум. – Мне нет нужды снова ложиться в палату. Я ведь не доставляю хлопот, тетушка? Я повернулся к сидящей рядом женщине средних лет. Она печально глядела на меня, нервно теребя лямку дешевой сумки, которую она держала на коленях. Не выдержав моего взгляда, тетушка опустила глаза и неуверенно произнесла: - Не доставляешь, Кость. Павел Альбертович устало вздохнул и принялся массировать костлявыми пальцами седые виски. После непродолжительной паузы он, поправив на переносице очки, сказал: - Дело ваше, господа. Силой держать в стационаре Константина я не намерен… Психиатр нагнулся над своим рабочим столом и что-то бегло начеркал на выцветшем от времени формуляре. «У них небось эти бумажки еще с советских времен лежат,» - безучастно пронеслось в моей голове, когда рецепт на очередную порцию лекарств скрылся в недрах тетушкиной сумки. - Все доброго, Ольга Валерьевна, - натянуто улыбнулся доктор и затем, повернув похожую на сморщенную сливу голову в мою сторону, добавил: - Не забывай принимать медикаменты, Константин. - Пойдем домой? Как и всегда тетушка задала этот вопрос, когда мы спускались с больничного крыльца. Так же, как и всегда я ответил: - Нет, я к Алешке забегу ненадолго. Иди без меня. Тетушка окинула меня взглядом, которым меряли меня все мои немногочисленные знакомые с раздражающей периодичностью. Как же мне надоел этот сочащийся приторным сочувствием взор. Она заметила мое напряжение и, потоптавшись немного, смято попрощалась и засеменила на прибольничную остановку, у которой ее уже ждала видавшая виды маршрутка. Запахнув полы осенней куртки поплотнее, я развернулся и зашагал в противоположную сторону. Конечно, никакого мистического «Алешки» не существовало. Этого персонажа я придумал для того, чтобы ни у кого не возникало вопросов и беспокойства, если я куда-то отлучался. Стоило мне захотеть побыть одному, как я сообщал домашним, что иду в гости к Алешке играть в компьютер. На их лицах сразу же расцветали улыбки, а сами они выдавали что-то наподобие «Как здорово, что у тебя есть хотя бы один настоящий друг!». Обычно маршрут моих прогулок напоминал окружность, центром которой служил мой дом. Радиус окружности зависел от того, на какой срок мне необходимо было уединение, от времени суток и потенциальной возможности встретить кого-то из родственников или, упаси боже, одноклассников. Итак, привычно определив длину радиуса, я шагал по улице, погруженный в свои мысли. Страшно хотелось курить, но сигареты кончились, и я завернул в ближайший гастроном. - Винстон синий, - бросил я тучной продавщице за прилавком. Подозрительно сощурив свинячьи глазки, она резко спросила: - Год какой? - Девяносто первый, - не моргнув соврал я. Странно. Обычно, глядя на мою нездоровую физиономию, ранние морщины и высокий рост мне меньше двадцати пяти не дают, а потому спрашивают о возрасте очень редко. Продавщица еще раз недоверчиво оглядела меня, но таки полезла под стойку и, разогнувшись, небрежно бросила на нее пачку. Протянув ей смятую купюру, я забрал сигареты и вышел на улицу. Меня зовут Романов Константин Владимирович. Мне семнадцать лет и у меня диссоциативное расстройство идентичности. Мои дошкольные годы наполнены светом и теплом. Я хорошо помню лица отца и матери, а вот образ старшей сестры в памяти почти не сохранился. По утрам мы все просыпались и вставали по одному будильнику – кому в школу, кому на работу, а кому в детский сад. На завтрак чаще всего были оладьи или яичница с сосисками. Отчетливо помню запах, наполнявший нашу двушку во время таких вот завтраков. Пожалуй, это то немногое, что мой разум изволил оставить мне в память о тех днях: аморфное счастье, динамически превращаясь в смутно знакомые образы, в которых то и дело всплывали обрывки детских воспоминаний. Когда это случилось, мне было всего пять лет. В тот день я беззаботно игрался в детском саду и представить не мог, во что может превратить лицо мамы несколько девятимиллиметровых пуль, выпущенных из ствола автоматического пистолета за авторством господина Стечкина. Тогда я не знал, как работает сердце папы, и что с ним произойдет, если норма свинца в теле резко превысит все мыслимые нормы в сотню-другую раз. Старшей сестре повезло меньше – скончалась в хирургическом отделении после неудачной операции, пребывая в полном сознании. Обо всем этом я узнал из разговоров с врачами, следователями на опознании тел, бесед с персоналом детдома, где я полторы недели ждал тетю с дядей, которые поездом ехали из Хабаровска в Питер, чтобы принять опекунство и разобраться с документами на нашу квартиру, в которой мы стали жить втроем. Запомнился один старшак из батора, который, крутя папиросу в уже пожелтевших от никотина пальцах, сказал мне тогда: «Время такое, пацан. Здесь все такие. Тебе еще повезло, что тебя там не было». Для меня 1999 год действительно был проклятым годом. Примечательно, что именно в тот год я отправился в школу, в первый класс. После обследования у психологов, психиатров и невропатологов мне было настоятельно рекомендовано быстрее влиться в общество, найти друзей и все в таком духе, чтобы минимизировать риск возникновения психических патологий. Но, видимо, я все слишком хорошо помнил… Очень нелегко играть в солдатиков с однокашниками, когда твоих родных расстреляли в упор какие-то наемники. Тяжело взять в руки пластмассовый автомат и направлять его дуло на бегающего во время переменки школьника. Красочные мультяшные картинки на экране не могут завладеть вниманием, ввиду своей радужной фальши и полного несоответствия действительности. Вскоре мальчишкам из моего класса стало понятно, что играть в войнушки я не буду, а новые серии «Симпсонов» меня не интересуют. На самом деле мне повезло, что надо мной не издевались и не травили, но, ясное дело, общаться в школе мне было абсолютно не с кем. Я был мрачен, неразговорчив, да и о моих родителях они знали – предупредили учителя. Первый приступ случился со мной в начале второго года обучения. На уроке физкультуры я потерял сознание и упал, больно ссаднив подбородок и колени. Тогда все решили, что из-за духоты в зале, чрезмерных нагрузок или чего-то такого – единичный случай. Но обморок вскоре повторился. Более того, мое поведение начало сильно меняться: резкие перепады настроения, беспричинная агрессия или столь же беспочвенная апатия. Я стал рассеянным, иногда путал буквы в словах… Я и раньше казался странным, но теперь от меня буквально шарахались. Через два месяца наблюдений в больнице мне огласили диагноз. Докурив, я выбросил бычок в удачно подвернувшуюся урну. Глянул на циферблат наручных часов: без пяти пять вечера. Последний раз я «переключался» рано утром. Если сегодня ничего не изменится, следующий раз должен случиться совсем скоро. А это значит, пора идти к дому. Я называл его просто – Второй. Когда Второй брал контроль над моим телом, я словно бы проваливался в глубоки сон без сновидений. Я не мог вспомнить, чем он был занят и сколько времени длилось «переключение». Второй вошел в мою жизнь (или скорее я обнаружил его присутствие) вскоре после моего обморока во втором классе. Надо отдать должное моему альтер-эго – он (или, кстати, она) никогда не пытался намеренно принести нам вред, что выгодно отличало его от собратьев из фильмов, книг и криминальных хроник. Врачи тоже не упустили из виду, что я в своей голове с некоторых пор не один и предприняли самые правильные меры. Прометазин, феназепам, респеридон – состав этих и многих других препаратов я знал на зубок. Как и побочные эффекты, возникающие при фармакотерапии. Хуже побочек была только реакция Второго на мое лечение… Проще говоря, проще было с ним договориться, чем терпеть то, что с нами обоими творили лекарства. Пришлось говорить тетушке, что я принимаю все препараты и, когда никто не видит, спускать пилюли в унитаз. Вскоре я вошел в свой двор. Задрав голову, я увидел, что в моей квартире горит свет. Идти к свету мне не хотелось, по крайней мере пока. Но оставлять Второго на улице хотелось еще меньше. Хоть он и тихий парень, но лучше перебдеть. С минуту я с ноги на ногу переминался у подъезда. В конце концов я решил выкурить последнюю и уже тогда отправиться домой. Решив, что за две минуты ничего страшного не случится, я присел на скамейку и подкурил от спички. Затянувшись, я устало прикрыл глаза. «Какой же долгий де…»