Тайные желания

Round and round, I won't run away this time, Till you show me what this life is for. Round and round, I'm not gonna let you change my mind, Till you show me what this life is for... (c) Imagine Dragons, "Round and Round"

Артур Пендрагон решительно не понимал странностей, которые происходили, когда Мерлин находился рядом с ним. Поначалу этими странностями он называл исключительно внезапные возникновения вещей: тех, что считал давно потерянными, или крайне необходимых в редкие моменты – к примеру, появления пузырьков с лекарствами от головной боли, которые он, проснувшись глубокой ночью, нашаривал на тумбочке трясущейся рукой. Часто причиной для удивления служила невероятная способность слуги выполнять массу обязанностей, с которой другие не справились бы и за день, в кратчайшие сроки. Но больше всего Артура поражала нечеловеческая чуткость Мерлина, в нужные моменты помогавшая тому угадывать любую потребность наследного принца так метко, словно он умел читать мысли. Чуть позже наследник трона Камелота перестал считать эти вещи необычными и, возможно, решил, что так все и должно быть – раз он принц, то и слуга у него оказался соответствующим, непохожим на других. Пускай неуклюжим, но исполнительным и часто – все же, слишком часто – забавным. И чудным, порой просто до дрожи, с этой своей хитрющей улыбкой до ушей и потешным подмигиванием во время важных приемов. Может быть, свыкся Артур с теми случайностями только потому, что вслед за ними показались и другие, затмившие прежние – вроде бы такие же совпадения, как и раньше, но вызывали они теперь совершенно другие эмоции. Когда Мерлин был где-то поблизости, Артуру всегда становилось спокойнее. Но не на сердце, как ему казалось тогда, отнюдь – он понимал и поддерживал это чувство всем своим разумом. Когда Мерлин ошивался в поле его зрения, не нужно было беспокоиться о том, где тот пропадает, из какой передряги придется вытаскивать его, излишне сострадательного, на этот раз. И размышлять об этом походя, как о чем-то маловажном, Артур давным-давно привык – вот только то, что он забылся и ослабил бдительность, не сыграло ему на руку. Не произошло ничего, что могло бы угрожать его или чьей-либо другой жизни. На Камелот не напала страшная болезнь, не было совершено особо жутких преступлений, и даже небо вопреки всему не собиралось обрушиваться на головы мирных жителей, оставаясь пронзительно-ясным. Все было чересчур безмятежно – и кое-кому, к примеру, принцу Артуру, в такие перемены не особо верилось. Мерлин выглядел до крайности изможденным. Сам не свой, он ходил в таком состоянии уже больше двух месяцев, но при этом как-то умудрялся оставаться самим собой – улыбчивым, дружелюбным и всегда готовым протянуть другу руку. Вот только мало кто замечал – только те, кто общался с ним очень близко, – что улыбка его совсем не такая искренняя, как раньше, да и от прежней открытости остались лишь крупицы. Он выполнял все свои обязанности, как и было ему положено, размеренно и без непомерного рвения, но Артур видел, что Мерлин следует за ним с непритворной охотой – и опекает много яростнее, и делает все ради того, чтобы у него было как можно меньше забот. Эта простая мысль настигла Артура не так давно, но, в конце концов, он свыкся и с ней, хотя и многого не понимал. Настолько удивительное поведение Мерлина поначалу обескуражило его настолько, что, сильно тревожась, он явился к Гаюсу и попытался разузнать у лекаря, знает ли он, в чем причина таких резких изменений в Мерлине. Ответом ему стали лишь уклончивое «Его уже давно мучают ночные кошмары, сир» и просьба относиться к юноше снисходительнее. Если бы все дело было только в страшных снах, Артур поволновался бы ради приличия некоторое время и благополучно забыл о недуге своего слуги, объяснив это тем, что «болен тот не впервые и вскоре обязательно поправится». Но он так и не смог этого сделать. Мерлин не поправлялся. Он, как и за две недели до этого, ходил, больше похожий на улыбчивую тень прошлого себя, выполнял любую прихоть Артура, неохотно пререкаясь с ним – должно быть, чисто из привычки. Под глазами его залегли круги, мелкой дрожью тряслись руки; Артур впервые заметил это, когда тот умудрился уронить поднос, доверху заставленный едой, приготовленной ему на обед. На вопросы о самочувствии он отвечал уклончиво, и вымученно, неестественно растягивал губы в улыбке, скорее всего, не желая беспокоить наследного принца своими проблемами. Выходило это у него плохо. Артур был лишен покоя уже долгое время: непонятно отчего, но мысли о постоянно недосыпающем Мерлине никак не могли оставить его. Возможно, потому, что Мерлин, бросивший в последнее время всех своих знакомых и друзей на произвол судьбы, окружал своим чрезмерным попечением Артура, посвящая ему все свое свободное время, и часто – личное, когда его рано отпускали домой. Может быть, из-за того, что он весь лучился счастьем, когда Артур бывал поблизости – в хмуром ли настроении, или в благожелательном. Мерлин всегда улыбался одними глазами, когда видел его, и обычно светло-синие радужки становились ярче, чуть насыщеннее при этом; по ним всегда можно было определить положительные эмоции, которые он испытывал в определенные моменты, даже будучи измотанным, едва держащимся на ногах. Артур мог назвать еще очень много странностей, которые привлекали его внимание, но одна из них была особо примечательной. Мерлин стал приходить в покои своего принца по ночам. Чаще всего он появлялся там глубокой ночью, когда колокол пробивал три раза, но иногда и перед самым рассветом – ступая совершенно бесшумно, так, что вычислить его можно было лишь по нечеткому, колеблющемуся в свете уличных факелов силуэту на стене. Каким образом он умудрялся миновать дозор, проникая в королевскую спальню, Артур не понимал. Расспросы караула не дали ровным счетом ничего: стражи не видели, чтобы кто-то проходил мимо после полуночи, и тем более, наведывался к нему. Но, тем не менее, почти каждую ночь Мерлин являлся к Артуру, пока тот спал. Кроме старых полотняных штанов на нем всегда была надета ночная рубашка без пояса, расстегнутая у ворота – впервые Артур заметил это, когда проснулся от чьего-то незримого присутствия в своих комнатах. Мерлин подходил к его постели, пристраивался на самый край, педантично подоткнув у спящего стеганое одеяло, и сидел так долго-долго, пока не начинали кричать первые петухи. Неустанно наблюдая за сном наследника Камелота, он несмело гладил его плечи, убирал с лица растрепанные светлые волосы, кончиками пальцев дотрагивался до теплой щеки – так ласково, как только умел. Артур, за день утомленный множеством поручений отца, привык замечать фигуру, сидящую рядом с ним на кровати, только сквозь дрему. Иногда он просыпался, когда Мерлин уходил от него, аккуратно притворяя за собой скрипящую дверь, или наоборот, когда тот только отворял ее, еще не успев приблизиться. Его внутренние часы работали необычно, но стоило Мерлину оказаться рядом, и дрема тут же окутывала его снова, и падал он в забытье с ощущением какой-то безмерной, незнакомой ранее защищенности. Но бывали и ночи, когда Артур никак не мог заснуть, как бы сильно того ни хотел, потому что знал: Мерлин снова находится непозволительно близко. Днем ничего не менялось; слуга не подозревал, что его господин знает о ночных похождениях, и, как и прежде, продолжал раз за разом приходить в его покои и сидеть рядом, безмолвно глядя, как мерно вздымается грудь Артура, изо всех сил притворяющегося давно уснувшим. Прикидывался спящим Артур не без веских причин. Раньше он почти всегда засыпал, как только касался головой подушки: сказывались большие нагрузки на тренировках. Но теперь просто так заснуть он не мог – и часами лежал, неотрывно рассматривая полог своей кровати. Когда Мерлин входил к нему, он закрывал глаза, выравнивал дыхание, делая его более размеренным, чтобы не выдать своего бодрствования, и все равно не был способен расслабиться. Отключался он только тогда, когда Мерлин покидал его с зарей, забирая с собой воспоминания о тихом путаном шепоте и бережных прикосновениях губ ко лбу Артура. Это было слишком – чересчур личное, интимное, не предназначенное для посторонних. И днем Артур пытался не вспоминать о том, что шептал ему Мерлин, думавший, что его не слышат. Эти тайны не принадлежали ему, они не были раскрыты добровольно, и он убеждал себя забыть о них, потому что не имел никакого права знать, что творится в чужой душе. Прикрывая на пару секунд глаза, Артур говорил себе, что его не должно так сильно заботить сердце Мерлина и то, от чего оно начинает биться быстрее, почти трепетать – подобно мотыльку. Слова Мерлина – такие нехитрые, казалось бы – впивались в память и своей простотой, своим прямодушием переворачивали все существо Артура. Отголоски тоски, звучавшие в его голосе, когда он рассказывал о своем страхе быть обнаруженным, о смущении и о том, что не может не приходить, упорно преследовали наследного принца наяву. А ночные прикосновения становились все смелее. С каждым разом Мерлин позволял себе чуть больше: он наклонялся, опираясь на локоть, и утыкался носом в чужую теплую щеку, дыша прерывисто, загнанно; он слегка приобнимал Артура одной рукой, ни на мгновение не переставая бояться, что разбудит этим его. Он был уверен, что в случае разоблачения будет немедленно отвергнут, но все равно невесомо целовал упрямый лоб, переходя затем на скулы, на щеки, и никогда – никогда – не решался дотронуться до губ будущего короля. Его поцелуи были легкими, как прикосновения крыльев бабочки, теплыми, как глоток летнего, прогретого солнцем лесного воздуха, и нежными. Настолько нежными, что у Артура, неотступно изображавшего глубокий сон, перехватывало дыхание, и он начинал понимать, что вопреки его воле сердечный ритм сбивается, выдает его, посылая тягучие спазмы туда, вниз, где росло нежеланное, ненужное вожделение. Принц хотел своего слугу, этого неловкого, нескладного юношу, который пробирался к нему в комнаты каждую ночь только для того, чтобы раскрыть всего себя, не питая при этом надежд на ответные чувства. Который приходил побыть с ним наедине, чтобы говорить о своих секретах, чтобы касаться втайне – и целовать так отчаянно, как не целовал Артура никто другой в этой жизни. Живя отрывистыми прикосновениями, о которых даже не должен был догадываться, Артур еженощно надеялся и ждал, когда же, наконец, Мерлин осмелится поцеловать его по-настоящему, подарив губам, уже давно жаждущим, настоящую ласку – податься вперед первым он не смог бы, как ни хотел. Внезапно возникшая потребность в настоящем доверии, в искренности не позволяла смалодушничать и пойти на поводу у своих желаний, и только один его Мерлин – и когда он успел стать его? – имел право сделать этот шаг, если ему действительно хотелось того. Если он нуждался в этом... Когда накануне вечером Мерлин не явился помочь Артуру с повседневным приготовлением ко сну, последний на каком-то подсознательном уровне понял, что все произойдет именно сегодня. У него не было никаких причин ожидать иного – последней ночью Мерлин почти поцеловал его, неуверенно коснувшись губами уголка рта. Но Артур, в последнее время чрезвычайно преуспевший в искусстве притворства, бездумно напрягся, отпугнув его – Мерлин, должно быть, подумал, что тот начинает просыпаться, отшатнулся и стремительно испарился. Артур остался в гнетущей тишине спальни, ругая свое предательское тело и несдержанность последними словами. Заснуть до самого утра он так и не сумел. Не в состоянии утихомирить бушующие эмоции, Артур уселся читать старинные рукописи, отданные ему на изучение отцом. Когда стрелки часов подобрались к половине второго, он, отложив скучнейшую писанину в сторону, самостоятельно разделся и лег в кровать. Ему оставалось прождать без сна всего пару часов, не больше… Он не ошибся. Входная дверь не заскрипела; сквозь прикрытые ресницы он успел заметить только заплясавшие по стенам отсветы от коридорных факелов, тут же исчезнувшие. Скрывать подступившее некстати волнение оказалось до дикости сложно, успокаивать себя всеми силами – и того сложнее. Лишь бы Мерлин не услышал стука его обезумевшего сердца… Это могло испортить все окончательно. Сердце, словно послушавшись увещевавшего его внутреннего голоса, не стало ускорять биения, когда Мерлин подошел к постели и осторожно опустился на нее. Сегодня он пришел босым – странное совпадение, посетила Артура шальная мысль. А тем временем Мерлин устроился у него под боком, положив голову на сгиб своего локтя, чтобы было удобнее смотреть и запоминать, впитывать в себя каждую черточку спокойного лица спящего, сохранять в памяти – надолго, если не навсегда. Он начал свои прикосновения с еле ощутимых ласк, сегодня еще более сдержанных, чем обычно. Подушечки пальцев легко прошлись по лбу, задели морщинку меж бровей, уже не разглаживающуюся в покое, поочередно огладили виски. Одарили мимолетным вниманием щеки, дрожа, очертили контуры расслабленных, чуть приоткрытых, точно в немой просьбе, губ. Вслед за пальцами Мерлин повторил свой маршрут поцелуями. Уже не так неспешно, как вначале – он скользил губами по коже Артура все отрывистей, но все столь же неосязаемо, будто боялся, что не успеет насытиться короткими, украденными без разрешения касаниями, которые только на очень малое время заставляли его желания присмиреть. Артур не знал, какие силы помогают ему сдерживаться. Происходящее слишком походило на изощренную пытку, выдуманную лишь для того, чтобы вывести его из колеи. Если бы не воля, его слуга уже давно лежал бы под ним, изгибаясь нескромно и выстанывая имя своего принца тем же откровенным голосом, которым объяснялся с ним наедине, не догадываясь, что все его заветные мечты уже давно стали мечтами двух людей. Подхлестывая возбуждение, ожидание одновременно и уничтожало, выжигало золотым пламенем всю его суть. Артур начал думать, что скоро окончательно провалится в забытье, лишившись остатков сознания: он больше не мог терпеть ни секунды, он сходил с ума. Неподвижность, сомкнутые веки, ровное дыхание – эти вынужденные меры тяжко давили на грудную клетку, заставляя сомневаться. Обманул ли он Мерлина? Или только собирается обойти его доверчивость?.. Раздумья оборвались неожиданно, обратившись в ничего не значащий пепел. Мерлин, почти не дыша, поцеловал его в висок, спустился ниже и замер без малейшего движения, находясь всего в дюйме от его рта. Артур ощущал, как заходится в бешеном ритме его сердце, и больше всего на свете ему хотелось поднять руки и притянуть этого мученика к себе, успокоить немедленно – а то, глядишь, и без сознания свалится от смятения. В конце концов, его старания не попасться во лжи окупили себя. Губы Мерлина, искусанные, мягкие, почти невинно прижались к его губам, нисколько не пытаясь углубить первый поцелуй. Он снова был бережным к Артуру, нежным до странного томления в груди, до боли, причиняемой впившимися в ладони ногтями. Артур, подавив рвущийся наружу вздох облегчения, позволил себе лежать недвижимо, как прежде, и упиваться этой долгожданной лаской – пока желание вновь не вскипело в венах, а привычная жертвенность Мерлина и его готовность отдавать, не получая ничего взамен, не стали казаться кощунством. Решившись, Артур чуть приоткрыл губы, позволив Мерлину скользнуть по ним языком. Получилось это так естественно, что последнему показалось, будто он, ничего не осознав, машинально ответил во сне. Он так забылся, видимо, уже отчаявшись и перестав опасаться изобличения, что прикрыл глаза и не смог заметить, как Артур медленно выпрастывает руку из-под одеяла, стремясь его обнять. Очнулся он только, когда почувствовал, как в его волосы зарылись чужие пальцы. Мерлин разорвал поцелуй так быстро, что Артур не успел сориентироваться. Он смотрел, с каким выражением лица отстраняется от него человек, еще пару мгновений назад с упоением его целовавший, и жалел, что в нужный момент не догадался прижать его к себе крепче. Растерянность и боль, появившиеся в потемневшем взгляде, навевали на Артура ранее чуждую ему тоску. Он понимал, о чем думает Мерлин: о том, что широкая ладонь легла ему на макушку только для того, чтобы вцепиться в волосы и оттолкнуть; о том, что прямо сейчас удивление наследника Камелота сменится отвращением, и его выгонят со двора к чертовой матери… и о том, что он не сможет вынести уничижающего презрения в этих голубых глазах. Пускай кто угодно смотрит на него с этими эмоциями – но только не Артур. Артур не знал, как разубедить его, как уговорить остаться, но сделать это было необходимо. Почему-то все слова показались бесполезными, глупыми наборами звуков – он просто не понимал, как выразить ими свои чувства и то, что он вовсе не хочет, чтобы Мерлин уходил. А тот застыл на краешке его кровати, прямой, как изваяние, и, кажется, ждал неминуемой расправы. Похоже, он даже в мыслях представить себе не мог, что его примут, поймут: обреченность, которая сковывала его теперь, была всецело осязаемой. Мерлин никуда не бежал, потому что осознавал, что после такого проступка ему так просто не скрыться, и претендовать на прощение он не имеет никакого права – но его неподдельное, вырывающееся наружу отчаяние затрагивало и Артура. Он хотел не сказать – показать Мерлину, что не собирается его выгонять. Что всей душой хочет, чтобы тот остался рядом с ним, и не только на одну ночь. На множество дней и ночей. Он хотел потянуться, дотронуться до него нестерпимо, чтобы заключить в объятия, убедив, что не имеет ничего против его прикосновений. Артур еще не успел составить план своих действий, но отчего-то он знал, что нужно сделать что-то немедленно, отмахнувшись от доводов разума. Он поднялся на локтях, внимательно вглядываясь в застывшее, неестественно бледное лицо Мерлина, и потянулся к нему, обхватил левое предплечье ладонью. Тот смотрел прямо перед собой, словно не замечая прикосновения. - Ты хочешь остаться? – прямо и без намеков поинтересовался Артур, вышло это тихо и как-то утешающе. Спокойный тон подействовал как нельзя лучше – Мерлин тотчас повернул к нему лицо, явно шокированный услышанным. Или, возможно, он решил, что слух подвел его, и на самом деле в голосе Артура прозвучал изощренный сарказм. - Что ты сказал? – переспросил Мерлин неверяще. Он по-прежнему был натянут, как струна, но, видимо, этот вопрос сильно ошеломил его. Наследник Камелота сел на постели, не спуская с него глаз. Его пальцы по-прежнему сжимали руку Мерлина, наверное, даже слишком сильно – кожа у того была очень тонкой. Боясь, как бы наутро на ней не проступили синяки, Артур ослабил хватку и переместил ладонь на запястье, чуть погладив его. На него уставились озадаченные синие глаза. - Да, - криво усмехнулся Артур, - я почти спятил, если это именно то, о чем ты сейчас подумал. - Ты спросил меня, хочу ли я остаться, - медленно повторил его фразу Мерлин, будто переосмысливая по отдельности каждый звук, чтобы не ошибиться в выборе последующих своих фраз. Артур придвинулся ближе. - На самом деле, это был риторический вопрос. Я знаю, ты хочешь – и я тебя не отпущу, - шепнул он в волнующей близости от уха Мерлина. Тот задышал часто-часто и закрыл глаза, пытаясь успокоиться. Сердце пустилось в буйный пляс, гулко колотясь о ребра, и воздуха категорически не хватало. Он не верил, что такое вообще может происходить наяву. Артур с успехом воспользовался этим моментом замешательства. Резко подавшись вперед, он обхватил Мерлина за талию и дернул его на себя, не давая опомниться и возразить. Несколько мгновений возмущенного сопения и возни – и с него были торжественно сдернуты штаны, а сам он оказался прижат к Артуру и укрыт с ним одним одеялом. - Да что ты… - Мерлин попытался вывернуться из-под тяжелого горячего тела, но тут принц повернул к нему лицо, они неловко столкнулись носами, и слова недоумения застряли в горле, невысказанные. Приятно щекотало кожу чуть сбитое дыхание Артура – тот с удобством улегся на Мерлина, безапелляционно раздвинув его колени. Поза лишала покоя, а еще дико смущало то, что он, как и Артур, был сейчас в одной тонкой ночной рубашке и мог ощущать всем своим существом чужое нетерпение, чужой жар… и возбуждение. Думать о том, что он – если не раньше, то после осознания недвусмысленных желаний Артура точно – завелся вполоборота, выдав свою неискушенность, совершенно не хотелось. Не хотелось и бросаться на шею тотчас, убедившись, что прогонять его не собираются. Наверное, только глупец мог решиться выведать что-то в настолько интимный момент, когда между его ног устроился молодой мужчина, которого Мерлин желал. Или – совершенно отчаявшийся. - Как давно ты знаешь? – спросил он еле слышно. Артур был очень близко, он необычайно ласково ерошил растрепавшиеся волосы Мерлина, их губы почти соприкасались – все это было так нереально, что невольно вызывало стихийный трепет. - Достаточно давно, - уклончиво ответил ему принц, в качестве намека утыкаясь носом в щеку Мерлина – как тот делал когда-то. Тишину спальни прорезал удрученный полустон. Ему было стыдно. Ему было мучительно, до нестерпимой охоты провалиться сквозь землю стыдно – за то, что, оказывается, все его тайны, выдаваемые в порывах безумного стремления поделиться с любимым, вдруг оказались раскрыты. Нет, Мерлин не жалел, что так все вышло, что после всех этих сентиментальных признаний, сетований об одиночестве, о надеждах, его, похоже, поняли и постарались принять. Он был смятен, потому что в глубине души хотел когда-нибудь признаться в своих чувствах прямо, а получилось так, что удивить Артура уж больше нечем. Он попытался закрыть лицо руками, но ему этого не позволили. Артур отвел ладони мягко, все так же внимательно всматриваясь в него, словно стремясь разглядеть за завесой ночи что-то очень ему нужное. - Ты хочешь быть со мной, я знаю, - Артур коснулся губами кончика его носа, и, несмотря на окружающую их двоих полутьму, Мерлин успел заметить, что тот слегка улыбнулся – той своей особенной, ободряющей улыбкой, которую приберегал только для самых близких ему людей. Отрицать очевидное было бы бессмысленно. Коротко вздохнув, Мерлин протянул руку и запустил ее в волосы Артура, поглаживая, наклоняя его к себе. - Ты прав, я этого хочу, - прошептал он в приоткрывшиеся губы, обмерев от вседозволенности, погнавшей кровь по венам в разы быстрее. - Представить себе не можешь, как… Артур коротко кивнул. Он и сам не смог бы объяснить, почему все произошло именно так, из-за чего привычная тяга к женщинам исчезла, и вот уже больше месяца все его мысли безраздельно занимал один лишь Мерлин, его худощавая фигура, тембр его голоса, весь он – такой, каким был всегда, но сейчас бесповоротно изменившийся в его глазах. Безропотно позволив притянуть себя теснее, обнять за шею, Артур поцеловал его, твердя про себя при этом, что ни в коем случае нельзя терять контроль. Поцелуй был долгим и неспешным, но глубоким – Мерлин не брал на себя инициативу, доверившись ему, и только отвечал неумело, увлекшись. Артур запоздало понял, что не представляет даже, насколько тот невинен, хоть вся его неопытность с лихвой возмещалась желанием и – чем черт не шутит – до крайности откровенными реакциями на прикосновения. Мерлин был отзывчив до боли, до сбывающейся мечты стиснуть его в объятиях, вжать в простыни и накрыть собой, не выпуская ни на миг. Открывшийся, искренний, прижимающийся в бесстыдной жажде – и теперь уже сам принимающий ласки, как и хотелось Артуру с самого начала. Когда Артур отстранился от влажно блестящих губ, переводя дыхание, Мерлин рассеянно глянул на него из-под полуопущенных ресниц, дыша тяжело и хрипло. Он не возразил ни словом, пока принц спешно расстегивал пуговицы на его рубашке, пока путался, чертыхаясь, стаскивал ее – хотя можно было не тратить время и попросту ее задрать. Артур хотел увидеть всего Мерлина – после того, как узнал, что творится в его душе. Касание одного обнаженного тела к другому подняло градус вожделения. Все еще четко осознавая, что именно он делает, Мерлин медленно развел ноги, словно предлагая себя – и не находя в своих намерениях ни капли сомнения или неловкости. Не один он ждал этого, а они оба, и это понимание, как ни удивительно, успокаивало. Артур опустился меж его коленей снова, взяв лицо в ладони, и стал целовать его щеки, подбородок, все, до чего мог дотянуться. Соприкасаясь с Мерлином бедрами, он чувствовал нарастающее напряжение, и сквозь призму возбуждения показалось таким правильным податься вперед, вжаться сильнее, так, чтобы болезненно стоящий член проехался по взмокшей коже, по чужому члену, вырвав невольный вскрик. Чтобы юноша под ним прогнулся, выстонав что-то неразборчиво, и привлек к себе, беспорядочно целуя в шею, в подбородок… Яростный ритм движений не был нарастающим, он сбивался. Обхватив Артура за плечи одной рукой, Мерлин вцепился в его поясницу пальцами, тщетно пытаясь подтянуть его еще ближе, и осознание того, что его судорожные, в чем-то отчаянные объятия заставляют Артура запрокидывать голову и стонать, еле сдерживаясь, сквозь сжатые зубы, подаваться по скользкой коже резче, подводило его к самому краю – так, что он опасно балансировал на острой грани наслаждения и взрывающейся жаром реальности, то и дело норовя соскользнуть вниз. Он не хотел так – не хотел заходить за черту раньше своего принца, и потому сдерживался, как мог, доводя себя до полнейшего беспамятства от нахлынувших – словно плотину в одночасье прорвало – эмоций, от ощущений, которым не нашел бы подходящего описания. Окружающее немного расплывалось, может быть, оттого, что влага облегчения застилала глаза, но Мерлин этого не замечал. Все, что он мог видеть – это задыхающегося мужчину над собой, его лицо, искаженное удовольствием, его покрывшиеся испариной виски. Каждый толчок – вместе с неистовым биением сердец. Каждый поверхностный вдох – кинжалом по заходящимся без кислорода, бунтующим легким. Каждое слово, имя, признание, вырвавшееся нечаянно – до спазмов в горле, до заблестевших влагой глаз, что утром будет вспоминаться с невольной улыбкой. Прервавшийся на половине лихорадочный поцелуй стал последней каплей для Артура: он запрокинул голову и сжал Мерлина в объятии, обрушиваясь на него смелее, заставляя выгнуть спину и вскинуться – и излился на его живот, издав низкий протяжный возглас. А тот, не вытерпев, стиснул чужие бедра коленями, приоткрыл на выдохе рот. Подался вперед и пару раз толкнулся вверх сам, изнывая, вскрикивая беззвучно, и, наконец, забился в спазме, за пару секунд догнав Артура, все еще сотрясаемого волнами оргазма. * * * Они лежали в уютной тишине, переплетя руки и ноги. Мерлин удобно устроился на плече Артура, разомлевший и усталый – и, хотя воспоминания о случившемся накатывали одно за другим, вызывая в теле слабые отголоски желания, охватившего их обоих, совершенно не хотелось ни о чем думать. Успокоившееся дыхание Артура убаюкивало, как и ритмичные, мерные движения его ладони, легко поглаживавшей Мерлина между лопаток. Очень хотелось заснуть, погрузиться в сон без опустошающих сновидений – потому что главное уже случилось и перестало быть недоступной грезой. Артур знал об его чувствах, сокровенных мыслях, но не проговорился никому. Сохранил все в тайне, кажется, специально дожидался его прихода, чтобы выслушать молчаливо… и не имел ничего против этой нежданной влюбленности, в ловушку которой сам же и умудрился попасть. Люди могут обманывать себя, но тела врать не умеют. Когда Мерлин приподнял голову и дотронулся до лица Артура ладонью, тот, уже успевший поддаться дреме, приоткрыл глаза. - Хочешь, я расскажу тебе секрет, которого ты еще не знаешь? – тепло улыбаясь, спросил его Мерлин. В смеющихся глазах – Артур смог различить их выражение даже в полутьме – плясали проказливые искорки. И только сейчас он понял, как же на самом деле ему не хватало такого озорного Мерлина. - Хочу, - он потянулся и чмокнул его, наконец-то беззаботного, в кончик носа. Тот забавно сморщился, а затем неожиданно надавил ладонями Артуру на грудь, опрокинув его на спину, и лег сверху в крайне заманчивой позе. - Тогда слушай, - простосердечно возвестил Мерлин, нисколько не сознававший, как сильно его близость действует на Артура. - Люди способны запомнить то, о чем с ними говорят, пока они спят. Но я приходил к тебе по ночам не только потому, что хотел… надеяться, что в глубине души ты знаешь обо мне все. - А почему еще? Мерлин, склонившись над ним, аккуратно очертил кончиком пальца контур его губ. - Я плохо спал, а ты так красив во сне, даже если похрапываешь… - с нужной долей комизма произнес он, за что и получил ощутимый тычок под ребра, и тут же стушевался. - Ладно-ладно. Но пропустить такое зрелище я бы все равно не смог, если бы пожелал всем сердцем. Знаешь, после того, как я наблюдал за тобой часами и все время представлял себе, что ревностно охраняю твой сон, уснуть спокойно почему-то получалось легче. Усмехнувшись, Артур подтянул снизу сбившееся одеяло, накрывая себя и Мерлина – еще пара часов дремоты им была обеспечена. - Должно быть, тебя грело чувство с честью выполненного долга, верно? – с доброй насмешкой поинтересовался он. Мерлин не ответил, а только ткнулся носом в его шею, разморенный жаром родного тела, и крепче прижался к нему, шепча что-то бессвязное. Пошло все прахом, - решил Артур, вконец сраженный его поведением и доверительными словами. Сопротивляться эмоции, захватившей всю его суть, согревающей подобно солнечному свету, дающему жизнь, он больше не желал. Наступила его очередь наблюдать за спящим Мерлином, оберегать его, беззащитного, во сне – столько времени, сколько может пройти до конца времен. Снова и снова… Артур надеялся лишь, что их общее желание означает навсегда. fin