***
Ирене побывала в тюрьме Уэски лишь однажды. Сотрудник Министерства из конца девятнадцатого века решил обеспечить будущее своей семьи, продав часть сокровищ Альгамбры тринадцатого века на аукционе для частных коллекционеров в веке двадцать первом. Конечно, никто не собирался держать его в Уэске вечно. Сальвадор посчитал, что для перевоспитания незадачливому вору хватит суток в средневековой камере, а заодно он послужит подопытным кроликом для Ирене: надо же на ком-то оттачивать навыки ведения допросов. Конечно, одну её в тюрьму никто не отпустил: это запрещалось правилами. Поэтому с ней пошёл Армандо, чему Ирене была только рада. Внутри разваливающейся крепости царила темнота, которую не могли прогнать факелы; в атмосфере ощущалось что-то нездоровое, гнетущее, и Ирене мёрзла, несмотря на свитер и кашемировое пальто. Армандо положил руку ей на спину. От его прикосновения по коже распространилось тепло, но его было недостаточно, чтобы по-настоящему согреться. Бородатый стражник, гремя ключами, открыл дверь в подземелье. Взгляд его, пристальный и какой-то сальный, Ирене не понравился. Почему-то сразу захотелось в душ. Чёрт, она бы не оставила бы с такой охраной наедине даже чемпиона мира по боксу, не то что заключённых. — У тебя всё получится, — мягко сказал Армандо, когда они остановились у камеры. Ирене посмотрела на трясущегося человека в тёмном углу, баюкающего солому, и покачала головой. Похоже, Сальвадор перестарался с наказанием, и несчастный сошёл с ума от страха.***
Теперь это жуткое место ждало самого Армандо. Ирене сознавала, каким будет приговор, уже тогда, когда шла в кабинет Сальвадора. Когда рассказывала ему о плане Армандо захватить Министерство и использовать двери времени для собственной выгоды, наплевав на последствия и то, что История не прощает перемен. Сальвадор глядел на неё с сочувствием, которое казалось искренним; тем не менее, Ирене была уверена — если он скажет: «Вы поступили правильно», — она его ударит. Но Сальвадор этого не сделал. Лишь тихо выдохнул: — Мне очень жаль. — Я знаю, — откликнулась Ирене, поднимаясь с кресла. «Но от этого ничуть не легче». — Идите домой, хорошо? — Сальвадор снял очки, устало потёр переносицу и поморщился, как от боли. — Я позвоню вам, когда всё закончится. Ирене кивнула — в горле образовался ком — и медленно вышла. Ноги слушались плохо, ладони взмокли, и она поспешно достала платок из кармана пиджака. Вытирать пришлось ещё и глаза. Осторожно, чтобы не размазалась тушь. Таксиста она попросила затормозить у того самого дома, с крыши которого Армандо увёл её в шестидесятом. Чердачную дверь, видимо, не запирали никогда. Как и дверь в подъезд. Ирене поднялась наверх, подошла к краю и перегнулась через парапет. От высоты вновь закружилась голова. Ирене помнила, как туфли скользили по осыпающемуся бетону, а в ушах шумел ветер. Она не хотела умирать, но не видела другого выхода. Интересно, кто из сотрудников МИД рассказал её мужу про Исабель? Она работала в том же отделе, что и Ирене, поэтому они старались не вызывать и тени подозрения. Встречались украдкой, всего на несколько минут, в саду особняка или на кухне. Торопливо шептались и расставались со скромным поцелуем в щёку — Ирене было страшно решиться на что-то большее, а Исабель не настаивала. Так не могло длиться вечно, но Ирене наивно мечтала, что они отложат немного денег и снимут комнату где-нибудь на окраине Мадрида, чтобы пить чай, держась за руки, и не оглядываться на каждый шорох. И возникало впечатление, что эта, по сути, пока невинная тайна, злила мужа Ирене больше, чем добытая ею информация о взятках и контрабанде в дипломатическом багаже. Оглядываясь назад, она не находила ответа на вопрос, почему Хуан вообще подписал ей разрешение на работу и, более того, сам устроил её в чёртово Министерство иностранных дел. Вероятно, он рассчитывал, что сумеет её контролировать. Он не ожидал, что Ирене поднимется по карьерной лестнице настолько высоко, чтобы невольно узнать об его махинациях. И о том, что в них замешан премьер-министр. После громкого и публичного скандала возвращение домой не сулило ничего хорошего. Ирене не сомневалась: Глава МИД потребует, чтобы Хуан заткнул рот своей слишком честной жене. Мысль о том, она будет вынуждена ложиться в постель с человеком, чьи прикосновения вызывали у неё тошноту, пугала её больше, чем потеря работы или что её могли убрать, как свидетельницу. Она поклялась, что отныне никто больше не дотронется до неё, пока она не даст позволения. И если для этого нужно было умереть, пусть. Однако Ирене хотела жить, и её тело неосознанно протестовало против смертельного прыжка. — Не доставляйте им такого удовольствия, — тихо сказал кто-то за её спиной. Ирене обернулась. Незнакомец приподнял бровь и протянул ей руку, но она застыла на месте. — Кто вы такой? Вас послал мой муж? — Нет. Кто я, не имеет значения. Важно, кто вы, сеньорита Ларра. Незнакомца звали Армандо Лейва, и он знал об Ирене практически всё — чем она дышала, к чему стремилась. Он терпеливо подождал, пока она выплачется, а потом опять протянул ей руку и улыбнулся. — Вы нам нужны. И если вы пойдёте сейчас со мной, я сделаю всё, чтобы вы никогда об этом не пожалели. Ирене неуверенно вложила свою ладонь в его и неловко спустилась с парапета. Терять ей в любом случае было нечего. …Свободных квартир в двадцатом веке у Министерства времени имелось немного — поэтому правило «каждый сотрудник ночует в своей эпохе» действовало для всех за очень редким исключением. Армандо добился, чтобы Ирене стала исключением из этого правила немедленно. Ей выделили двухкомнатную квартиру в центре Мадрида с видом на парк, с высокими потолками и просторной кухней с последними новинками техники. А в ответ она предала лучшего друга и наставника.***
— Пора, — сказал Сальвадор. Эрнесто напрягся, а Ирене незаметно выглянула из укрытия. Двое охранников шли на шаг позади Армандо. Тот двигался уверенно и гордо, несмотря на скованные за спиной руки. Ирене поёжилась. Признаться честно, она успела представить ржавые цепи, звякающие при каждом шаге, и рубище. Скорее всего, это сказывались прочитанные исторические хроники, посвящённые Инквизиции. Или просто её мучили угрызения совести. «Почему ты не рассказал мне про болезнь сына, Армандо? Сальвадор тебе отказал, но из донесений патрулей мы узнали, что на территории Испании существует множество дверей, не учтённых Министерством. Мы бы придумали что-нибудь, послали бы правила к дьяволу, и никто бы не пострадал». Поравнявшись с Эрнесто и Сальвадором, Армандо плюнул в их сторону и молча последовал к ждущей его двери. Сальвадор, так же не говоря ни слова, вытащил из кармана накрахмаленный платок и аккуратно вытер щёку. Охранники прошли сквозь дверь вслед за Армандо, и она захлопнулась за ними. — Вот и всё, — пробормотал Сальвадор. — Кульминация не состоялась, — Эрнесто нахмурился и поправил галстук. — Это не древнегреческая трагедия, — пожал плечами Сальвадор. — Но всё равно трагедия, — возразил Эрнесто. — Обидно, что всё закончилось… этим. — Стоит дать поблажку одному, и привилегий потребуют все, ты же понимаешь. Я сожалею, что его сын умер, сожалею, что не мог ему помочь, но мои сожаления ничего не изменят. К тому же, нам пора возвращаться к работе, — Сальвадор нащупал в кармане мобильник и поднёс его к уху. К удивлению Ирене, в её собственном кармане затрезвонил телефон. Вот же дерьмо. Она набрала в грудь воздуха и выскользнула из закутка. — Добрый день, хотя лично мне он не кажется очень уж добрым. Сальвадор не отреагировал на её выпад. — Раз мы все в сборе, — спокойно заметил он, — жду вас через полчаса у себя в кабинете, — и направился к лестнице. Когда он скрылся за поворотом, Ирене резко сказала: — Я не подслушивала. Просто в последний раз хотела взглянуть на Армандо. — Я так и подумал, — кивнул Эрнесто, и Ирене захотелось его придушить. Вместо этого она произнесла: — Пойдём. Нехорошо заставлять начальство ждать. — После тебя. — Какая вежливость. — Поворачиваться к дамам спиной в моё время считалось неприличным.***
На столе в кабине Сальвадора уже стояли чашки с кофе и вазочка с печеньем. Эрнесто расположился в кресле и аккуратно взял одну из чашек; Ирене села на самый краешек и скрестила руки на груди. — У нас возникла небольшая проблема, — Сальвадор приступил сразу к делу, не тратя время на любезности. — Два часа назад мне позвонил доктор Эмилио Криспин. Он — профессор литературоведения и пишет диссертацию по позднему творчеству Гарсиа Лорки. И он сообщил мне, что текст пьесы «Публика» исчез из полного собрания сочинений поэта на его глазах. — Это плохо, но при чём здесь мы? — не выдержала Ирене. — Я позвонил нашему агенту в тысяча девятьсот тридцать шестой год, — продолжил Сальвадор, словно не услышав её. — Как известно, последний день в Мадриде Федерико Гарсиа Лорка провёл со своим старым другом, Рафаэлем Мартинесом Надалем. И перед отъездом в Гранаду отдал ему пакет с личными письмами и черновиком «Публики», попросив его сжечь всё, если с ним что-то случится. Вот тут и начинаются странности. Надаль выполнил просьбу друга и сжёг бумаги. Все, кроме рукописи пьесы — её он уничтожить не смог. Об этом он потом написал в своих воспоминаниях. Однако Эмилио сказал, что теперь Надаль пишет, что бросил пакет в камин, не открывая его. Понимаете, что это значит? — Испания потеряла часть наследия гения, — сказал Эрнесто. — И вы должны это исправить, — Сальвадор взял из вазочки печенье, задумчиво покрутил его в руках и положил обратно. — Вы с Ирене отправитесь в Мадрид и уговорите Надаля не сжигать пьесу. На месте вас встретит наш агент, Карлос Морла Линч, дипломат из Чили. Он введёт вас в курс дела. Линч тоже был близким другом Гарсиа Лорки. Тот часто приходил к нему в гости, играл на его пианино и писал стихи в его кабинете. — Тогда почему вы не попросите его поговорить с Надалем? — зло поинтересовалась Ирене. Перспектива совместной работы с Эрнесто её не радовала. — Гарсиа Лорка читал первый вариант «Публики» Линчу и его семье. Линч назвал её «непонятной, непоэтичной и совершенно не пригодной к постановке», — объяснил Сальвадор. — Я согласен, пьеса действительно странная. Но я не филолог и не литературовед, так что не мне судить о её литературных достоинствах и о том, стоит спасать эту пьесу для будущих поколений или нет. В любом случае, Линч — плохой кандидат для разговора с Надалем. А вы, как мне кажется, сумеете его убедить. Как вы видите, задание довольно простое. — Настолько простое, что его сможет выполнить любой патруль, — вставил Эрнесто. — Именно. Министерство переживает сложные времена. Нам в очередной раз сократили финансирование, и мне нужны все сотрудники, что у нас есть. То, что случилось с Армандо, не должно повториться. Я не могу позволить, чтобы Министерство потеряло кого-то ещё. Вам придётся научиться работать вместе, ясно? — Но… — Никаких «но». На то, чтобы ознакомиться с биографиями Гарсиа Лорки и его друзей, у вас есть время до завтрашнего полудня. Ровно в двенадцать жду вас у двери в Мадрид тридцать шестого. Линч организует торжественный ужин в честь своей жены. Гарсиа Лорка и Надаль будут там. Не подведите меня. Все свободны.***
Ирене подошла к двери с надписью «Мадрид, июль 1936» без пятнадцати двенадцать и не удивилась, увидев Эрнесто рядом с ней. — Здравствуй, — буркнул он. — И тебе утро доброе, — отозвалась Ирене. — Послушай. Если бы Армандо попросил меня о помощи для сына, я бы ему помогла, не колеблясь. Но зла Министерству я не желаю, да и смерти других людей тоже. Поэтому прекрати смотреть на меня, как на врага народа, договорились? Эрнесто не успел открыть рот — появился Сальвадор. — О, вы вовремя. Чудесно. Вот ваши документы и деньги на проезд. Если что-то пойдёт не так, тут же звоните мне. Эрнесто, за итог операции отвечаешь ты. — Замечательно, — съязвила Ирене. — Всю жизнь мечтала, чтобы мной командовал мужчина.***
Погода в том Мадриде, куда они попали, выйдя из церковной исповедальной кабинки, выдалась солнечная, ясная. По небу плыли редкие кудрявые облака, и невозможно было представить, что где-то идёт война. Первым делом Эрнесто отыскал газетный киоск. — Сегодня пятнадцатое июля, — объявил он, складывая газету. — Где мы встречаемся с Линчем? — спросила Ирене. — У книжного магазина на Гран-Виа. Это в паре кварталов отсюда. В витрине магазина Ирене бросился в глаза тонкий томик. «Цыганское романсеро». Определённо, Линч неслучайно назначил встречу именно здесь. — Добрый день. Ирене и Эрнесто, я полагаю? Они синхронно повернулись. Темноволосый мужчина с доброй улыбкой взмахнул рукой, указывая на магазин: — Я — Карлос Морла Линч. И тут я познакомился с Федерико семь лет назад. — И это место много для вас значит, — подхватила Ирене. — Несомненно. Идёмте. Полдень — не самое подходящее время для прогулок по такой жаре. Бебе приготовила лимонад. Сальвадор упомянул, что у вас секретное задание… — Именно, — подтвердил Эрнесто. — Не беспокойтесь. Я дипломат и знаю, когда вопросы лучше не задавать. Но надеюсь, от лимонада вы не откажетесь. — Ни в коем случае, — заверила Карлоса Ирене. Дом Карлоса дышал спокойствием и уютом. Из дальней комнаты доносились звуки пианино, нежные и печальные. Карлос просиял. — О, Федерико приехал! — воскликнул он. — Проходите скорее, я вас познакомлю. Комната с пианино была маленькой, и инструмент занимал практически всё её пространство. Сидевший за ним мужчина поднял голову, и музыка смолкла. Его нельзя было назвать красивым в общепринятом смысле этого слова: широкое лицо усыпали тёмные родинки, да и особой стройностью он не отличался. Но когда он сказал с шутливым вздохом: — Карлос, я опять пропустил обед? — Ирене заворожила полная нежности улыбка и хрипотца в его голосе. — Нет, дружище. Я просто хотел представить тебе своих друзей. Эрнесто и Ирене. — Очень приятно, дон Федерико, — вежливо произнёс Эрнесто. — Просто Федерико, умоляю. Взаимно. — Федерико, а где Рафаэль? — К сожалению, сегодня он занят. Выполняет поручение матери. Просил передать привет и свои извинения. Но мы с ним встретимся завтра, он обещал. — Жаль. Ведь до твоего отъезда с ним вряд ли увижусь, — огорчился Карлос. — Дай Бог, видимся не в последний раз, — Федерико пробежался по клавишам изящными пальцами, соединяя отдельные ноты в весёлую мелодию — игривую импровизацию, довольно сложную, несмотря на кажущуюся простоту. Ирене криво улыбнулась и взглянула на Эрнесто. Тот заметно помрачнел. «Сердце — не камень. Но это ничего не меняет». — Твоими бы устами… — откликнулся Карлос. — Прошу всех в гостиную, стол уже накрыт и ждёт нас. А Карлитосу не терпится услышать новую сказку, Федерико.***
В середине ужина, когда Карлоса-младшего отправили спать, а Карлос старший принёс пару бутылок из своей винной коллекции, Федерико встал из-за стола и выскользнул на балкон. Эрнесто расспрашивал Бебе о Надале, и Ирене решила — раз её услуги пока не требуются, она тоже имеет право выйти на балкон. Для того чтобы подышать свежим воздухом. Федерико курил, но ка-то странно, не затягиваясь, словно впервые держал в руке сигарету. — Слишком шумно? — спросила Ирене, подходя к нему и опираясь на ограждение. — Нет, — фыркнув, улыбнулся Федерико, — просто сейчас кто-нибудь из гостей принесёт гитару и вручит её мне; знаете, я терпеть не могу, когда струны расстроены. Поэтому я тут же примусь их настраивать, а тут и до «Сыграй нам парочку народных песен» недалеко. Я сегодня не в настроении. — Из-за завтрашнего отъезда? — Говорят, в Гранаде неспокойно… Но брата и сестры не будет на именинах, если и я их пропущу, отец огорчится. Усмехнувшись про себя, Ирене подумала, что судьба предоставила ей возможность нарушить самое главное правило Министерства о невмешательстве в мировую историю. Она может уговорить Федерико не ехать в Гранаду. И тот мирно умрёт в собственной постели в каком-нибудь тысяча девятьсот восемьдесят шестом году, перед этим получив Нобелевскую премию по литературе. Соблазн был велик, не сделав это, она станет такой же преступницей, как Армандо Лейва, если не хуже. — Наверное, вы с отцом очень близки, — заметила Ирене. — Это верно. Не сочтите за грубость, но у вас очень печальные глаза. Что-то случилось? — Случилось, — неожиданно для себя самой честно призналась Ирене. — Мой близкий друг… сделал очень плохую вещь. И, боже, я понимаю, почему он на это пошёл, но я должна была его остановить. Теперь он в тюрьме. Я предательница, да? — Не бывает чёрного и белого, — возразил Федерико. — А правильно ли вы поступили, покажет время. Я могу чем-то помочь. — Да. Прочитайте мне что-нибудь из ваших стихотворений, — попросила Ирене. — Что-то определённое? — Нет. Что-нибудь на ваш вкус. Федерико задумался на мгновение. — Мне кажется, подойдёт вот это, — сказал он и начал декламировать; впрочем, Ирене не назвала бы это декламацией: в глухом и хриплом голосе Федерико сплелась бездна чувств, но читал он просто, немного выделяя слова, на которые хотел поставить акцент. В нём не было жеманности и экзальтированности, свойственной многим чтецам. — А травы шли. Всё ближе и всё ближе. Любовь моя, они вспороли небо и, как ножи, царапают по крыше. Любимая, дай руки! Мы в осаде. По рваному стеклу разбитых окон кровь разметала слипшиеся пряди. Одни лишь мы, любовь моя, остались. Отдай же свой скелет на волю ветра. Одни лишь мы, любовь моя, остались. «Почему именно это стихотворение? — билось в её сознании. — Как он догадался?». Ирене показалось, что это предупреждение: не делай ничего, о чём впоследствии пожалеешь.***
Гости разошлись после полуночи. — Вы живёте далеко от дома Карлоса и Бебе? — спросил Федерико, надевая пальто. — Мы в Мадриде проездом, — невозмутимо ответила Ирене и добавила, бросив на Эрнесто вызывающий взгляд: — И ещё не успели остановиться в гостинице. Так что ночевать нам временно негде. — У меня квартира на Алькала, это совсем близко. На этой неделе я там один, места много, поэтому вы с чистой совестью можете принять моё приглашение. — С удовольствием. — Что ты делаешь? — еле слышно прошипел Эрнесто, подавая ей пальто и шляпу. — Мы не должны были вообще контактировать с всемирно известным поэтом без указания Сальвадора; это запрещено правилами. — Тогда возвращайся к двери и жалуйся Сальвадору, — так же тихо сказала Ирене. — Я остаюсь. — Что за блажь? — Это не блажь. Завтра — шестнадцатое июля, последний день Федерико в Мадриде, который он проведёт с одним из ближайших своих друзей. Ты хочешь поговорить с Надалем или нет? — Нарушение правил Министерства… — Ради всего святого, за нарушение правил ради успешного выполнения задания Сальвадор нас скорее похвалит, чем объявит выговор. Федерико, простите, что заставили вас ждать. — Прекрасной даме торопиться не положено. — Знаете что? Я с вами согласна, целиком и полностью.***
Федерико постелил гостям в спальне своего брата (тот ночевал там, когда его навещал) и на диване. Однако спать они легли лишь через несколько часов: Эрнесто, несмотря на выражение лица «мне всё это очень не нравится», не стал отказываться от бокала вина перед сном. Когда немного захмелевший Федерико открыл пианино, чтобы продемонстрировать, чем вильянсико отличается от коплы, Ирене не удержалась: — Карлос упоминал вашу новую пьесу. Она называется «Публика», если я ничего не путаю? — Да. Карлос клянётся, что она настолько запутанная и абсурдная, что её не сумеют поставить ни в одном театре, — с некоторой горечью произнёс Федерико. — А вы не думали, что, вероятно, он ошибается? — Не знаю. Он умный и наблюдательный человек, я доверяю его суждениям о мире. — Тем не менее, он не пишет стихов, а занимается политикой. — Вы хотите, чтобы я прочитал вам мою пьесу? — удивился Федерико. — Хотим, — поддержал Ирене Эрнесто, и она взглянула на него с неприкрытым изумлением. Эрнесто лишь пожал плечами. Похоже, это была оливковая ветвь, поэтому она молча кивнула. …Пьеса действительно производила странное, местами гнетущее впечатление. Но её писал человек, чей дар ни в чём не уступал Лопе де Веге или Висенте Кальдерону, и она заслуживала того, чтобы её спасли.***
Они легли под утро, когда рассвет уже окрашивал небо в смесь красного, розового и жёлтого, и проспали до самого полудня. Эрнесто, оглядев скромные запасы, вызвался приготовить завтрак. — В своём родном времени ты освоил искусство приготовления трёх блюд из одного продукта? — съязвила Ирене, проверяя их перемирие на прочность. — Подожди, когда оно доварится, и тогда уже суди, — хмыкнул Эрнесто. Значит, намерение сотрудничать, несмотря на разногласия, было серьёзным, а не просто мерой, чтобы избежать конфликта. Эрнесто всё взвесил и что решил для себя. Хотелось бы знать, что именно. Федерико, закутавшись в банный халат, играл на рояле очередные импровизации, и не прекратил своего занятия, даже когда в дверь громко постучали. Открывать отправилась Ирене — Эрнесто продолжал колдовать над кастрюлей и сковородкой. — Э-э, — промямлил застывший на пороге мужчина, явно ожидавший, что ему откроет другой человек, — а вы… — Мы — друзья Федерико, — сжалилась над ним Ирене. — Волшебник на кухне — Эрнесто, меня зовут Ирене, а вы Рафаэль, правильно? — Рафаэль Мартинес Надаль. Тот, который испанец, а не дипломат из Перу, — друг Федерико практически мгновенно преодолел смущение и сейчас широко улыбался. — Федерико опять за роялем, да? Хотя… что я спрашиваю, я отсюда всё прекрасно слышу. Федерико, дорогой мой, а вещи кто собирать будет? — Сначала — завтрак, — громко объявил Эрнесто. — Где-то здесь я видел тарелки… Паэлья вышла чудесной, и когда Ирене накладывала себе вторую порцию, угрызения совести её не терзали. После, пока Эрнесто мыл посуду, Федерико, вытащив из шкафа объёмный чемодан, принялся швырять в него вещи. Они не помещались, крышка не закрывалась, и под конец Федерико чуть ли не рычал от раздражения. Рафаэль со смехом вывалил всю одежду обратно на диван и сложил её как надо; крышка чемодана легко защёлкнулась. Федерико, по-прежнему хмурый, подошёл к столу и вытащил из ящика пухлый конверт. — Здесь личные письма и бумаги, — тихо объяснил он, обращаясь к Рафаэлю. — Сохрани их для меня, ладно? А если со мной что-нибудь случится, сожги. Эрнесто и Ирене переглянулись; Эрнесто незаметно покачал головой. Сейчас говорить о ценности «Публики» Рафаэлю было рано. В дверь вновь постучали: к Федерико пришёл старый, потерявший работу актёр — за обещанным рекомендательным письмом. Федерико немедленно достал из папки чистый лист бумаги и взял ручку. Ирене, Эрнесто и Рафаэль синхронно отвели взгляд, когда вместе с письмо он сунул в карман старика бумажку в двадцать пять песет. Затем Федерико переоделся в костюм, и они вышли из дома. До стоянки такси было всего пятьдесят метров. За это время Федерико три раза останавливали незнакомые люди, чтобы пожать ему руку или что-то сказать; его окликнул сидевший в дверях хозяин бара, с ним здоровались студенты… — С тобой невозможно ходить по улице! — улыбнулся Рафаэль. — Это всё равно, что идти с прославленным тореро. Такси отвезло их в дом Рафаэля. Там они и пообедали, после того, как Федерико обсудил с Рафаэлем, его матерью и сестрой свой отъезд. — Как вы думаете, стоит мне ехать? — постоянно спрашивал он. Что-то его тревожило, и Ирене это не удивляло. Ведь все в мире знали, что случится в том роковом августе. После обеда Федерико попросил таксиста отвезти их на улицу Гойи. Ирене и Эрнесто хотели было отказаться: навязываться в компанию — это неприлично, но Федерико не дал. Они пили коньяк в «Пуэрта-де-Йерро», Федерико шутил и смеялся, читал фрагменты поэм из «Поэта в Нью-Йорке», а потом резко замолчал и произнёс, отстранённо глядя в пространство: — Эти поля будут устланы мертвецами. По спине Ирене прошёл ледяной озноб, и от неё не укрылось, как вздрогнул Эрнесто. По дороге на вокзал они заехали к семье Рафаэля — попрощаться. Войдя в своё купе, Федерико, бросив чемодан на сиденье, распаковал несколько книг, надписал их и попросил Рафаэля: — Отправишь их почтой, хорошо? — Конечно. — А эта книга — для вас, — сказал Федерико, протягивая тонкий томик Ирене, но она не успела его поблагодарить: кто-то прошёл по коридору. — Ящерица! Чур, чур, — воскликнул он, повернувшись к распахнутой двери, и замахал в воздухе кулаками, вытянув вверх мизинцы и указательные пальцы. — Кто это? — поинтересовался Рафаэль. — Один гранадский депутат. Плохой человек, и глаз у него дурной. Знаете что, ребята, идите и не стойте на перроне. Я задёрну занавески и лягу, а то этот тип, не дай Бог, увидит меня, да ещё заговорит. — Чёрт, — пожаловался Рафаэль, когда они покинули вагон. — Вот не повезло. Мы всегда шутили и смеялись до самого отправления, а тут… Только бы в Гранаде ничего не случилось! Эрнесто открыл рот, но Ирене пнула его по лодыжке. — Дай Бог, всё обойдётся, — сказала она. — До скорой встречи, наш поезд тоже скоро отправится. — Что ты творишь? — налетел на неё Эрнесто, когда они завернули за угол. — Благодаря тебе мы провалили задание. — Ты предлагаешь сообщить Рафаэлю, что его лучшего друга расстреляли франкисты, пока тот едет навстречу своей смерти? Это… бесчеловечно. — Правила есть правила, мне жаль. — Правила — всего лишь слова на бумаге. Рафаэль не собирается бросать пакет с «Публикой» в камин ни сегодня, ни завтра. Мы вернёмся сюда в августе и тогда всё расскажем. — Хорошо. Но объясняться с Сальвадором будешь сама. Ирене рассмеялась. — Мне не привыкать. К тому, совесть не позволит ему отправить меня в Уэску.***
Сальвадор ожидаемо не оценил их самодеятельности, но согласился с новым планом. Они вернулись в Мадрид в августе тридцать шестого, но их путь лежал через Гранаду — дверь в этот отрезок времени находилась на кладбище. И Ирене с Эрнесто своими глазами увидели устилавших поля мертвецов. Говорили, что кладбищенский сторож не выдержал этого зрелища и сошёл с ума. Ирене готова была поверить, что это не слух, а самая настоящая правда. Рафаэль не заплакал, лишь посерел лицом и протянул руку к оставленному Федерико пакету. — Я дал ему слово и обязан сдержать его. — И вы правы, — Ирене сжала его предплечье. — Но среди писем есть одна рукопись… Пьеса называется «Публика». Прочтите её и решите, достойны ли следующие поколения читателей знакомства с нею. Больше я вас ни о чём не прошу. — Вы провидица? — Нет. Я из будущего, но это не имеет значения. Решать вам и только вам. — Ты отлично работаешь с людьми, — позже сказал ей Эрнесто. — Мне кажется, работа в патруле не для тебя. А вот руководство отделом кадров…