Взаимно

– Джонатан, значит. Интересно… Хищная грациозность в линейной геометрии тела, искры любопытства в никелевых прожилках кофейных радужек и лезвие полуулыбки вдоль по венам – он впитывает образ покапельно. Беглые штрихи, размашистые линии и чернильная обводка – Джонатан идет вдоль выверенных изломов тела, напрягаясь внутренне: опасна. – Так значит, ты и есть величайшее творение Валентина. Кэтрин рисует четкие круги радиусом в полшага, обходя по часовой: обволакивает глянцем липкой недосказанности, парализует седативными полувзглядов, меняет биохимию инъекциями вздохов. В мутном стекле его глаз – крюки вопросов и омуты многоточий. Он молчит, фиксируя опорные точки ее телодвижений: плавный шаг строго перпендикулярно, взгляд по касательной и ладонь на его груди под тупым углом. Ее энергетика разъедает, вспарывая острием ощущений; терпкий аромат безумия забивается в легких ментоловой дымкой. Он вдыхает ее без остатка, пропуская образ сквозь сигаретный фильтр дрейфующего рассудка: до онемения в конечностях и хаоса в голове. Трехмерность вдруг сворачивается плоскостями, а центр всех осей фокусируется на ней. Джонатан моргает. – Валентин, как оказалось, многое недоговаривал. Ее голос прорывается сквозь облако дурмана стрелами напевных гласных. Кэтрин ловит траекторию его взгляда, пересекаясь: ладонь блуждает по каркасу его груди, застывая у изгибов угольных рун на шее. Титановый сплав внутреннего самообладания окисляется в этаноле исступления; нагретая плазма воздуха – мнимыми ожогами на теле, печати прикосновений – катализатором на нейронную сеть рецепторов. – Достаточно. Чувственное восприятие обостряется до абсолютного предела – Джонатан перехватывает ее руку, сжимая в обруче гипсовых пальцев: акварельный браслет гематом охватывает кисть идеальным полукругом. Наброски хаотичных эмоций застывают на ее лице маской неподдельного восхищения. – Сколько же в тебе ненависти, малыш. Бездна зрачков захлестывает бирюзу его радужек, всколыхнувшись в чернильнице глаз. Мышцы сводит от переизбытка напряжения; разум клинит от резких перепадов температур. Она смеется – вызывающе открыто, нагло раздражающе; идеально ровная линия зубов прорезается жемчужными пиками клыков. Она тянет его на себя, цепляясь за ремень на джинсах. Ее смех дробится на миллионы частиц, оседая на затворке сознания осколочной пылью. Вакуумная бездна у ног низвергается адовым пламенем; их энергетика, вдруг слившаяся воедино, – растворителем на холст реалий и бензином на непроявленную пленку впечатлений. – Думаю, мы с тобой подружимся, Джонатан Моргенштерн.