Привкус металла и грязи

Веки тяжелые, свинцовые, настолько, что открыть глаза почти нереально, да и смысл, если вместо четкой картинки все расплывается. А ещё тяжело идти самому, так что Мёрфи (да-да, именно он) волочит его за собой как мешок. Не церемонясь вовсе. Каждая неровность, камешек или выщерблина, любая мелочь на дороге, по которой его волокут, отдается в теле неистовой болью, словно в адском пламени горит, и что уж тут говорить о больших ямах или кусках асфальта… Но Мёрфи, а-ля спаситель человечества, упорно тащит Десять тысяч за собой, ворчит, ругается, материт всё подряд, но упорно тащит. Мальчишка все чувствует, слышит, не видит. Сначала его бросают на землю, и опять ворчат, а потом до ушей доносится скрип железной двери и голос Кассандры, хрипящий не человечески: «Никого». Томми стонет, когда грубые мужские руки хватают за больное плечо, но за то, что эти двое его не бросили подыхать на дороге от пуль или мечтающих вцепиться в живую плоть зомби-челюстей, надо уже сказать огромное спасибо. - Твою мать! - выругивается Мёрфи, протаскивает длинное и худое тело юнца к холодной стене и прислоняет его к ней. Десять тысяч болезненно мычит, плотно сжимает губы и коротко сипит. Затем слышит, как дверь закрывается. – У тебя плечо, пацан, насквозь. Тебе нужен Док, а не я. Твою ж мать, какого хера он с тобой не пошел? Будто бы Десять тысяч этого не знает. И не хочет, чтобы Док был рядом, а не эта парочка, из-за которой все проблемы. - Эй, - басит Мёрфи, - Я пошел за ними, а вы оба – сидеть. Кассандра, следи за пацаном, чтоб не откинулся, а то опять во всех грехах блядь обвинят, - он отдает своей подружке приказ, она молчит, но и тупой смог бы догадаться, что та своему хозяину не откажет. Томми вновь слышит, как быстро открывается и закрывается за мужчиной железная ржавая дверь, как рычит Мёрфи «Отойдите, прочь!», а за стеной бьется толпа хрипящих зомбаков. Наверное, чувствуют кровь за дверью, сходят сума от свежатины, но не могут добраться. Пока не могут. А кровавый след ведет от самой трассы до этого домика, приманивая все больше ходячих трупов. Ему тяжело дышать, каждый вдох или выдох, подъем грудной клетки отдается болью в раненном плече, пробитым толстенной пулей (слава богу) насквозь. В легкие не попала, не задела ничего жизненно важного, но кровь выходит ручьем из дырищи в плече, а ещё боль адская. Десять тысяч пытается не стонать, морщит лоб, прикусывает губы, но ему, черт возьми, так не привычно и больно! Ни разу, мать его, ни разу пуля не попадала! Сколько он был под огнем уже не сосчитать за три с половиной года, и всегда мимо, а тут… Всё из-за этого сукина сына Мёрфи. Впрочем, все сейчас в этом мире происходит из-за него. Наконец, спустя какое-то время, Десять тысяч открывает глаза и первое, когда взгляд более-менее фокусируется, что он видит – лицо Кассандры перед собой. Она наклоняется слишком близко, как зверек поворачивает голову из стороны в сторону в ожидании, не отводит взгляда с его лица и обжигающе дышит. Дышит она жутко, не как человек. Вместо тихого выдоха или вдоха – зомбохрип. На секунду парень даже думает, что она, так же как твари за дверью, чует кровь и хочет вцепится ему в лицо, содрать кожу, сожрать, но потом… Потом он мысленно дает себе пощечину, потому что в дюйме от него всё ещё Кассандра. Конечно уже не та девушка, с которой он провел кучу времени, но ещё наполовину живая. Солнечный свет попадает в маленький сарай через высокое, под самым потолком, пыльное окно. Его мало, но достаточно для того, чтобы Десять тысяч смог разглядеть девушку. Смуглая кожа, миндалевидные глаза, мутные, как у Мёрфи, след от укуса на круглой щеке, пухлые губы, испачканные в крови, и до жути нелепый наряд. Ему страшно и приятно видеть её одновременно, потому что он скучал. Она молчит, он тоже молчит и не отводит глаз от перепачканного чужой кровью лица. Может его кровь там тоже есть, кто знает. Смотрит пристально, ждет, как несчастный бездомный пес того, кто его подберет, но видит лишь пустоту в её замутненных темных глазах. Он же знал, что она тогда умирала, и мог даровать милость, так какого черта не смог? Он тянет к ней руку, бледную, трясущуюся, и она это замечает. Резко бросается к ней своими руками и… прижимает его ладонь к своей щеке. - Томми, - хрипло тянет она. Ему на мгновение кажется, что взгляд Кассандры проясняется. Он слабо проводит пальцами по следу от укуса, сдвигает брови к переносице. Плачет. - Прости, - шепчет он. – Прости меня, - он всхлипывает, сотрясается от боли и слез, которые сами собой выходят из него и катятся по бледной коже. – Это я виноват, что такое случилось с тобой. Прости, что не смог тогда. Она ластится, трется щекой о ладонь, придвигается чуть ближе, будто бы все понимает. Но настоящая Кассандра бы так не делала. Но ему плевать – это тело её, оболочка, но не разум. Она теплая снаружи, но холодная внутри. Лицо её, но взгляд не тот. Дышит, но не по человечески. Все понимает, но подчиняется только одному. Живая, только на половину. Его-не его Кассандра. А затем, когда слезы заканчиваются и он пытается отвести в сторону лицо, она не дает ему этого сделать. Впивается в его потрескавшиеся и холодные губы своими, жадно мнет их, кусает, проводит по ним языком. Десять тысяч немеет, а потом отпихивает её, собрав остатки сил, в сторону. Нет, точно не его. Во рту привкус металла и грязи, он проводит тыльной стороной ладони по рту, пытаясь стереть все, что было секунду назад. Он зол, зол на неё и себя. Когда-то он хотел её поцеловать, но тогда эта ещё была Кассандрой, не этим… За дверью слышны знакомые голоса и выстрелы, а когда в маленькую грязную комнату входят Док, Мёрфи и Эдди, Десять тысяч отключается. Приходит в себя он уже на заднем сиденье фургона, с перебинтованным плечом и в чистой футболке. Рядом с ним Док, за рулем Уоррен, а в кузове Эдди, Мёрфи и Кассандра. - Ну ты как, дружище? – заботливо спрашивает Док. – Я тебя немного подлатал, а дальше дело за тобой. – Мужчина улыбается, и Томасу кажется, что Док поседел ещё сильнее, и очень устал. 10К кивает, улыбается через силу, и поворачивает голову к заднему стеклу, откуда видит троицу. Эдди чистит дубинку, Мёрфи курит, вглядываясь за горизонт, а Кассандра смотрит на Томми в ответ. И его удивляет её взгляд, потому что он, как ему кажется, полон сожаления и не такой затуманенный, как всегда. Но потом Мёрфи выбрасывает окурок за бортик фургона, подзывает её к себе и та, как верная собачонка, прижимается к нему всем телом. И мысли о взгляде полного сожалений пропадают. Не пропадает лишь привкус поцелуя, крови и грязи во рту.