Деформация

Смотреть на трещащее пламя многим легче, чем ему в лицо. Огонь ослепляет до мушек перед глазами; жаром сушит глаза до боли; искрами путает, старается убедить в собственной неотразимости. Пламя костра кажется Авилио привлекательнее боли в глубине глаз Неро. На самом деле, Неро весь — сплошная боль. Авилио видит это по сжатым в кулаки рукам; по нахмуренным бровям; по изрезавшим лоб морщинкам (с каких пор он выглядит старше своих двадцати четырех?). Видит скорбь в сгорбленной спине, слышит плач в отрывистых вздохах. Авилио видит Неро насквозь, и его это ничуть не радует. Он знает, что сам виновник состояния Ванетти — и это на самом деле вызывает у него приступ злорадства вкупе с дикой тоской. Самая ненавистная смесь. А Неро продолжает ломать: хрупкий хворост, Авилио и преграду между ними. Неро вообще слишком хорошо ломает. Начиная с костей того же Авилио, заканчивая его изломанной к чертям жизни. И жизни его (давно погибшей) семьи. Это повод возненавидеть, и Авилио ненавидит — всей черной душой, каждой клеточкой тела, всем существом своим ненавидит. Захлебывается в ненависти, утопает в ней, не видит из-за нее солнечного света. Наслаждается ненавистью, упивается ненавистью, с радостью погружается куда-то на дно, и не боится быть раздавленным нереальным давлением. Вообще не боится быть раздавленным — потому что уже такой. Потому что тот, кто должен был его морально спасти, оказался самым ненавистным ему человеком, легко ломающим барьеры и чужие жизни. Да ладно, они друг друга стоят — у обоих руки в крови по локоть. Но Авилио все равно ненавидит Неро и презирает все их общие недостатки. А тот что? Вроде отвечает взаимностью, а вроде с легкостью касается рукой его кожи. И ничего его не сдерживает. Никакой невидимой стены. А Авилио его коснуться не может; Авилио непременно натыкается на препятствие, о которое не раз уж костяшки сбил. Иногда даже думает — бывает ли связь родственных душ односторонней? Не бывает — прекрасно знает. И за эту недосягаемость он ненавидит Неро еще больше. Потому что любить Авилио не умеет. Разучился еще семь лет назад, когда его семью убили у него на глазах. У беспомощного мальчишки. Он в одночасье возненавидел весь мир, но больше всего — человека, который слишком поздно нажал на курок. — Почему… — Ты… — Не… — Убил… — Меня… Оба это произносят с одинаковым вздохом, у обоих в груди словно осколки, оба слишком искренние и ненавидящие друг друга. Только вот Неро, кажется, не только ненавидит. Неро легко ломает преграду; Неро удается его ударить раз, другой, третий. Авилио ударить не может, и поэтому ненавидит еще больше. Судьба слишком жестока по отношению к нему — он ее злорадный смех постоянно за спиной своей слышит. Хочется и Судьбу убить, но эту саркастичную суку пули не берут. — И за что ты мне достался? –тихо посмеивается Неро, глядя на бутылку в руках. Он тоже избегает смотреть Авилио в глаза, и того это смешит чуть больше произнесенных слов. Неро говорит так, словно это он, Авилио, семь лет назад промахнулся. Словно это его отец явился в чужой дом далеко не с благими намерениями. Слишком, слишком смешно, и поэтому он смеется — нервно, почти истерически, и знает, что выглядит безумным. Ему плевать. Он давно разучился быть нормальным человеком. У него вообще отобрали право быть нормальным: вместе с семьей и надеждой на действительно родственную душу. — Ты выглядишь отвратительно, — констатирует Неро. И Авилио сквозь приступ отвечает: — Твоими стараниями. А Неро вздрагивает. Понимает, что речь не только о побоях, не только о семье — понимает, ведь именно он из них двоих смог сломать эту стену. Смог, сам того не подозревая. Сломал, а теперь этому не слишком рад. — Не корчи из себя пострадавшего, — едва отдышавшись, добавляет Авилио. — Мы в одной лодке. — Я хочу тебя из нее вытолкнуть. — Я сам бы спрыгнул, если бы мог. А оба знают, что он не может. Они связаны по рукам и ногам, и, казалось бы, их проблему разрешит смерть одного из них — да тут хоть жребий бросай. Оба до глубины души ненавидят друг друга, но понимают — это самое убийство одного опустошит другого. У них ведь на самом деле кроме этой взаимной ненависти ничего не осталось: семья, какие-то там надежды, дом — все уничтожено. Авилио опустошен даже больше Неро. Неро эти семь лет жил; Авилио же существовал. Сейчас вроде живет — не существует — но странная горечь мешает в полной мере наслаждаться условной жизнью. Он вроде тут триумфатор, вроде радоваться должен, ликовать — не ликуется. Пусто, скорбно, уныло — такой результат ему ни капли не нравится, но он не в силах его изменить. — Дай хоть закурить, — недовольно просит Авилио. Неро его даже не развязывает. Сам подает сигарету, которую Авилио жадно хватает губами; сам поджигает ее; проводит рукой по скуле — пользуется положением того, кто смог чертову преграду разрушить. Насмешник. Ну, хоть не помогает ему затягиваться, и на том спасибо. Авилио тоже насмехаться умеет, поэтому едкий дым выпускает Неро в лицо. А вместе с дымом все свое презрение. Сразу легче как-то становится; зрение проясняется, ум трезвеет, вены заполняются отравой, и Авилио постепенно оживает. Такой сигаретный фотосинтез. — Дальше что делать будешь? — спрашивает его Неро и отмахивается от мошкары. Всем своим видом показывает, что ему на самом деле не интересен ответ — лжет. И Авилио пожимает затекшими плечами. — А ты? Неро отвечает точно так же — жестом. Оба могли бы и не спрашивать — знают ведь, какое решение напрашивается. Авилио даже замечает, как Неро на пистолет косится. А в кармане у него запас патронов — Бруно лично проверил сегодня. Им, может, и одного хватит — а может, и нет. Вдруг у Неро рука дрогнет? Вообще-то, не должна. Но семь лет назад дрогнула. Это решение правда единственное. За свою жизнь лично Авилио смог полноценно сломать лишь две вещи: жизнь Картео и жизнь Неро. Картео действительно жаль, до слез. Неро… Неро жив, его нечего жалеть. У него еще вся жизнь впереди, и плевать, что она будет такой же как у Авилио, с одним лишь отличием — ему мстить будет некому. Ну, тем для него лучше. Наверное. Может и хуже. Авилио не хочет об этом думать, потому что сигарета почти целиком скурена, и ясность мыслей постепенно покидает его. Накатывает сонливость. — Я завтра точно проснусь? — уточняет он у Неро перед тем, как окончательно погрузиться в дрему. — Только попробуй не проснуться. С того света достану, — мрачно уверяет тот. Авилио не поясняет, что несколько другое имеет в виду. Такое обещание Неро и без того ответ красочный. Авилио даже верит ему — Неро в случае чего врата ада сломает и вытянет оттуда его душу, чтобы самолично совершить суд. Этот несостоявшийся дон Ванетти взрослый и ответственный. Им обоим определенно не повезло с родственными душами, но, в какой-то степени, это к лучшему. Проще умирать с мыслью, что по ту стороны преграды тебя ждать некому. И коснуться тебя никто не желает, и искренне полюбить — тоже. Какая тут, к черту, любовь — ее место давно заняла ненависть. И ее пламя пожирает сразу двух связанных людей. Жадно так, с хрустом. Игнорируя их немые мольбы. Требуя мести. Требуя продолжения банкета. Авилио закрывает глаза и обреченно думает, что немного устал ненавидеть.