Танец ледяного солнца

      Леденящий душу и тело воздух медленно подбирался к ней. Нежнее, чем мои прикосновения, холод обволакивал её беззащитное тело в позе эмбриона, который не ведал ещё, что там, где нет живительного материнского тепла. Я не мог согреть её, как бы ни пытался. Я лишь накрыл её дрожащие пальцы своими ледяными руками. А сам, стараясь забыть о вездесущем могильном дыхании камней, что ограняли нашу подземную тюрьму, пытался понять жестокие мотивы непримиримой судьбы.       Почему? Почему мы? В чём вина наша и всех этих незнакомцев, страдающих в таком же печальном безмолвии и размышляющих о безжалостном решении неких лиц свыше касательно наших жизней?.. Были бы у меня часы, я мог бы прикинуть, сколько томительных минут провели мы здесь. Также я бы посчитал время, отведённое нам на последние мысли, на ускользающую возможность выразить всё, что мы чувствуем.       Тут её глаза распахнулись и внимательно посмотрели на меня. Такое непривычное ощущение нестерпимой грусти больно укололо меня в самое сердце, но я продолжал смотреть в бездонную чашу её задумчивых глаз, пытаясь выловить из неё хотя бы самую слабую искру угасающей страсти.       Она поднялась, отбросила плед, не способный согреть её, и также отпустила мою руку. Я не пытался удержать её. На мой вопросительный взгляд она лишь отвернулась, после чего её до сих пор сводящая меня с ума фигурка погрузилась во мрак подземелья.       Я, чувствуя, что глаза мои готовы извергнуть горький дождь скорби, едва касаясь, провёл рукой по ледяному камню, холодное настроение которого передалось и мне. Вот оно как бывает, когда, пусть и не по твоей воле, жуткое место, служащее тебе всю жизнь перевалочным пунктом, вдруг становится твоим домом. Последним пристанищем. Когда-то здесь господствовали поезда. А теперь господствуем здесь мы, люди. Я чувствую их звериные взгляды.       Мы, те, кто решил не покидать этой подземной станции, боялись узнать, что ждёт нас в мрачных тоннелях. Хотя, возможно, наши опасения были напрасны, и до дрожи пугающие тёмные ходы всё-таки вели к свету? Впрочем, зачем думать об этом? Ведь так только больнее. А я не хотел причинять больше страданий ни себе, ни ей. Той, что бродила сейчас недалеко от меня, погружённая в свои печальные мысли, не замечая сходивших с ума чужаков вокруг, бывших с нами в одной лодке несчастья.       Внезапно я залюбовался ею. Так хотелось занимать в её голове прочное место. Но любовь ли это? Я едва ли знал её больше недели. Впервые я поразился непередаваемой одухотворённостью, что окрыляла её, казалось бы, неприметные черты лица, здесь. Под землёй. Кто бы мог предсказать, что самый красивый цветок в моей жизни распустится в месте, находяще мся между руинами когда-то процветающего города и жаром преисподней?..       Тут до моего слуха дошла пронизывающая мелодия. И голос. Такой слабый и усталый. Но все равно внутри меня всё расцветало при звуках минорных нот, покидающих прохладные уста той, взгляд от которой я не мог оторвать.       Песня становилась громче и громче. Я даже закрыл глаза, чтобы ещё сильнее окунуться в море волнующих звуков. Прохладное дыхание, как удивительно, обожгло мою щёку, а прекрасная мелодия, казалось, подлетела совсем близко и теперь была прямо у моего уха. Я стал различать слова этой песни. К чему же они призывали? Я открыл глаза, и увидел её. Ни улыбка, ни тёплый взгляд сейчас не озаряли её бледное лицо. Только музыка — она пела так печально, что я не смог отказать ей в её скромной просьбе: робко обхватил за талию одной рукой, а второй сжал ледяные пальцы так сильно, как только мог. Я был не тем, кому хватит жару согреть её. И она понимала это.       Быть может, поэтому она предпочла не отправляться в тёмный тоннель, бездну неизвестности, в серой массе смелых авантюристов, грезивших о чудесном спасении. Какой смысл был исследовать подземные ходы, если в конечном итоге они привели бы к очередной станции, ничем не лучше этой?..       Мы танцевали. Медленно и сладко. В такт нам из желанных мною уст струилась печальная мелодия. Я наслаждался каждым мгновением. Танец с нею виделся мне подарком судьбы, осуществлением моего последнего желания перед тем, как пасть в бездну небытия.       Она знала, и я смутно догадывался, что будет, стоит ей замолчать. Стоит лишь грустной песне перестать ласкать слух звереющих незнакомцев, как они растерзают её. Я не мог понять, почему, она имела такую власть над ними, да и надо мной, чего таить. Я лишь продолжал танцевать с нею, а про себя молился, только чтобы она не переставала петь. Просто пой. Иначе…       Голос её становился всё слабее, а взгляды незнакомцев наполнялись всеми красками наступающего безумия. Я смотрел на неё просяще, умоляюще. Но её глаза лишь отвечали мне скорым пришествием неминуемого — расплата ждала её за столь нежный голос, звери в теле людей сгорали от нетерпения, когда же её уста покинет последняя нота этой чарующей мелодии.       Почему же я не мог стать зверем и разорвать на кусочки всех чужаков, из-за которых любимые мною глаза наполнялись горькой влагой, по щеке грустной певуньи катилась слеза хрустальной чистоты, но капля скорби так и не упала на прохладные камни подземелья, обратившись в лёд? Тысячи кусочков, будто стеклянных, разлетелись по полу. Руки мои были заняты, чтобы собирать их. А я так хотел собрать их и потом любоваться причудливыми переливами замёрзшей воды.       Говорят, вода имеет память. Наверное, много бы смогла рассказать она мне о той, чью талию и руку держал я в плавном предсмертном танце. И, возможно, вода поведала бы мне причину ненавидящих взоров чужаков вокруг.       Тут дыхание моё замерло, так как я дышал в одном ритме с её пением. Тишина шептала мне, что мы пришли к концу. Ещё немного, и… Её тело тоже остановилось, словно нас обоих сковали невидимыми цепями.       Она высвободила свою руку так, чтобы незнакомцы не видели, и незаметно одним скрытным движением вложила мне в ладонь что-то холодное. Гладкое. Я понял всё. Бросил на неё последний умоляющий взгляд, но её спокойное лицо оставалось беспристрастным.       И правда, окоченела бы она до такого состояния, что дух покинул бы её тело, отправившись искать более тёплые места, или же звери в облике людей растерзали бы ту, что просила меня избавить её от безысходного сумрака подземелья, — одно было ясно — она не останется здесь, со мной, ни под каким предлогом.       Чувствуя приближение разъярённой толпы, вернее сказать, стаи, я решил, что не стану медлить. Быстро, но плавно, практически безболезненно вошло лезвие в её грудь. И упёрлось во что-то твёрдое. Наверное, сердце, ведь оно у неё тоже замёрзло. Но я надавил чуть сильнее, и, наконец, смог пронзить его, отчего глаза её вдруг наполнились светом и на миг озарили моё измождённое лицо.       Сияние её умирающей души поразило толпу чужаков, в глазах которых вдруг мелькнула искра человечности, не меньше, чем поразило оно меня. Все мы замерли. Не могли мы поверить, что солнечный свет, не видимый нами столь долгое время, может быть столь вдохновляющим жить. Была ли она солнцем? Таким холодным солнцем. Таким далёким.       Никто не бросился к ней, не терзал её тело. Все разбрелись в разные стороны, каждый нёс свою чашу раздумий. Только я не мог пошевелиться. Что-то овладело мной, и я, будучи не в силах сопротивляться, поддался необъяснимому порыву: опустился на камни рядом с покинувшим меня ледяным солнцем, нежно подхватил её за талию, попытался приподнять. Наконец, я смог взять её так, чтобы она не падала. Пусть жизнь покинула её, но я всё ещё был с ней, держал её.       Мы танцевали. Медленно и сладко. В такт нам из уст моих струилась печальная мелодия. Я наслаждался каждой нотой, сливающейся в одну предсмертную песню. Танец, пусть и с её безжизненно повисшими вдоль окоченевшего тела руками, виделся мне подарком судьбы, осуществлением моего последнего желания перед тем, как пасть в бездну небытия. Жаль, она ничего не чувствовала. Я был всё ближе к концу. Звери начали собираться на звуки грустной мелодии.       Я знал, что стоит мне замолчать, как меня разорвут на кусочки, совсем не такие хрупкие и хрустальные, как слёзы моего ледяного солнца. Голос мой становился слабее и слабее, тело моё тоже сникало — так тяжёло было мне держать её, такую холодную и безжизненную, а кольцо озверевших существ неизбежно сужалось. Ещё немного… Только бы допеть эту прекрасную мелодию до конца…       Она, более бледная, чем обычно, безвольная и бесстрастная, была прижата ко мне, и я из последних сил танцевал с нею. И пел.       Её рука потеплела.