По кругу

Он сидит под деревом у задней стены общежития, парализованный, запертый в своем теле, не может выбраться, не может бежать. А надо бы. Шторм грядет. – Мне тысяча лет, и я ненавижу октябрь. Возникшая словно из ниоткуда прямо перед ним в порыве ветра девчонка Колфилд заливается смехом. Дребезжат стекла и натужно стонут оконные рамы над его головой. Он давится воздухом, движением, мыслями. Его подбрасывает на ноги судорогой мышц, он еле удерживает себя в равновесии и сознании. Ее больные синие глаза изучают его, замершего словно перед броском, и, не найдя чего-то, в неудовольствии закрываются, тем почти перекрывая ему кислород. – Не тот. Здесь я уже была. А впрочем, убей меня при случае, ладно? И Нейтан, нервно одергивая рукава синего бомбера, тянется резким движением к ее тонкой фигуре. Иступленно. Вязнет в моменте. Слишком медленно – ее уже нет. Макс потерялась. Во всех параллелях, реальностях, временах. Неделя за неделей, Хлоя за Хлоей. Синие волосы в крови на полу туалета. Отчаянные глаза и рёв торнадо. Столько вариантов, столько вероятностей, и все тщетно – мотай-не-мотай, конец света накроет. К чертям осторожность. Где она? – О, мистер Джефферсон, я люблю вас, мы могли бы... – Прошу, Макс, зови меня Марком, нам столько нужно наверстать... Ах. Мягкие пальцы, скользящие вверх по шее. – Ма-а-арк. Ба-ах. Пуля под рёбра. Минус переменная. Пистолет Нейтана, что он так любезно одолжил ей пятнадцать минут спустя, нужно вернуть истинному хозяину. Она медленно и аккуратно вкладывает его в руку Джефферсону, раскручивая секунды назад вокруг кисти. У нее есть все время этого мира. Бесполезно. Трупы китов плачут на берегу спустя сутки, кровавая пелена покрывает мир на периферии зрения. Неверное решение. Больше никакой музыки в наушниках. Она наготове. Дергается на резкие звуки, прислушивается к словам. Где, где, где ключ к решению? От музыки тошнит, как и от болванчиков, повторяющих пустые фразы по мановению ее руки. – Эй, Нейт, – она улыбается ему своими синими оленьими глазами и веснушками, – а ты настоящий? – Нет, блять, поддельный. Он сдирает с языка эту фразу. Хрипит, продираясь сквозь туманную реальность. – Черт, извини. Я понадеялась… Ее глаза потухают, она закусывает губу и уходит, оставляя его в кафешке пялиться в окно на падающих птиц и гадать, где он это уже видел. Есть другое время, в котором Макс говорит ему все, и говорит, и говорит, подняв руку в странном незавершенном жесте, будто защищаясь. И поглядывает так, настороженно, из-под ресниц, будто проверяя – не пора ли? А что пора? А он слушает и слушает, и все встаёт на места, и все гребаные глюки, идиотские, но реалистичные до одури, которые он глушит глюками объяснимыми, обретают новый смысл. Макс тогда видит, что он знает. Это было так давно в неслучившемся будущем. Тогда она думает, что он – ключ. Он – та константа, что заставляет разразиться шторм. И ищет способ убрать из уравнения его. Она возвращается в тот день, в предыдущий, в начало года, в Сиэтл, все бесполезно – Нейтан жив, либо смерть его ничего не меняет, а она с ним уже как со старым другом. И где-то там, в глубине далеких галактик, они даже – смешно – вместе. В мире Макс столько красного. Столько крови. Столько зыбкой, переливающейся на свету и через края изорванной, истерзанной ткани реальности. Постоянной остается только она. Глаз шторма. – Эй, Нейт, – она улыбается ему своими синими оленьими глазами и веснушками, – а ты настоящий? – Нет, блять, поддельный. Он сдирает с языка эту фразу. Тлеющая под кожей нежность добавляет в его голос тихий сладкий рокот. – Н-да, ты уже говорил… – она будто в облаках витает… и не слышит. Не. Слышит. – Но знаешь, если что, убей меня, пожалуйста, а? – Разумеется, – выплевывает он. – Только когда ты прекратишь махать своими ручищами у меня перед носом. Она слушает так внимательно, что нихрена не слышит. – Ты правда сделаешь это для меня? Макс кажется теперь, что, если чаще просить его об этом, он когда-нибудь вспомнит. Из носа идет кровь. В глазах темнеет. – О, Макс! Вот ты где. Иди сюда, я уже заждался. На парковке стоит Уоррен, распахнув объятия. Изорванная одежда, налившиеся синяки на лице, грязь и кровоподтеки. Светит солнце, но фигуру парня будто вырезали из одной фотографии и прикололи на другую: там, на фоне, которому он принадлежит, явно темно, а по Грэхему пляшут отблески близкого пламени и… порывистый ветер треплет его одежду и волосы. На улице день и полный штиль. – Ну же, где моя флэшка, – он резко отлепляется от машины и двигается Макс навстречу, хищно сужая глаза и сжимая кулаки. Давно позабытый ужас гонит мурашки по коже. Из-за ее спины порывом терпкого, почти тошнотворно-сладкого воздуха выруливает Нейтан Прескотт и заступает дорогу Уоррену. Жуткий, вырванный из другой реальности парень хохочет. Ему вторит синеволосая девчонка с дырой во лбу, выглядывающая из окна его машины. – А вот и криптонит для Супер-Макс. Нет, Хлоя, ты видела, что выдумала наша подруга? Ничего не выйдет. Он не вспомнит. Звон в ушах нарастает, и Макс просыпается. – Ш-ш-ш, Макс, ты портишь момент. Не дергайся. Заученный до автоматизма набор действий: спросить, отмотать, подтянуть, освободить, перелистнуть, выбрать, нырнуть в прошлое. Не Джефферсон, не Хлоя, не Нейтан. Не кто-либо ещё. Она идёт в уборную для девочек, ополаскивает лицо, смотрит в зеркало, фотографирует бабочку, выходит к беснующемуся Прескотту. Его глаза распахиваются в ужасе, и он, теряясь в себе, но не пространстве, бежит. В его мыслях гремит, шуршит, шипит, шепчет "убей ее, убей" – будто кроме всего прочего только одержимости ему и недоставало. Макс смеётся, сползая по стене и закрывая руками уши, чтобы не слышать, как сотрясается реальность, вторя ее хохоту. А потом она идет за Нейтом, своим убийцей, взращённым ею, выбранным ею, ведь – в нём-то чему ещё ломаться? Проходит день-два. Может, пара десятков лет. Киты лежат на песке, а они лежат на траве, едва касаясь кончиков пальцев друг друга. – Как? – спрашивает он вслух, приподнимаясь на локте и всматриваясь в ее лицо. – Седьмого октября в женском туалете, в перерыве после пары Джефферсона, – он тонет в серьёзных синих глазах, обращенных к нему и как будто сквозь него. Так близко. – У тебя будет пистолет. – Колфилд, ты совсем рехнулась? Что с тобой за херня такая? – он держит ее лицо в ладонях. – Ты не можешь просить меня об этом. – Прости, Нейт, только здесь ты бы меня послушал. Рейчел в темной комнате. Кейт в темной комнате. Максин в темной комнате. Максин в темной комнате. Максин в темной комнате. – Ш-ш-ш, Макс, ты портишь момент. Не дергайся. Максин в туалете для девочек. Она обходит Нейтана со стороны двери, пока он мечется в сетях времени – в ее сетях – Макс обходит его, отрезая пути к отступлению, загоняя его в угол. Улыбается. Отпускает зверя на волю. В его бегающих глазах страх и борьба с собой. В его руке пистолет. Дрожит. – Ну же, Прескотт. Макс протягивает к нему руки. – Никто… Она перехватывает со смешком и произносит слово в слово, чуть подавшись вперед и ловя взглядом движение его губ: – Не смеет указывать мне, что делать. Ее чистый голос звенит в его голове. Убей. Он опускает пистолет, соскользнув с крючка по чудом оставшемуся подвластным только ему клоку сознания. Он балансирует на этой грани, отчаянно надеясь, что удержится. Мир вокруг звенит своей чистотой и свободой. Он сам будто звенит, ослабивший случайно на пару миллиметров натяжение тугих нитей. Девчонка хмурится. К звону примешивается ворчание грома. Ее рука взлетает, пальцы растопырены, нити натягиваются, натягиваются и еще, чуть не лопаясь, взрываются болью в голове Макс. – Никто не смеет указывать мне, что делать. Слышишь, Колфилд! – Нейтан взрывается яростью, – Хватит махать своими руками! Прекрати! Прекрати-и… Она опускает руку, стряхивает челку, подходит к нему стремительно. Тычет в него пальцем. – Сколько раз мне нужно просить тебя. Какой же ты все-таки упертый гад, – она ворчит обиженно, не глядя ему в глаза. – Выстрел в упор, – она касается больно, ощутимо солнечного сплетения, резко поднимает руку и проводит мягко по шее, – Самоубийство, веревка, как ты решился? Она бьет его своими маленькими кулачками, вбивая в него воспоминания о том, чего не было, но что будет, будет, если он останется стоять или уйдет. Она целует его, легко и безвкусно, проходясь по губам фантомом чего-то далекого и больного. Она порывом грядущего шторма разворачивается, собираясь уйти. Чтобы вернуться в другом мире. Тонкое запястье остается в его хватке. Мягкими пальцами он скользит по предплечью, к шее, за ушко, привлекая ее к себе. Ба-ах. В пятницу было-есть-будет солнечно.