Гитару на твою голову

      Спустя какое-то время они выяснили, что Федерико неплохо играет на гитаре. Вышло это случайно — захороненный на антресолях музыкальный инструмент при уборке упал прямо на тщательно уложенную макушку Пауло.       Тот издал звук той же тональности, что и дернувшиеся струны, и осел на пол. Федерико услышал это из кухни, прискакал, рискуя проехаться тапочками по гладкому полу, и бросился утешать.       Не Пауло — гитару.       Дибала же обиженно фыркнул и поднялся, шаркая в сторону холодильника, потому что шишка, очевидно, не любила опаздывать. Пауло всё пунктуальное злило — особенно сейчас.       Из гостиной послышался жалобный голос настраиваемой гитары. Судя по интонации, краткий полет не принес ей ни малейшего удовольствия, и Пауло готов был поспорить драгоценным пакетом льда, что Федерико, усевшись прямо на полу в домашних шортах, шептал ей что-то успокаивающее.       Так и оказалось: Бернадески сидел, прижавшись спиной к подлокотнику дивана и раскинув в стороны длинные ноги. Пауло перешагнул каждую по очереди и навис над Федерико изваянием бога гнева.       — Лучше бы меня пожалел, — буркнул он, одной рукой придерживая лед на макушке, а кисть другой положив на сгиб локтя. Поза выглядела почти недовольной. Почти.       — Прости, — мягко сказал Федерико, волевым усилием отнимая взгляд от струн. — Но твоя чугунная башка покрепче этой древесины будет, — и постучал по корпусу гитары, как бы доказывая правоту.       Пауло насупился еще сильнее, не глядя бросив мешок со льдом на журнальный столик:       — А давай я ее уже тебе на голову уроню? Посмотрим, какой получится звук, — выговорил он и отобрал у Бернадески гитару, запрыгивая вместе с ней на диван и занося музыкальный инструмент над светлой макушкой.       Федерико даже не дернулся, только задрал голову, смотря на Дибалу с непривычного ракурса — снизу-вверх.       — Ты такой смешной, когда злишься, — сказал он и резко подскочил, подхватывая Пауло под бедра вместе с занесенной гитарой и кружа их.       — Ты… Ты идиот, Федерико! — продолжал возмущаться уже скорее по инерции Дибала, стараясь не уронить гитару.       — Ага, — просто согласился Бернадески и поцеловал его.       Лежа на пушистом овальном коврике без одежды и ловя глазами приятный блеск украшавшей люстру окантовки, они в полголоса перебрасывались ничего не значащими фразами. Лица медленно окрашивались синевой засыпающего дня, и Пауло зевнул прямо в грудь Федерико, согревая ее дыханием.       — И все-таки, — начал тот чуть громче, ероша влажные волосы на затылке Дибалы, — хорошо, что гитара нашлась.       Пауло поморщился и зашипел, когда пальцы разомлевшего и забывшегося Бернардески прошлись по месту встречи его макушки с музыкальным инструментом.       — Она могла бы найтись и менее травмоопасным образом, — Пауло сел и потянулся за откинутой недавно майкой.       — Не ворчи, — добродушно бросил Федерико, подтягивая к себе предмет раздора.       Длинные пальцы пробежались по грифу, обхватили колки, и Бернардески, нагнувшись поближе, принялся настраивать инструмент, время от времени теребя струны.       Пауло уже принес две дымящихся чашки чая и стянул с дивана плед. Потолочный свет включать не хотелось, он разрушил бы всю атмосферу таинственности, поэтому Дибала обошел комнату, включая лампы и торшер.       Федерико, покончивший с наладкой звучания, уже что-то наигрывал, тихо мурлыкая себе под нос. Пауло сел по-турецки напротив него все на тот же коврик и накрыл колени пледом, поставив кружку Бернардески на пол. У него крепло то чувство, которое каждый ребенок испытывает накануне рождества: все вокруг приобретает особые оттенки, сумерки загущаются прямо на глазах, становясь глазурью для праздничного торта, а подарки, которые ты уже, конечно, давно нашел в шкафу, теперь твои по праву, и кончики пальцев чешутся от желания разорвать обертку.       Бернардески поднял взгляд от гитары, и Пауло увидел в этом взгляде теплое молоко на ночь, мамино печенье прямо из духовки; в воздухе закружил еловый аромат, а сам Федерико стал самым желанным подарком из всех. Который, правда, было бы трудно спрятать в шкафу. Дибала попробовал вообразить себе огромную коробку с дырками для воздуха и надписью «Подарок для Пауло» и рассмеялся своим мыслям.       Лицо Федерико затеплилось улыбкой, и он спросил:       — Что тебе сыграть?       — Что-нибудь, что напоминает тебе о детстве.       Керамическая кружка с совместной фотографией, — подарок на день всех святых («Ты — мое самое любимое чудовище»), — жгла пальцы гладкими боками. Пауло оставил ее и уперся локтями в колени.       Федерико отвел взгляд, задумавшись, и тут же начал робко перебирать аккорды.       Песню, затянутую мягким голосом Федерико на каком-то каррарском диалекте, Пауло понимал с трудом. Но она звучала тепло, как потрескивающие в камине дрова. Пауло осторожно подполз к левой руке Бернардески, стараясь не толкнуть того случайно, и прижался к спине грудью, обнимая за пояс.       Когда музыка вместе с пением оборвалась, Пауло счел нужным признаться:       — Я ничерта не понял, но это было потрясающе.       С удовлетворенной улыбкой Федерико отложил инструмент — тот, прощаясь, звякнул струнами. Повернув лицо к Пауло, Бернардески прижался своим лбом к его.       — Разницу итальянских диалектов я тебе как-нибудь потом объясню.       — На примере песен?       — Да. На примере песен.       — Феде.       — М?       — Все-таки об твою макушку она звучала бы лучше.