Кошмар

      Сколько Сэм себя помнил, ему всегда снились кошмары. В детстве это был странный человек в черном пальто, следующий за ним, как бы он ни старался убежать — приходилось кричать, чтобы кто-нибудь помог ему, укрыл, спрятал от отдающихся эхом шагов, непременно за спиной, непременно близко-близко. Сэм вскакивал в ужасе, плача, и оказывался в объятиях отца, но чаще Дина, который в отличие от Джона всегда был рядом.       — Этого нет, — тихо, но уверенно говорил Дин, прижимая его к себе, и Сэм безоговорочно верил, слушая ровные спокойные удары братова сердца, и засыпал, свернувшись клубком у Дина под боком. Черный человек пропадал, не способный преодолеть стену, которую Дин возводил вокруг Сэма одним своим присутствием, глубоким дыханием и теплом тела. Сэм был в безопасности, и это было хорошее время.       Но оно, как известно, скоротечно — Сэм рос, и вместе с ним росли и его кошмары, вырождаясь в длинные темные сны, полные мутных мелькающих кадров.       Отец уходит на охоту и не возвращается.       Дин уходит на охоту и не возвращается.       Сэм остается один.       Сэм стоит посреди леса, как в те выходные, которые они провели все вместе в кемпинге в Кутенее, и сумерки сгущаются вокруг. Деревья меняют форму, превращаясь в изогнутые скелетообразные фигуры, неживые, но движущиеся, пытающиеся схватить его. Сэм бежит — бежит, что есть силы, но кругом слишком темно и, кажется, многолюдно — он постоянно натыкается на кого-то. Он слышит знакомые шаги за спиной — эхо точно такое же, несмотря на окружающий лес и мягкую, усеянную листвой землю — и не оборачивается, потому что боится увидеть его, Черного Человека.       — Сэмми, — зовет Человек, и голос его — смешение голосов отца и Дина. Страх кристаллизуется и хрустит, как мелкие сучья под ногами. Сэм бежит — сердце стучит тяжело и гулко, и удары его, в конце концов, подменяются голосом.— Сэмми.       Сэмми, Сэмми, Сэмми — справа и слева, спереди и сзади, сверху и снизу.       Сэмми, Сэмми, Сэмми — как отрава внутри него.       Сэм закрывает уши руками и кричит, желая заглушить собственное имя, страшное и жуткое в кромешной темноте.       — Этого нет. Ну же, очнись. Этого нет.       Сэм моргнул — и лесная ночь рассыпалась скудным утренним светом. Брат, держащий его лицо в ладонях, повторил:       — Этого нет. Просто поверь мне, Сэмми.       Сэм судорожно втянул воздух, услышав имя, все еще бьющееся внутри вместо сердца, — страх скрипнул на зубах крупицей сонного песка.       — Порядок? — спросил Дин, отпуская его, и Сэм тяжело повалился обратно на подушку, влажную то ли от пота, то ли от слез.       — Не говори отцу. Он…       — Не узнает, — закончил Дин. — Все хорошо.       Сэм слабо улыбнулся и, завернувшись в защитный панцирь одеяла, отвернулся к стене. Дин молча улегся рядом, чем вызвал у Сэма странное чувство, вроде раздражения и благодарности сразу.       — Чувак, мне не пять лет, — буркнул Сэм.       — А мне пофиг. — Дин закинул руку за голову. — Работа такая — сторожить тощих шестнадцатилетних братишек.       — Сволочь.       — Стервец.       А потом Сэму исполнилось семнадцать — он ушел и унес свои кошмары с собой, или они пошли за ним, словно гончие по следу, загоняя его в ловушку, в силки, из которых он не мог выпутаться. Живя в кампусе, Сэм научился просыпаться без крика, чтобы не пугать соседа по комнате, и стал держать под подушкой, точно как брат, нож, которому было не рассечь плотную паутину дурных снов. Нож был, скорее, ощущением защиты — Сэм сжимал его рукоять в особенно плохие ночи и засыпал, всматриваясь в тени, ползущие по стенам — Черный человек стопроцентно прятался среди них.       Когда Сэм сошелся с Джессикой — нежной заботливой Джессикой, — от ножа пришлось отказаться. Сэм остался беззащитным. Четыре года ему снился один и тот же сон — девушка, лица которой он не мог разобрать, сгорает на потолке, а человек в черном пальто стоит в углу комнаты и смотрит на ядовито-красное пламя.       Долгие месяцы кошмара — девушка, потолок, огонь, человек и собственное имя, слетающее с языков пламени. Раз за разом. Кадр за кадром. Как фильм на круговом воспроизведении.       А потом отец ушел на охоту и не вернулся.       А потом Дин втащил его обратно в жизнь, от которой он сбежал.       А потом кошмар сбылся.       Сэм идет по кладбищу. В руках — несуразный букет, под ногами — жухлая трава. Ноябрьское солнце не греет — Сэм не ощущает тепла и, если честно, вообще ничего не ощущает: все какое-то картонное, бутафорское — и земля, и небо, и он сам. Настоящее только надгробие — гладкий серый камень и маленькая овальная фотография, спрятанная под стекло, чтобы дожди не смыли красивое лицо, навсегда оставшееся с улыбкой на губах.       — Джесс, — говорит Сэм и встает на колени — брюки промокают от сырой травы, но ему плевать. — Букет — отстой, знаю, надо было купить розы. Они… Ты их ненавидела, Джесс.       Слезы льются, и Сэм не может сдержать их. Он кладет цветы на свежую, не успевшую утрамбоваться могилу. Ветер дует в спину и приносит тихое печальное «Сэмми». Сэм замирает, озираясь по сторонам — никого. Рука, грязная от жирной могильной земли, хватает его за запястье и с силой тянет вниз.       — Сэмми.       Сэм падает, едва не ударяясь виском о надгробие или просто о какой-то камень. Лес вырастает темной стеной и берет его в кольцо — тени пляшут вокруг.       — Сэмми. Сэмми. Сэмми.       Вдалеке слышатся знакомые встревоженные голоса — отец и Дин. Сэм вскакивает и опять бежит, потому что это — охота. Опасность подбирается ближе — только бы не опоздать. Только бы не…       Лес расступается — и пространство настолько светлое, что ослепляет. Снег. Бесконечная заснеженная равнина. Сэм прикрывает глаза рукой и понимает, что держит нож — длинное лезвие сверкает на холодном безжизненном солнце.       Черный человек стоит впереди: воротник пальто поднят — лица не разобрать. Человек недвижим — ждет, и рядом с ним лежат два окровавленных тела.       — Нет! — кричит Сэм и подходит ближе, медленно и неуклюже: ноги вязнут в глубоком снеге. — Нет!       — Сэ-эмми-и, — тянет Человек.— Сэмми. Сэмми!       Сэм без сил валится на землю — рыхлое месиво из талого снега и крови мерзко хлюпает. Отец мертв. Дин мертв тоже. Тонкие надрезы идут поперек шей, и братова голова безвольно мотается, когда Сэм притягивает его тело к себе.       — Нет! Пожалуйста, нет! — шепчет Сэм.       Черный человек наклоняется и берет его за подбородок. Сэм видит по-змеиному желтые глаза и взмахивает ножом.       — Черт! Какого?..       Запястье пронзила боль. Сэм зашипел и услышал, как что-то упало на пол, укрытый старым ковролином, с глухим стуком. Глаза после слепящего белого не различали цвета — комната утонула в мутно-сером. Сэм тряхнул головой и моргнул, но ничего не изменилось — серость.       — Эй, ты тут? — сказал Дин и сжал братово плечо: Сэм был дезориентирован и, кажется, плохо понимал, где находится. — Сэмми?       — Я Сэм, — пробормотал тот. Зрачки, наконец, нашли нужное расширение, четко сфокусировав комнату и брата, стоящего рядом и закрывающего подбородок рукой. Сквозь пальцы медленно просачивалась кровь, капая на ковер. — Дин? Что?..       — Ты в норме? — оборвал его Дин. Сэм кивнул. — Твои кошмары просто эпическая херня. — Дин сел на свою кровать, схватил полотенце, висящее на спинке, и приложил к подбородку. — С каких это пор прятать ножи под подушку стало твоим хобби, Сэмми? Я думал, ты предпочитаешь пистолеты.       — С тех самых, — уклончиво ответил Сэм. — А что?       — Да так. — Дин подтолкнул ногой нож, валяющийся на полу: кончик лезвия был красен.— Буду иметь в виду. — Он скривился, когда ворс полотенца задел края пореза.       — Господи, я… Сон… — промямлил Сэм, когда до него, наконец, дошло, что он сделал. Боже, какой он идиот!       — Что бы ты ни видел, — сказал Дин, вставая, — это не реально. И этого, — он чуть дернул подбородком и болезненно сморщился, — тоже нет. Ну то есть, сейчас не будет. Шовник?       — В сумке, — бесцветно ответил Сэм.       — Вот и ладушки.       — Дай посмотрю. — Сэм сполз с кровати и подошел к брату, роющемуся одной рукой в сумке. — Дин, я…       — Да знаю я, — отмахнулся Дин, — тебе жаль. Не заводи свою шарманку, Сэмми. Я вас прощаю, мистер Совестливый, все дела.       — Ты неисправим.       — И не зашит, — усмехнулся Дин. — Так что брысь с дороги и не парься. Все хорошо.       Сэм внимательно посмотрел на него, словно ища следы лжи на лице, и молча отошел в сторону. Дин с беззаботным видом прошествовал в ванную и плотно закрыл за собой дверь.       Сэм подумал, что его сны становятся пугающе настоящими, накрепко переплетающимся с реальностью — такими, что ему сложно отличить одно от другого. С ним всегда что-то было не так, но сейчас — особенно, будто он поднялся — или спустился? — на ступень по лестнице, ведущей в никуда.       Дин подумал, стягивая края пореза четырьмя не очень ровными швами, что, не успей он уклониться, Сэм бы точно перерезал ему глотку: взмах был такой, словно брат точно знал, куда целится. Что бы Сэму ни снилось, это определенно выходило за рамки обычных кошмаров и, если честно, до чертиков пугало его, Дина, бесстрашного старшего брата, который из всей защиты мог предложить только постоянное присутствие рядом — никакого проку от этого.       Он вздохнул и оглядел результат своей работы: порез красной чертой тянулся под подбородком —как пить дать, будет шрам.       «Щетину, что ли, отпустить? — подумалось Дину. — Девчонкам такое нравится».