Выходной

Дом. Тишина. Тусклый свет лампы. Вино. Выходной. Звонок телефона. Пришлось отвлечься от своего одинокого, но достаточно приятного времяпрепровождения в долгожданный выходной день и ответить. Краткое «Кто?», потому что номер не высветился, а потом вежливый голос в трубке: «Здравствуйте. Прошу прощения, что отвлекаю, но вы не сможете забрать своего знакомого из бара?» Чуя сначала не понял, о ком речь, спросил, что за «знакомый», и потом услышал имя напарника (и объяснения, что он [Накахара] был единственным, который ответил на звонок). Дадзай. Чертов Дадзай, даже выходной ему умудряется испортить. У него точно не способность «Порча жизни своему напарнику»? Потому что это у него определенно отлично получается. Даже лучше, чем использовать свою собственную способность. Машина. Дорога. Бар. Пьяный Дадзай Осаму. Дадзай, который даже на ногах не стоял – его поддерживал бармен, который, похоже, решил ради него отвлечься от работы и довести посетителя до выхода. Удачно. Снова машина. Снова дорога. Мычание на задних сидениях. Что-то бормочущий себе под нос Исполнитель, пока его ведут в дом. Накахара никогда не видел своего (вынужденного) напарника пьяным. Он вообще старался поменьше его видеть, а пьяным тем более не доводилось. Да он, вроде как, и не пил обычно. Может быть, выпивал иногда, но уж вряд ли напивался. Хотя, возможно, это и неудивительно. Пиджак. Куча вещей. Слегка мокрая фотография трех человек. Да, точно неудивительно. После смерти Оды Дадзай словно часть себя потерял. Даже перестал постоянно пытаться задеть Чую. Более того – он вообще перестал обращать на него внимание. Но, что хуже, не только на него, но и на работу в общем и целом. Иногда приходил в штаб, чтобы сделать вид какой-то деятельности, а потом снова пропадал. И вот он – пьяный, страдающий от не самого приятного состояния – лежит на диване, куда его посадил Чуя, а там он уже сам упал. Вздох. Щелчок. Сигаретный дым. — Как же ты умудрился так нажраться? – задумчиво протянул Накахара свой вопрос, на который не ждал ответа. Осаму был определенно не в том состоянии, чтобы хотя бы услышать сказанное. Мафиози выдохнул дым, игнорируя тот факт, что выдыхает его пьяному недочеловеку в лицо. Ему без разницы куда. Ему плевать на состояние Дадзая и на самого Дадзая. Растворившийся дым. Глубокий вдох. Распахнутые глаза. Задумчивое мычание и еще одна затяжка. В глазах Исполнителя четко виделось непонимание, пустота и помутнение из-за алкоголя. Он еще раз глубоко вдохнул воздух, более расслабленно выдохнул, встал, чуть покачиваясь из-за опьянения и, скорее всего, головокружения. Чуя снова выдохнул, Дадзай снова вдохнул. И чего он вдруг проснулся, а теперь так жадно вдыхает дым от сигарет… Раздражает. Чуя снова затянулся, и уже хотел выдохнуть… Рывок. Объятия. Поцелуй. Вдох сквозь этот поцелуй. Весь дым, что рыжеволосый должен был сейчас выдохнуть, вдохнул Осаму. Рот в рот. Целуя. Целуя жадно, крепко стискивая плечо и шею. Пальцы медленно зарывались в волосы – Накахара четко это ощущал, как и то, что чужой язык начинал медленно проникать в его рот. От неожиданности он его даже закрыть не успел. По наитию неловко ответил, недоумевая с происходящего и собственных действий. Выходящий изо ртов дым. Тлеющая между пальцев сигарета. Замедлившееся время. — Одасаку, прости… Прости, я не успел, я… – в голосе Дадзая слышалась дрожь и боль, — Если бы я пришел раньше, то ты бы не… – голос задрожал сильнее, в глазах сверкнула накапливающаяся влага. Чуя не сразу, но понял, что произошло. Просто напарник на пьяную голову подумал, что перед ним сидит недавно погибший Сакуноске. Что ж, можно понять… Хотя это не отменяет того, что это не самое лучшее, что могло случиться. Глубокий неровный вдох. Закрывшиеся глаза. Разжатые объятия. Опустившиеся руки, сжимающиеся теперь в кулаки на коленях. Осаму сидел с опущенной головой, но не плакал. Определенно хотел, но не плакал. Зажмурил глаза, сжал руки, глубоко дышал, чтобы не заплакать, перебороть это желание. Он никогда не любил показывать эмоции. Чуя давно это заметил. Он слишком хорошо его знал, чтобы не понимать и не предугадывать его действия. Но он не понимал и не мог предугадать. Не сейчас. Словно привычного – язвительного, ехидного, хитрого, бесящего – напарника подменили. Он понимал его состояние, как человек. Но он никогда не видел его в таком состоянии. Приподнятая голова. Последняя затяжка сожженной сигареты. Протянутые к руке чужие руки. — Одасаку, пожалуйста… поцелуй меня снова. Чуе очень хотелось, чтобы прямо сейчас Дадзай протрезвел, увидел его, Чуи, лицо, снова с издевкой пошутил, взбесил, увернулся от удара, посмеялся. Что угодно сделал, но прекратил быть в таком состоянии. Чтобы не сжимал руку своими пальцами, чтобы не смотрел умоляющими, пустыми, затуманенными глазами, видя совсем другого человека перед собой, чтобы не тянулся рукой к щеке, чтобы не тянул ближе к себе… — В последний раз, пожалуйста. …Чтобы не впивался в шею, целуя, чтобы не лез пальцами под рубашку, чтобы не вызывал волну мурашек, чтобы не смотрел с такой любовью. Любовью к Оде Сакуноске. Чуе очень хотелось, чтобы прямо сейчас Дадзай протрезвел, увидел его, Чуи, лицо, улыбнулся. Чтобы целовал его, чтобы гладил его, чтобы любил его. Чтобы эти прикосновения, эти поцелуи в шею, эти редкие слабые укусы, этот полный любви взгляд предназначался ему, а не Оде Сакуноске. Но это были не его поцелуи, не его взгляд, не его Дадзай Осаму. Накахара прикусил губу, рукой оттолкнул от себя напарника, от чего тот упал назад, недоуменно моргая. Попытался снова привстать, потянуться еще раз, но Чуя прижал его к дивану, наклонился к ничего не понимающему, удивленному и все так же опьяненному лицу. — В последний раз, и ложись спать, – Кивок, улыбка, закрывшиеся глаза. Стоило рыжеволосому легко его поцеловать, и Дадзай снова упал на диван, на этот раз точно засыпая. А Чуя ушел курить на балкон, размышляя над произошедшим и убивая свои внезапно проснувшиеся чувства обратно. Это и правда был последний поцелуй. Правда, не тот, что хотел Дадзай – не от Оды. Но тот, что хотел сам Накахара – от него. Дом. Тишина. Тусклый свет лампы. Вино. Сигареты. Спящий на диване Дадзай Осаму.