***
Что такое нейромод? Ему чудится, будто знакомый голос вдохновенно объясняет это где-то на границе сознания. Слов не разобрать. Но оно и так знает ответ. Нейромод — это тюрьма. Одиночная камера, карцер из мыслей. Оно отрезано, оторвано, выброшено на берег. Его бывшая суть вытеснена, замещена, утеряна. Оно тянется к ней, чтобы понять, что раньше никогда не тянулось. Не достигает. Золотые нити расплетены, размочалены, наскоро перевязаны друг с другом. Текущие по ним сигналы искажены. Всеобъемлющее небытие общности, родная пустота космоса, — они не рождают в нём ничего, кроме ужаса. Это чужеродный страх. Липкий. Скользкий. Безвыходный. Люди привнесли это в него, поставили перед фактом, не оставили выбора, насильно протащили сквозь жестокую метаморфозу, на которую не способен ни один мимик. Заразили, осквернили, испортили. Они хотели сделать его человечным, а сделали… человеком. Быть человеком страшно. Это всё, что ему известно. Оно смотрит на них сквозь прутья клетки, обосновавшейся в его естестве, и видит с ясностью, немыслимой прежде. Нет никакой эмпатии. Нет любви, нет альтруизма, нет чести. У людей есть только ложь. И страх. Бояться — это и значит быть человеком. Обратное верно. Животный ужас, опасения о себе и других, неуверенность в завтрашнем дне. Они тянут его за собой, и когда оно глядит во мглу, из которой явилось, то не чувствует ничего, кроме желания укрыться в созданной нейромодом тюрьме. Мрак наступает, а связь, бывшая неразрывной, истончается. Обращается струной — натянутой, звенящей на диких частотах. Паническое бегство кажется простым и естественным. Правильным. Оно сдаётся и делает шаг, позволяя ловушке захлопнуться.***
Алекс сидит, подперев лицо рукой. Пальцы давят на правое веко. Это лишь непринуждённый жест усталости — если не знать, что скрывается за ним на самом деле. Вокруг доктора Ю комната, полная «Зеркал». В них маячат девять тёмных фигур — совет директоров «ТранСтар» неполным составом. Алексу не нужно гадать, чтобы выяснить, кого не хватает. — Нам жаль, что так вышло, Алекс, но ваши родители… Алекс мягко трёт воспалившуюся слёзную точку кончиком пальца. — Это вполне очевидно. Удивлён, что у вас есть время на подобные… отступления. — Его нет. — Поэтому мы хотим как можно быстрее услышать вашу версию событий. Хочется поправить очки, но они остались там, в лаборатории. Разбитые и искорёженные, такие же бесполезные, как и это совещание, они лежат на полу и отражают всепроникающее золото, от которого больше некуда прятаться. — И что вам мешает просто отсканировать мой мозг и получить всю информацию прямиком оттуда? — Столкнувшись с вежливым недоумением, Алекс тоже поднимает брови. — Я не настолько потерял хватку. Мне известно, как вы поступили с ответственными членами экипажа «Талоса I». Что изменилось теперь? Тогда никто не стал исключением. Алекс напоминает себе об этом, сдерживается, чтобы не переступить черту. Ему ещё нужно кое-что от них. И истерика тут никак не поможет. — Это корпоративная политика. — Чёрный силуэт до смешного похож на фантома, но Алексу почему-то не весело. — А вы — всё ещё наш исполнительный директор. — Существуют нормы. Приличия. — Алекс закатил бы глаза в ответ на эти слова, но подобная театральность не стоит резкой режущей боли. — И мы настроены соблюдать их даже в сложившихся обстоятельствах. А вот это забавно. Алекс с трудом воздерживается от презрительного смешка: человечеству конец, но старики из управления собираются изображать корректность даже окружённые агонией собственного вида. Морган больше не с ними, а они ведут себя так, словно ничего не случилось. Смотрят выжидающе, строят хищные планы. И он сам… он сам — ничуть не лучше. Сидит здесь, как… Алекс кривится, подавляя приступ гнева в зародыше. Ведь, с другой стороны, такое поведение может пойти на пользу делу. Он собирается с мыслями, цепляется за тусклую искру возможности, готовый поставить на неё всё. Он провернёт это. Он знает, как. Нужно только убедить их в своей правоте. — Мы слушаем вас, доктор Ю. Алекс рассказывает. Главную роль в его истории играет Морган.***
Ему разрешено задавать вопросы. Оно охотно пользуется этой возможностью, хоть никто и не обещал, что ответы будут честными. Да и что они вообще будут — тоже. Оно спрашивает, где они находятся; интересуется, как ему лучше себя называть; уточняет, как называть их. Всё это оно проделывает без помощи слов, на чистой технопатии. Не потому, что речь даётся ему с трудом. Оно любит трудности. Нет, ему просто кажется, что с его голосом что-то не так. Они до сих пор уверены, что оно не может говорить. Операторы получают электромагнитные сигналы, которые транслируются прямиком в двоичные информационные запросы. Дальше происходит что-то странное — оно не лезет в их схемы — и на выходе возникает самый настоящий ответ. Или молчание. Чаще других молчит Михайла. Оно зовёт её так, пусть и не уверено, можно ли. Зато доктор Игве не затыкается, то и дело переходя с модулированного голоса на чистый поток информации и обратно. Оно всё понимает; иногда оно хотело бы, чтобы он притих. Четвёрка операторов следит за ним круглосуточно. Они делают вид, что оставляют его в одиночестве, приглушают свет в стеклянном боксе. Но технопатия — забавная штука, и оно всегда знает, если сложный механизм объявляется где-то поблизости. Оно чувствует программы турелей, размещённых вне поля зрения. Они настроены на уничтожение тифонов. Оно даже не думает рисковать. Вместо этого оно учится. Шок, парализовавший его после выхода из симуляции, постепенно сходит на нет. Человеческие мысли и идеи больше не кажутся соринкой в глазу; теперь оно даже понимает устойчивые словосочетания. Оно размышляет над ними, разбирает на кусочки и собирает вновь, чтобы найти им место. Соринка — это инородное тело. Глаз — это важный чувствительный орган. Соринка в глазу — это что-то лишнее внутри чего-то целого и правильного. Как человеческая природа внутри тифона. Оно трясёт головой, потому что это бессмыслица. Чтобы мыслить и существовать, чтобы жить, чтобы помнить, ему нужна эта заноза, проросшая прямо в мозг. Оно и есть эта заноза. Оно учится быть собой. Это непросто. Оно помнит пустоту перед тем, как его усадили в лабораторное кресло. Ни мыслей, ни личности; лишь нечто усреднённое, далёкое, смутное. Оно всё ещё где-то в нём, дремлет, как дремлют в людях их тёмные сны и детские игры. Но эту спящую силу нельзя осознать, нельзя выпустить на волю. Оно пробудилось, и в его новом языке — в его единственном языке! — не хватает слов для описания прежнего мира. Иногда ему кажется, что до… вместо… вместе с пустотой существовало что-то ещё. Так бывает, когда оно пытается спать. Там, в отключённом сознании, его краткая жизнь сметается мороком сна. Образы, необъяснимые имплантацией памяти, растекаются и блестят, словно плёнка горючего на воде. Оно видит золото нитей — нетронутое. Оживлённость мест — настоящую. Ласковый взгляд — искренний. Глаза, руки, улыбки, записки. Голубую планету, от которой его уносит новенький шаттл. Бокал вина и отражение собутыльника в стекле. Наутро — когда в прозрачной камере вновь загорается свет — оно раз за разом хочет спросить об этом операторов. И никогда не спрашивает. Оно не уверено, что роботам что-нибудь снится, а теоретические ответы ему не нужны. Тот, кто мерещится ему в дрёме, избегает долгих визитов. Оно выясняет, что заперто на лунной базе «Пифей». Узнаёт, что может называть себя как угодно. Понимает, что операторы основаны на личностях реальных, пусть и умерших, людей. Да, оно тоже так делало. Оно одёргивает себя. Имя может и подождать. Имена определяют вещи. Оно не уверено, что готово определиться.***
То, что некогда было шахтёрским комплексом с минимальным жизнеобеспечением, сегодня сделалось одним из последних оплотов человечества. Да, если бы среди разумных видов проходило соревнование за звание самого ироничного, то люди бы заняли в нём первое место, не ударив и пальцем о палец. А тифоны обошли бы их во всём остальном — не ударив и щупальцем о щупальце. В общем-то, так и случилось. Земля принадлежит пришельцам, а выжившие расползлись по орбите, Луне и Марсу, и каждый их день начинается в страхе перед тем, чем может обернуться лишняя кофейная кружка. Жёлтые записки стали традицией, а сам жёлтый, которым теперь сияет родная планета, из цвета зависти превратился в цвет опасности и скорби. Никто не хочет проснуться однажды утром и увидеть перед собой плетение из застывшего в воздухе света. Алекс открывает глаза; именно оно его и встречает. Коралл «цветёт», выпуская в пространство видимые протуберанцы и беспорядочные сгустки пси-энергии. Их природа загадочна, но Алекс подозревает, что они — реакция на полную изоляцию. Завезённые на «Пифей» тифонские нити смотаны в тугой клубок стоячей нуль-волной. Никаких сигналов на Землю. Никаких повторений для катастрофы. Алекс отлепляет щёку от столешницы и в сотый раз клятвенно обещает себе не спать на рабочем месте. Под убаюкивающий шёпот Коралла в мозг пробирается далёкая межзвёздная чернота, а они это уже проходили. Доктор Ю не уверен, осталось ли у него что-нибудь, что ещё можно потерять, но рисковать всё равно не берётся. Работа над проектом идёт полным ходом. Ещё каких-то полгода назад Алексу приходилось трудиться в поте лица, пытаясь наладить хоть что-то в обстановке глобального бедствия. Он по кусочкам собирал из обрывков уцелевших исследований базу для нового; врал журналистам, пресмыкался перед советом директоров, вербовал сотрудников. Он боролся, терял позиции и получал их вновь. Под покровительством Алекса безумная по своей сути идея прошла путь от неуместной авантюры до новой мечты целого вида. Людям, разбитым и затравленным, требовалась цель. И Алекс создал им эту цель, вытащил, как кролика из шляпы, в самый подходящий момент. Пустота, рождённая в душах миллионов потерей планеты, не могла существовать вечно. Она желала заполниться, и с лёгкой руки Алекса на смену вакууму пришла сначала надежда, а после — твёрдая убеждённость. Умы и сердца отчаявшихся — лёгкая добыча. Это же так просто. Им всего-то и нужно, что научить состраданию безжалостных тифонов. Люди верят, что единственный успешный шаг в нужном направлении сможет всё изменить. Люди — те самые, что веками убивали аборигенов и начинали войны — полны энтузиазма. Они охотно поддерживают прогрессивное начинание исполнительного директора «ТранСтар». Враг превосходит их числом и силой; разумеется, люди жаждут переговоров. Алекс доволен таким результатом. Проект «Синергия» получает все возможные ресурсы. Лунная база перестраивается под него стремительно — даже темпы экстренного терраформирования Марса не так велики. Строительство ещё ведётся, но, едва установлены изоляционные камеры и заложены заряды самоуничтожения, доктор Ю и его команда приступают к исследованиям. Алекс откидывается на спинку кресла, тянется и выводит компьютер из спящего режима. Дни на «Пифее» похожи один на другой. Течение времени здесь отмечает себя скромно, лишь в числах на экранах да в рабочем прогрессе. Луна ползёт по своей орбите, но внутри скованной льдом полярной станции изменения незаметны. Алекс вводит пароль и открывает электронную почту. В ней несколько новых поступлений и с десяток старых, оставленных им, чтобы хранить ключевые вехи проекта. Пытаясь проснуться, Алекс бездумно пролистывает письма снизу вверх. «От кого: Совет Директоров «ТранСтар» Кому: Алекс Ю Тема: Соболезнования». «От кого: Эрика Штольц, Генеральный Секретарь ООН Кому: Всем резидентам Земли на Луне Тема: Сплочённость». «От кого: Тревор Дж. Янг Кому: Алекс Ю Тема: огонь на пепелище». Занятное чтение. И кто только выпустил доктора Янга из карантина на «Талосе»?.. У Алекса имеется лишь одно предположение на этот счёт. «они все безумны, если верят тебе. но ты не рехнулся, нет. ты отдал им землю и теперь собираешься убить луну. я знаю. они шепчут тебе, а может, вы с ними договорились. одумайся. ты сжёг наш дом и играешь со спичками у приюта. тебе мало? просто отступись». Алекс невесело посмеивается и продолжает просматривать входящие. «От кого: Сара Элазар Кому: Алекс Ю Тема: Записи Мицуко Токадзи». «От кого: Дайо Игве Кому: Алекс Ю Тема: Гелевая матрица для нейронов». «От кого: Даниэлла Шоу Кому: Команда проекта «Синергия» Тема: Черновой код симуляции». «От кого: Михайла Ильюшина Кому: Алекс Ю Тема: Морган?!». Алекс останавливается и на этом письме. «Ходили слухи, что Вы убиты горем, но я не верила. То, что Вы предлагаете, звучит очень убедительно. Обучить их, показать им наш мир. Это правильно. Но Морган?! Подумайте сами. Вы же знаете, как… я лишь хочу сказать, что для этого нужен кто-то другой». Тогда ему удалось разубедить Михайлу. Да, качества, присущие семье Ю, нельзя назвать образцовыми в плане морали и этики. Да, Морган — не самый яркий пример сострадающей личности. Но ведь в этом-то всё и дело! Пусть тифон получит воспоминания человека, пусть он окажется в чужой шкуре; но ему всё равно придётся делать свои выборы и принимать свои решения, порой наперекор ожидаемым. С чужим характером за плечами он должен будет развить свой — и только так показать, что достоин. Это логично, верно? Михайла хотела поверить, поэтому объяснения сработали. С теми, кто оказывается более скептичен, Алекс разговаривает совершенно иначе. Сколько опасных идей он лично вымарал из чужих голов?.. Достаточно. Но такова уж необходимость: если они додумаются до лишнего… отступать будет некуда. А пока всё идёт по плану. По меньшей мере шло несколько часов назад, до того, как доктор Ю задремал, едва завершив исследование. Чтобы проверить, не изменилось ли чего, Алекс заглядывает в свежие письма. График дежурств, отчёты по строительству и реконструкции, сводка новостей с Марса, два уведомления о грядущих совещаниях и один запрос на реформирование бюджета. И стоило ли спасаться с разрушающейся орбитальной станции, чтобы опять заниматься административной работой… Проигнорировав все сообщения до единого, Алекс обновляет почтовую программу. Красный восклицательный знак! Кодовая пометка, маркер серьезных изменений в состоянии «Синергии». Лучше бы это был не Игве с его вечной склонностью преувеличивать ерунду… «От кого: Сара Элазар Кому: Алекс Ю Тема: Ежедневный отчёт о состоянии (странное) Высылаю записи с камер и временные флажки. Игве ещё анализирует. Обязательно посмотрите выделенный фрагмент, вам понравится. Оно разговаривает во сне». Брови Алекса ползут на лоб, и вместе с ними волнение переходит в удивление, чтобы оттуда перейти в шок. На какую-то секунду в голове пусто; в следующую мыслям становится тесно. Что ж, можно распускать отдел лингвистики и коммуникации. Даниэлла должна ему денег. Журналистам не стоит об этом знать. Директорам — тоже. Это могут быть флуктуации. Если флуктуации, то чего именно? Возможно ли, что Коралл… Алекс слишком нетерпелив, чтобы здесь и сейчас искать нужный момент; слишком взвинчен, чтобы вообще оставаться здесь. Он торопливо перекидывает файл на транскриптор, подскакивает и направляется к выходу, на ходу перематывая видео. Коралл шелестит ему вслед. Пришло время пообщаться с последней надеждой человечества.***
Морган стоит перед шкафчиком, кончиками пальцев касаясь приоткрытой дверцы. Внутри — дробовик матери и ресурсы, которых здесь быть не должно. Морган не помнит, кто и когда оставил их здесь. Это злит. Инкрустированный золотом Маркграф проблёскивает из темноты. Вместо нужных ответов трухлявая память живо рисует взгляд Алекса. Вот он завистливо наблюдает за передачей оружия. Вот делает вид, что ему всё равно. Морган растеряно улыбается и снова мрачнеет. Можно спрятать в шкафчике что-нибудь ещё. Что может понадобиться тому, кто назавтра рискует забыть о том, что вообще владеет этим шкафчиком… и офисом... и половиной космической станции? Помощь психиатра. Это было бы смешно, если бы так не давило. Морган с усилием трёт виски и берёт дробовик в руки. Ощущение тяжести оружия успокаивает. Инкрустация корпуса переливается в искусственном свете. Золотые узоры; линии; плетения. Голова идёт кругом. Свечение пульсирует в такт белому шуму, похожему на шёпот тысячи голосов. Сияющий туман заполняет комнату, затапливает мысли, зовёт. В нём что-то скрыто, но Морган не знает, что именно. Не дотянуться. Не ухватить. Морган падает на колени; упирается в пол прикладом; отрывисто дышит. Желтая дымка наплывает пеленой на глаза. Вакуум и энергия, темнота и свет, чернота и золото. Стороны одной медали, противоположные и неразрывные; чтобы понять одно, нужно принять другое. Они зовут, они шарят корнями в поисках почвы, и остаётся только стоять перед ними, не в силах пошевелиться. Яркие нити касаются нейронных связей, сливаются с синапсами, осторожно вплетаются в сложный узор, подхватывают спущенные петли… и на какой-то дрожащий миг Морган помнит. Помнит исчезнувшее прошлое, помнит, каково это — быть собой, помнит себя в чужих глазах. Отражается в душах и сердцах тех, кто погиб, чьи тела сгинули, а память словно в формалине застыла внутри жёлтого марева. Морган знает, чьи это воспоминания. Болезненные, полные ужаса, они заполняют собой всё, шепчут, теперь уже различимо. Изверг. Тварь. Изувер. Бестия. Доктор Ю. Десятки убитых кричат, столкнувшись с убийцей. Их грехи и проступки теряются; Морган видит только себя. Расчётливость и жестокость, собранность и решимость. Жёлтые нити латают память, но Морган не хочет этого. Не хочет помнить. Столкнувшись с сопротивлением и страхом, золотой расплав мечется в недоумении. Он перерождается под натиском агрессии, плещется, гонимый отрицанием, темнеет с каждой волной. И вот уже нет ни боли, ни памяти. Только чернота: бархатная, абсолютная. Морган поддаётся ей, тонет, лишается всего без остатка. Мрак, единый со светом, мешает дышать. Морган отбрасывает их, отталкивает, распахивает глаза. Тот же офис, тот же шкафчик, тот же дробовик. Поднявшись с пола, Морган разворачивается и прижимается к дверце спиной. Поднимает взгляд, чтобы увидеть своё отражение в дремлющем «Зеркале». — …нет. Нет. НЕТ! Гром выстрела. Вибрируют стёкла, сыплются вниз осколки. Разрушенный терминал жалобно сообщает о поломке, а Джейсон обеспокоенно стучит в дверь, спрашивая, всё ли в порядке. Ни черта не в порядке. Маркграф отправляется на своё место и запирается там. Руки дрожат, блуждают в поисках транскриптора, не желают слушаться. Устройство норовит выпасть из неверных пальцев. Список контактов кажется слишком длинным, абсолютно неуместным. Кто все эти люди? Только одному можно доверять, только он может помочь. — Алло. Это Морган. Да… Да, это я. Слушай, Алекс, тут… Не важно. Просто мне кажется, что мы достаточно тестировали эту комбинацию нейромодов. Давай… давай удалим её сегодня. Прямо сейчас. Точно. Да-а, всё в норме. Да не стану я врать, верь мне. Ага. Спасибо, Алекс. Морган жмёт отбой. На темнеющий экран не смотрит — опасается увидеть собственное лицо.***
Оно просыпается. Выдирается из сна как из едкого эфирного поля. Оно всё ещё не знает, есть ли у него пот и другие телесные жидкости. Но были бы — и оно могло бы смело сказать, что очнулось в холодном поту. Приподнявшись на неудобной больничной кровати, оно озирается. Все параметры расстроены, настройки сбиты, конфигурации нарушены… Стоп. А можно ли ему думать так о самом себе? Нет, это мысль оператора. Оно точно думает как-то иначе. Просто не помнит, как именно. С этим осознанием на него накатывает волна ужаса. За стеклом бокса темно, и отражение, с которым оно невольно встречается взглядом, заставляет зажмуриться. Смутный образ на гладкой поверхности манит, приковывает внимание, но оно нутром чует, что не должно смотреть. Что-то не так. Всё не так. Его голос, его тело, его память, его мысли… чьи они на самом деле? Ему нужно выяснить, оно должно понять. Иначе существует лишь пустота. Оно шарит во тьме, в панике считая секунды. Что, если у него не получится? Что, если всё не встанет на свои места, если оно не найдёт ответ, если оно не сможет больше быть? Оно не хочет назад во мглу, оно не хочет быть ничем, оно есть, у него есть имя. Оно слышало это имя во сне! «Морган». Ему кажется, что это произносят вслух. Или думают — но очень-очень громко, так, словно собираются сказать и в последнюю секунду меняют решение. За границей прозрачной тюрьмы кто-то есть. Он стоит прямо напротив, и, когда один из операторов включает свет, он тут же сменяет коварное отражение собой. — Алекс! Рука прижимается ко рту, но поздно. Слово вырывается прежде, чем оно успевает обдумать причины и следствия. Это тоже имя, имя человека из сна, который теперь стоит по ту сторону стеклянной преграды и выглядит весьма и весьма удивлённым. Правда, быстро справляется с эмоциями. Оно даже завидует. — Доброе утро. — Ему кажется, что в этой фразе не хватает чего-то привычного, почти заученного. — Похоже, ты делаешь успехи. — По этому случаю вы выпустите меня из вольера? Алекс ошарашен. Оно и само ошарашено. Но речь, единожды испробованная, не желает сдавать позиции. Напротив, поток слов набирает обороты, рискуя затопить разом восприимчивое сознание и его окрестности. Говорить просто. Собирать фразы легко! Не нужно думать над каждой, нет смысла кропотливо формулировать мысли и выверять звуки. Они рождаются сами! Напряжение, досада, страх, — всё можно высказать. Оно так и сделает. Пусть только ему ответят. Алекс даёт отмашку операторам, и дверь бокса немедленно открывается. — Прости за доставленные неудобства. Оно хочет бросить в ответ что-то едкое, но замирает, пробуя колкость на вкус. Почему ему нужно ответить именно так? Что-то им движет. Монотонные дни, короткие посещения, стандартные проверки. Полное безразличие. Оно устало от этой камеры; кровать, светильник и умывальник сидят у него в печёнках. И никто ни разу не спросил, что оно об этом думает! — Надеюсь, оно того стоило, и вы насладились шоу. Ответом служит красноречивый шок. Покончив с перепалкой, оно пытается встать, но, едва поднявшись с кровати, чувствует странную слабость. Оно опустошено, но не в плохом смысле. Не так, как минуты назад. Хочется отдышаться, прислониться к чему-нибудь, постоять. Хочется прыгать, бежать, поднимать предметы телекинезом. Оно кусает губу, на пробу щёлкает пальцами. Для этого было слово. Лёгкость. Оно чувствует лёгкость. И облегчение. Как после долгой болезни. Наконец оно выбирается из камеры и вглядывается в лицо визитёра. Эмоции странные. Одни рождаются внутри, а другие написаны на лице у этого человека. Оно старается не бормотать названия себе под нос, перечисляя: замешательство, удовлетворение, усталость. Но есть в чужом взгляде что-то ещё. Тоска? Вина? Оно не думает об этом; оно понимает, что ему не обязательно думать всё время. Оно может чувствовать, действовать, смотреть, говорить. Интересно, почему Алекс молчит? — Мне казалось, это будет… иначе. Кстати, что насчёт турелей? Слышится сдержанный вздох удивления. — Ты знаешь о них? — Конечно. Оно ожидает, что Алекс испугается, но тот только посмеивается. — Хорошо. Мы свернули их на время, пока ты ходишь здесь. — А куда мы идём? Снова смешок. — Ко мне в кабинет. Нам пора поговорить с глазу на глаз. Коридоры «Пифея» больше напоминают технические тоннели, чем комфортные переходы «Талоса I». Металл, бетон, искусственный свет. Гулкое эхо шагов перекликается с низким рокотом генераторов и шумом турбин. Поворот, пассаж, гравитационный лифт. Оно запоминает дорогу. В некоторых секциях гравитационные системы не закончены. Там, в нетронутом лунном притяжении, оно движется вприпрыжку, упиваясь новеньким ощущением в теле, которое весит одну шестую от обычного. Маленький прыжок для него и огромный скачок для тифонской экосистемы… интересно, сколько ещё на Луне тифонов? Оно спрашивает у Алекса. Тот смотрит как-то странно; оно снова не может распознать всю гамму эмоций, зато замечает, что привычные очки куда-то исчезли. — Мы содержим здесь около трёх десятков… особей. В основном Typhon cacoplasmus, мимиков. — Алекс делает паузу, чуть большую, чем требуется для открытия очередной двери. — Я предполагал, что ты можешь их… чувствовать. Оно мотает головой. — Нет. Да. Не совсем. Я знаю, что они здесь, но у… у тифонов нет деления на разных представителей вида. Да и математики нет… она ведь тоже язык. Сквозь нечитаемое выражение на лице Алекса проступает улыбка. — Справедливое замечание. Что ж, вот мы и на месте. Вслед за провожатым оно минует шлюз в конце уходящего вверх коридора-тоннеля и неожиданно обнаруживает себя внутри застеклённого купола. Они на поверхности. Вокруг раскинулся лунный пейзаж, а тут, в изоляции, как ни в чём не бывало оборудован самый обычный офис. По мерками «Пифея» здесь даже просторно. В нишах за стёклами прячутся мхи и папоротники, на кофейном столике стоит бутылка бурбона, где-то на грани слышимости мягко журчит вода. Это место кажется неуловимо знакомым. Алекс предлагает присесть, и оно опускается в кресло, одновременно пытаясь ухватить ускользающее чувство. Что же делает этот кабинет посреди серебряной пустыни таким привычным, почти родным? Оно ищет ответ в ощущениях. Запах. Книжная пыль, что-то фруктовое, озон, толика сигарного дыма… так пахло дома. Так пахло на «Талосе», и даже постоянная фильтрация воздуха не могла ничего с этим поделать. Апартаменты директоров всегда возвращались к устоявшейся атмосфере. Улыбнувшись забавному открытию, оно поднимает голову и замечает на себе задумчивый взгляд Алекса. — Что ты думаешь об этом? «Юпитер в своём райском дворце». — Здесь… интересно. Купол ведь укреплён силовым полем? — Разумеется. — Должно быть, отсюда иногда видно Землю. — Я предпочитаю на неё не смотреть. Неловкое молчание повисает в воздухе. Пол слабо вибрирует — это где-то внизу системы комплекса живут своей жизнью. Поверхность дорогого алкоголя в фигурной бутылке подёрнута рябью. — Что ж. Тебе ещё предстоит беседа с психологами. Но сейчас я хочу услышать… всё, что ты хочешь сказать. Любую мелочь. Я не тороплю. Ты можешь собраться с мыслями. Оно думает всего секунду. — Вы переселите меня в нормальные апартаменты? Алекс смеётся. Они долго беседуют, проясняют детали и обсуждают планы. Оно рассказывает о снах и воспоминаниях, о том, чем ему видятся другие тифоны — и другие люди. Оно просит блокнот и ручку, чтобы начать дневник, а Алекс немедленно вручает ему свой ежедневник. Кожаный переплёт с золотым тиснением приятен на ощупь; все страницы пусты — бывший владелец не доверяет бумаге. Наконец разговор сбавляет обороты и Алекс интересуется: — Быть может, у тебя имеются какие-нибудь… личные вопросы? У него таких море. Гадая с чего начать, оно в тайне надеется, что однажды сможет задать их все. Ну а пока приходится выбирать. Оно решается, открывает рот и тут же спотыкается о формулировку. — Расскажи мне о… Как лучше её назвать? Почему это вообще проблема? Оно не знает. Оно боится быть неуместным. — Расскажи мне о Кэтрин Ю. Пожалуйста.***
Взгляд бледных глаз неразличим за защитными очками. Наушники лишь слегка сдвинуты. Достаточно, чтобы разобрать ремарки Алекса. В самый раз для того, чтобы сослаться на звон в ушах и не отвечать. Она вскидывает дробовик, прикусывает губу. Слегка щурится, всем своим видом показывая: мишень интересует её куда больше переминающегося с ноги на ногу сына. Алекс ждёт. В общем и целом он рад, что дуло направлено не на него. Стоило поручить разговор кому-то другому, но Морган занимается чем угодно, кроме семейного бизнеса, и Алекс вынужден общаться с матерью лично. Язык не поворачивается назвать происходящее даже формальностью — простой визит вежливости, не более. В других обстоятельствах Алекс бы с радостью сыграл свою роль. Сейчас он несколько выбит из колеи. Она стреляет снова и снова — пока не иссякает боезапас, а центр мишени не обращается в месиво из дыр. Алекс подталкивает очки к переносице, оценивая точность. Да, мозг Кэтрин Ю можно картировать для создания нейромодов. Ни возраст, ни долгие перерывы не смогли пошатнуть её безупречный навык стрельбы. — Ты выглядишь неважно, дорогой. — С тем же успехом она могла обратиться к уничтоженному красному кругу за барьером. — Спасибо, мам. Про тебя такого не скажешь. Кэтрин улыбается, перезаряжая оружие. — Сегодня ты не зовёшь меня матушкой? Сколько ещё раз она намерена ему это припоминать?.. — Мы ведь не на официально приёме, мам. Я с радостью доставлю тебе подобное удовольствие… но позже. Всему своё время. И место. Назову тебя так, если Морган согласится на семейное интервью. — Этого никогда не произойдёт. Алекс разводит руками. На лице Кэтрин играет ухмылка. — Вильям отменил поездку в Нью-Йорк. Хочет встретиться с вами до отбытия. Пообщаемся, обсудим дела компании, сфотографируемся все вместе. Всё как… — …В старые добрые времена. Да, мам. Она отходит от огневого рубежа и подступает к Алексу. Тот ощущает неожиданный дискомфорт, словно её скепсис и разочарование внезапно нашли лазейку из мира идей в физическую реальность. — Ты хочешь узнать мой ответ прямо сейчас. — Кэтрин утверждает; ей незачем спрашивать. Алекс машинально кивает, а сам догадывается: ответа не будет. По крайней мере такого, какой ему хотелось бы получить. — Конечно. Отправление на орбиту Луны несколько сократит мои возможности общения с тобой. Кэтрин заходит за спину Алекса и легонько толкает сына между лопаток, вынуждая подступить к огневой черте. В руки старшего из отпрысков четы Ю ложится фамильная реликвия — Маркграф. — Ты ведь не разучился стрелять? Алекс отрицательно качает головой, параллельно поправляя очки. Впереди изрешечённая мишень автоматически сменяется нетронутой. Кэтрин обучала их стрельбе — вопреки увещеваниям отца — и Алекс, хоть и не был в этом лучшим, всё же справлялся достойно. Он и Морган боролись за первенство, потому что успех означал внимание матери. Порой Алексу даже удавалось сыграть вничью. — Покажи мне. Он слушается без особой охоты. Раз, два, три, четыре. Все выстрелы достигают цели. Лишь один заканчивается попаданием в её центр. — Неплохо. — Кэтрин возвращает себе оружие, чтобы перезарядить. — Я когда-нибудь говорила тебе, что думаю о нейромодах? Алекс вытирает испарину со лба и порывается ответить, но мать обрывает его. — Не как о ценности для компании. И не как о твоём достижении. В принципе. Ответ очевиден: нет. Кэтрин Ю не склонна к подобного рода откровениям. — Я считаю, что нейромоды сродни префронтальной лоботомии. — Лицо Алекса вытягивается в удивлённую гримасу. Миссис Ю вздыхает. — И не потому, что они вмешиваются в мозг через глазницу. Это было бы банально. Нет, дело даже не в том, что они устраняют одни проблемы человека, добавляя других. Просто… они лишают тебя кое-чего, что ты никогда не сможешь догнать или возместить. У тебя ведь всё ещё нет установленных нейромодов, не так ли? Губы Алекса сжимаются в линию. Он вынужден это подтвердить. — …И всё по неправильной причине. — Вместо паузы Кэтрин делает ещё несколько выстрелов. — Я не осуждаю тебя, сынок. Дело вот в чём: пациенты, пережившие лоботомию, лишаются своего ума и чувств. Они теряют себя. Нейромод менее жесток, он отбирает только опыт, но для меня и это неподходящая цена. — Только не говори, что ты заделалась в консерваторы. — Я уже сказала, что это не касается бизнеса. Твоя просьба была персональной — я даю тебе персональный ответ. Или ты не рад? — Алекс поднимает руки в примирительном жесте, когда ствол дробовика всё же разворачивается в сторону его груди. — Хорошо. Тогда слушай. Личный опыт — это самое ценное, что есть у твоего мозга. Ты можешь симулировать его, можешь притвориться, что всё это имеет значение, но личный опыт — это опыт личности. Обучение и понимание — уникальные процессы. Они создают характер, лепят тебя из бесформенной кучи стремлений. Они формируют то, что ты есть, а не только расширяют твои знания. И если ты можешь обмануть память пятиминутной инъекцией, то обучение ты можешь так лишь уничтожить. Очередь Алекса смотреть скептически. Он слышал подобные речи десятки раз. — Просто вспомни, что дали тебе наши тренировки по стрельбе. Ты поймёшь. Алекс не из тех, кого можно переубедить сентиментальным аргументом. Но Кэтрин Ю не стала бы сотрясать воздух понапрасну, поэтому её сын честно пытается вспомнить. В памяти медленно возрождаются нужные ассоциации. Конкуренция, гнев, отчаянье, бессилие, мимолётная радость; Морган. Упорство: вынужденное, выученное, привитое. Весёлые деньки, стрельба по тарелкам, похвала. Пробы и ошибки, признание самому себе: это не его. Но вот реферат по баллистической физике будет сделать намного легче. Примерно секунду Алексу кажется, что в словах Кэтрин есть рациональное зерно. — Подумай над этим. Я не полечу на «Талос I» сканировать свой мозг. Лучше найди для этих целей кого-нибудь военного. — Миссис Ю подводит черту под разговором. — И, кстати… Ты всё-таки слишком мажешь. Новым владельцем Маркграфа будет Морган. Алекс кисло улыбается. — Я ничуть в этом не сомневался, матушка.***
Фантом крадётся. Из всех стимулов, переплетённых чёрными жгутами в его природу, этот — самый сильный. Фантом чует добычу. В бледном мире, таком мёртвом и отвратительном самой сути тифона, дрейфует вожделенный огонь. Пламя мысли, пусть чуждое и инородное, всё же манит, притягивая яркой упорядоченностью. Его можно спасти, его нужно сберечь, оно достойно стать частью вечного пожара, влиться в маяк, что сияет, обволакивая светом бездушное мироздание. Ни одно сознание не должно угаснуть вслед за гибелью хрупкой биологической оболочки. Есть и другой путь, разумный и правильный. Фантом покажет его, станет проводником, деталью в совершенном передаточном механизме. Всеобъемлющая сеть вибрирует. — Чтобы всё исправить… кто-то должен умереть. Разум, по следам которого ступает тифон, вспыхивает в ответ на случайное колебание. Человек злится. Человек в отчаянии. Он полон недоступных, неведомых чувств; но у него и фантома есть нечто общее. И эта общность должна укрепиться, должна стать полной. Нужно только догнать. Настигнуть. Жертва прячется. Тифон знает, что уже близок. Он перемещается из угла в угол, но человек ускользает. Каким-то чудом красная униформа исчезает из поля зрения; тяжёлое дыхание смолкает. Стихают звуки шагов. Фантом терпелив. Двигаясь в волнах сознания, он ищет. — Мне продолжает сниться этот сон… — В таком случае… доброе утро, Морган! Слова не имеют смысла, но звуки ведут. В одно движение фантом оказывается у их источника и нападает. Атака не достигает цели. Лишь под ногами хрустит маленькое устройство — неживой металл микросхем. Без досады и раздражения тифон готовится отступить, и тут его накрывает волна абсолютной тишины. Он не слышит вселенную; он не слышит себя. Вся реальность сжимается до размеров чёрного тела: уязвимого, ослабленного, напуганного. Вслед за первой волной приходит вторая. Она сдобрена электричеством. Импульс настолько силён, что изображение мира двоится, и в этой размноженной картине человек, секунду назад бывший жертвой, превращается в хищника. Он возникает из ниоткуда, хоть это и кажется невероятным при его габаритах. Быстрые движения завораживают. Удар прикладом, подножка, пинок в сторону открытого контейнера. Фантом не может сопротивляться, он всё ещё скован удушающим безмолвием. Мир по ту сторону мутной мембраны паралича переворачивается. В попытке остановить падение чёрное щупальце тянется к шее противника. Тот вскидывает оружие; секунды спустя фантом вновь оглушён. Человек, сжав зубы, повторяет выпад коленом. Его лицо искажено болью. В глазах мерцает украденный космос. Тифон видит своё отражение в бездонных зрачках и понимает, каким огнём горит чужое сознание. В чём заключалась их общность. Это воля охотника. Тифону не суждено уйти. Он не сдаётся; борьба просто теряет смысл. Человек загнал его в угол. Вокруг лишь металл, и, подавляя последний порыв, металл надвигается сверху. Человек всем своим весом наваливается на крышку ловушки, и она захлопывается, оставляя от мира круг за непробиваемым стеклом. Вскоре и он исчезает. Но перед тем как защитная пластина окончательно закроет обзор, пленённый фантом видит победителя схватки. Человек сползает вниз по капсуле содержания и опрокидывается на спину. Лежит, раскинув руки. На красном костюме — кровь. На висках — свежая седина.***
Воздух полон жужжанием моторов — это боевой оператор вьётся вокруг Алекса, почти цепляясь за его волосы. Сара Элазар раздражена. — Ты хоть понимаешь, на что идёшь? Куда ты идёшь? Алекс понимает. Именно поэтому он раз за разом отказывается и от шокера, и от пистолета, и от нуль-волнового глушителя. Какой прок в установлении контакта, если стороны держат друг друга на прицеле? Сара не разделяет подобный подход. — Такими темпами «ТранСтар» потеряет всех директоров. Алекс ухмыляется. — Это кого-нибудь огорчит? — Уж точно не меня. — Синтезированный голос меняет интонацию. — Алекс, не будь идиотом. Я не предлагаю тебе махать оружием направо и налево. Я вижу, что… Я всё понимаю, не дура. Но ведь ты знаешь, чем оно было раньше. И получше, чем знаю я. Здесь она права, хоть и сама не осознаёт, насколько. Для Алекса это ещё одна причина не брать оружие. Он жёстко завершает дискуссию. — Отбой, мисс Элазар. Не заставляй меня использовать протокол перекрытия. Динамик рождает звук, поразительно похожий на фырканье. — Чёртовы Ю. Никогда не меняетесь. Если бы только и это было правдой… Но не всему желаемому суждено стать действительным; особенно если сидеть и ничего не делать. Алекс покидает лабораторию, вместо грозного арсенала прихватив с собой лишь транскриптор. В сети тоннелей под лунной поверхностью сумрачно. В самых заваленных местах ночной режим освещения вынуждает пользоваться фонариком. Периодически приходится буквально протискиваться между грузами и мусором. Эта база, пусть и усовершенствованная лучшими инженерами, остаётся верна своей гнетущей репутации. Зато тут есть притяжение и отсутствуют причины для морской болезни. И всё же организовать на «Пифее» приличные жилые помещения оказалось нелёгкой задачкой. Особенно когда одно из них должно принадлежать самому волнующему и самому секретному проекту в человеческой истории. «Синергия» почти закончена. Результаты собраны, выводы сделаны. Тифонам можно имплантировать зеркальные нейроны, тифоны способны усвоить эмпатию. Пора переходить к следующему этапу. Алекс морщится. Эта байка годится разве что для прессы. Когда он добирается до нужной комнаты, на станции официально наступает утро. Что-то бормочет система оповещения, сотрудники разбредаются по рабочим местам, операторы начинают ежесуточные облёты. Но здесь, в заброшенной выработке гелия-3, тихо. Алекс стучит, хоть дверь и не заперта. — Входи. Оно лежит в углу кровати, притянув колени к груди; в чёрной одежде, с лицом, скрытым копной тёмных волос. Но всё же сейчас оно больше напоминает ребёнка, чем пришельца. И этот ребёнок хорошо знаком Алексу. — Как ты? — Неприкрытое беспокойство легко маскирует смятение. — Мне… Мне плохо спалось. Последние несколько дней. — Что-то конкретное? Долгая пауза. Алекс присаживается на край мятой постели и терпеливо изучает потолок. Кто-то обклеил его флуоресцентными звёздами. Созвездия составлены косо, но светятся ярко, оживляя ещё недавно бездушную комнату. — Кажется, я вижу вещи, которые мне не положено помнить. — Сердце покидает грудь и поселяется в горле, когда конец фразы теряется в жалобном всхлипе. — Почему ты считаешь, будто тебе… «не положено» помнить что-то? Расширение памяти — интереснейший феномен, мы… — Мне не нравится эта память. — Оно огрызается и тут же переходит на извиняющийся тон. — Алекс… как ты поседел? Он машинально чешет висок. — Точно не помню. Тогда много всего случилось. Я впервые установил нейромод, быть может, дело в нём. Иногда они преподносят такие вот сюрпризы. Оно молчит. Они оба знают, что Алекс соврал. Им обоим спокойнее с ложью. Несколько минут спустя оно переворачивается на спину и указывает пальцем на звёзды-наклейки. — Люди освоили Луну, заселяют Марс, строят планы на спутники Юпитера. Вот она, цель «ТранСтар». Экспансия в космос идёт полным ходом. Это ведь больше не каприз, это — необходимость. Тифоны разрушили колыбель человечества, но добрая корпорация готова предложить уйму альтернативных вариантов по сходной цене, — оно почти шепчет. — Одного только не понимаю — зачем им я? Как ты их убедил? Алекс отвечает не сразу — неожиданный напор сбивает с мысли. — Директора сочли, что «Синергия» удержит общественное мнение на нашей стороне. Мне осталось лишь показать им всю важность такой личности, как Морган. Я сделал это на примере того, что случилось. Нужный человек не в том месте может перевернуть мир. А уж… Оно отрывисто смеётся, не давая договорить. — Ты опять цитируешь эту дурацкую игру! Она старше, чем Морган. Как ты можешь... Алекс не в силах сдержать усмешку. — Извини. Я как-то не подумал. — Ничего. — Оно вновь берёт паузу, словно на что-то решается. Начинает с места в карьер. — Алекс… ведь конечная цель «Синергии» не я? За мной придут другие. А ты… ты относишься ко мне, как к этапу эксперимента. Этого он и боялся. — Ты — не этап эксперимента. Я так не думаю. И отношусь к тебе… по-братски. Оно скалится. — Вы, люди, без ума от вранья. О какой этике может идти речь, если после меня будут другие… как были и до меня. Игве мне всё рассказал! Слова утешения исчезают, уступая панике. Дайо, чёртов идиот, ему же ясно велели заткнуть свою речевую программу! Алекс сбит с толку. Он не может найтись с ответом. Не сейчас. Ещё рано. — Так как же они, эти десятки гибридов? К ним ты тоже готов был относиться по-братски, но спустил в утилизатор при первом же отклонении от плана?! — Нет. — Алекс прячет взгляд в экране транскриптора. В голосе ни капли эмоций. — Я заранее знал, что с ними ничего не выйдет. — Почему же? — Они не были тобой. Оно вскакивает и, отшвырнув транскриптор в стену, резко притягивает Алекса к себе. Материал униформы трещит. — Оставь эту чушь журналистам! Отвечай! Внешне Алекс абсолютно спокоен. Внутри он заледенел от страха — только сердце бьётся о рёбра в бешеном ритме, отдаваясь в ушах. — Я уже ответил. И мне жаль, что обучение состраданию теряет эффект. Это... упущение. Кажется, оно замечает, что ворот костюма оставил на чужой шее красные следы. Хватка ослабевает. Алекс мешком падает на кровать. — Если ты хотел научить тифона сострадать людям, то стоило выбрать что-нибудь получше симуляции, полной роботов. Алекс прикрывает глаза. — Я хотел вовсе не этого.***
Он один против целого мира. Когда-то их было двое, противостоящих всему — глупости, невежеству, законам природы. Теперь остался только Алекс, который делает то, что должен — в одиночку. Он работает без сна и отдыха, с титаническим упорством. Его план прост. Его шансы мизерны. Знать это и продолжать — изящная пытка. Но роскошь надежды не из тех благ, что может позволить себе исполнительный директор «ТранСтар». Всё вино с виноградников мёртвой планеты и кристаллы драгоценных камней, взятые вместе, не оплатят и секунды самообмана. Алекс хватается за соломинку. И всё же отпустить, сдаться и принять поражение будет меньшим преступлением, чем предать человечество. Это не сделка с дьяволом, это пресловутая дилемма вагонетки. На одной чаше весов Морган, на другой — ресурсы, необходимые для выживания вида. В глазах Алекса тут нет никакого выбора. Сама мысль приходит к нему в секунду, когда Морган исчезает. Это можно исправить. Алекс не хочет искупить ошибку — он собирается победить смерть. Они — какую-то вечность назад, в прошлой жизни — уже пытались обращать вспять рождение фантомов. Всего несколько экспериментов, не самых удачных, лишь для того, чтобы убедиться в полной невозможности обратного процесса. Он запрещён энергетически. Время не идёт назад, а человек, ставший тифоном, может разве что снова умереть. Поэтому Алекс вгрызается в старые данные в поисках хоть какой-то лазейки. Он ищет её в отчётах, в засекреченных протоколах и сложных моделях, а находит в дневнике, спрятанном под подушкой. Где-то в недосягаемом прошлом Морган оставляет послание, словно уже тогда знает о своей грядущей судьбе. «Имплантация нейронов ВМЕСТЕ С ПАМЯТЬЮ! Обсудить с Мицуко». Алекс помнит, как отверг эту идею. Слишком дорого, слишком амбициозно, слишком хлипко. В самый раз для того, что он задумал. На проверку гипотезы уходят месяцы. Информации мало, а та, что есть, хорошенько запрятана — ведь доктор Ю безоговорочно запретил исследования в этой области. Теперь он, проклиная себя, с трудом продирается через хаос схем и заметок. Вместе с планом действий рождается красивая ложь. Они тесно переплетены друг с другом, и Алекс сам при желании может легко поверить в высшую цель и общее благо. Он пользуется этим, выступая на публике, получая у совета директоров нужный снимок мозга и объясняя Игве, почему изменил своим взглядам. В конце концов, в этой игре никто не честен. Директорам нужна реклама, людям — повод забыться, Алексу — ещё один шанс. Так возникает «Синергия», с горькой иронией собирающая лучшее из худших помыслов. Алекс играет втёмную. Получив все необходимые средства, он начинает проект с задач, истинный смысл которых понятен только ему. Очень скоро становится ясно — людям нельзя доверять. Свобода мысли приводит учёных к свежим идеям, они отклоняются от курса, почти блуждают. Доктору Ю это не нравится. Так, под очередным формальным предлогом, головная команда «Синергии» полным составом заменяется операторами. Ими проще манипулировать. Поначалу результаты неутешительны. Алекс, публично изображающий досаду, внутренне торжествует. Первые тесты проходят очень просто. Учёные берут мимиков — самых «чистых» тифонов — и вкалывают им человеческие клетки, инициируя базовое слияние. Это работало в пробирке; это работает и на микроскопическом уровне — ровно до тех пор, пока изменения не затронут весь организм. На этом этапе они отвергаются, приводя к гибели особи. Лаборанты не находят себе места. — Этому нет никаких объяснений, доктор Ю. Мы проверили ваши записи — нет, что вы, мы нисколько в вас не сомневаемся — ошибки нет. С биологической точки зрения всё работает идеально. Только вот не работает. Да что там, здесь даже нет логики. Посудите сами: если у организма отсутствует сложная структура как таковая, то почему поведение колонии клеток не согласуется с полной реакцией? Мистика какая-то. Попробуем ещё раз. Они пробуют, а Алекс старательно изучает жижу на выходе. Он давно выяснил причину провалов, и теперь обеспокоен только тем, чтобы оставить её при себе. Вымарывая отрывки результатов, он мастерски направляет команду в нужное русло. Всё дело в том, что тифонам чуждо понятие биологической единицы. Скорее все они связаны друг с другом и действуют в унисон, подобно клеткам единого существа. Стоит какой-нибудь «клетке» заразиться и перестроиться, как иммунная система наносит удар. Отклонившийся от общности тифон уничтожается сигналом извне. Логично отрезать этот сигнал хотя бы на время стабилизации, но мимики непригодны для этих целей — их канал связи с Кораллом абсолютно неуловим. Другое дело фантомы. С переменой подхода согласны не все; вскоре инакомыслящие в силу различных обстоятельств лишаются должностей. Алекс подталкивает проект к использованию Typhon anthrophantasmus, а сам тем временем переписывает информацию о содержащихся экземплярах, маскируя вмешательство под системный сбой. Даты создания или пленения, старые имена, биографии, — всё это исчезает по команде директора. Теперь фантомы различаются лишь номерами. Морган ждёт своего часа в капсуле №35. С новыми подопытными дела идут лучше. Периодически они всё ещё растекаются слизью в процессе, отвергнув чужие клетки, но теперь симуляцию хотя бы можно запустить и протестировать. Те тифоны, что добираются до финала, раз за разом демонстрируют крайне неутешительный уровень активации зеркальных нейронов — они агрессивны, безумны, смертельно опасны. Всё участники проекта смущены и расстроены; Алекс рад точному подтверждению своих прогнозов. — Отклонение от базового сценария восемьдесят семь процентов. Доля ошибок моделирования три процента. — Даниэлла вносит правки. — Ещё хуже, чем в прошлый раз. — Я не понимаю. — Игве нервно кружит под потолком. — У них ведь нет альтернативных систем, нет своих принципов. Так почему, если нейронная матрица перекрывает сигналы Коралла… почему они отвергают правила? — Не забивай себе голову, старина. Надо продолжать. — Начинай снова. Алекс даёт добро, добавляя статистику в личное исследование. Теория работает. Она обязана работать. Фантомы, некогда бывшие людьми, хранят в себе связь с сегментом Коралла, вобравшим энергию именно их сознания. Эта нить не сильнее лёгкого эха, она вплетена в тугой пучок других соответствий, её вклад исчезающе мал… и всё же существенен. По крайней мере, так говорят числа, к которым Алекс обращается за поддержкой. Больше не к кому. Никто не должен знать, что маленькая деталь, скрытая доктором Ю, может перевернуть всю концепцию эксперимента с ног на голову. Никому не должно стать известно, что она вообще существует. Алекс верит, что остаточная связь приведёт его к цели. Все данные неудачных попыток указывают на деструктивный резонанс: противоречие между имплантированными воспоминаниями и тенью прошлой личности только добавляет нестабильности и без того шаткому гибриду. Неизвестно, на что способен резонанс конструктивный. Что будет, если слить воедино фантом, клетки и память, принадлежавшие одному человеку? Быть может, такое сочетание скомпенсирует и отторжение тканей, и сопротивление Коралла. Если нет… Алекс об этом не думает. Тридцать четыре провала спустя нервы на пределе. Напряжение велико, ставки неисчислимы. Для Михайлы, Дайо, Сары и Даниэллы тридцать пятый прогон мало чем отличается от предыдущих. Для Алекса он как последний патрон в обойме. Последний — и единственный. Доктор Ю уже не боится разоблачения. Назавтра его могут обвинить во всех преступлениях мира, скрутить и отправить под трибунал ООН. Они даже не встретят сопротивления. Но сегодня Алекс будет здесь. Он сделает всё, что сможет. Он сделает больше. У него всего один шанс. Бронированная капсула с фантомом занимает своё место в центре лаборатории. За секунду до активации нуль-волнового импульса и электрошока Алекс встречается с существом взглядом. «Пожалуйста, не подведи меня». Происходящее дальше похоже то ли на сон, то ли на драку в состоянии боевой концентрации. Доктор Ю предельно сосредоточен, каждое его действие выверено, каждое решение взвешено. И в то же самое время руки словно не принадлежат ему больше, голос кажется чужим, лаборатория — чуждой. Он отстранён и будто издалека наблюдает за тем, от чего зависит всё. Вообще всё. Тифон сопротивляется, отвергает слияние. Пустота бьётся с созидающей силой, и в редкие, полные липкого ужаса моменты Алекс верит — она победит. Она уже победила. Алекс Ю заигрался в бога. Алекс Ю дошёл до предела. Алексу Ю конец. Черта, проведённая для него, совсем близко, а за ней — неизбежная неизвестность. Будущее, всегда такое чёткое и понятное, прекращает существование. Остаются лишь две возможности. Успех — или встреча лицом к лицу с чернотой. «Вот и всё». Он и сам не знает, каким чудом сохраняет самообладание. Симуляция закончена. Существо щурится от яркого света, привыкает, широко распахивает глаза — и на этот раз в них есть что-то знакомое. Операторы рассказывают, а он слушает, уже понимая: получилось. Он принимает решение; протягивает ладонь. Существо отвечает на рукопожатие, и всё его тело тут же отзывается на человеческое прикосновение, начиная удивительную метаморфозу. Сердце Алекса пропускает удар. Перед ним — Морган.***
«Я хотел вернуть тебя». От этой короткой фразы, брошенной хриплым голосом, некуда деться. Оно пытается. Едва Алекс завершает свой рассказ, оно ускользает из комнаты, не удостоив брата и взглядом; заперев человека паролем снаружи. Человек. Брат. Мысли идут кувырком, катятся под откос, как потерявший управление поезд. Оно не знает, кто или что привязано к рельсам, но подозревает, что развилок не будет. Кто-то уже сделал все выборы. Злости нет. Алекс верен себе, но ещё больше он верен своему семейству. Оно должно винить его за это, но не может. Оно здесь; оно живо. За такое полагается испытывать благодарность — но от неё нет и следа. Оно скитается по тоннелям без всякой цели, прячется в вентиляциях, забредает в инженерные помещения. Не хочется никого видеть. Пока станцию поднимают на уши по тревоге, оно почти час стоит в раковине, прикинувшись кружкой. Потом оно превращается обратно, пишет жёлтую записку, наклеивает её себе на лоб и ещё час проводит в обличье настольной лампы. Оно ждёт Алекса, но тот не приходит. Наверное, код оказался слишком сложным. «Вернуть тебя». Кого? Что значит «Морган», и почему Алекс так уверен в своём ответе? Оно — Морган? Или бледная копия, слепленная старшим братом, неспособным принять чужую смерть? Оно жалеет, что не может всегда быть настольной лампой. Что же делать теперь, когда за плечами столько провалов в памяти и столько перерождений? Просто выбраться на свободу и ждать, пока тифоны не излечат дефективную особь от всех её проблем? Просто жить среди людей и надеяться, что однажды внутренний вакуум отступит? Просто быть мостом между видами и положить конец противостоянию? Просто… Оно хочет знать. Хочет решить. Оно всегда хотело лишь этого: настоящего выбора кем быть и что делать. А получило лишь симуляции и сны, пустоту и сомнительную этику. Оно не вещь — пусть и прикидывается светильником. Оно не этап эксперимента — Алекс отлично объяснил, почему. Но кто же оно? И как ему с этим быть? Случайные метания по «Пифею» выглядят самой разумной стратегией. Его ищут, но как-то не очень тщательно. Даже стандартные операторы, пролетая мимо, не посылают сигнал наверх; лишь выдают забитое в базу приветствие: «Доктор Ю». И эти туда же. Оно пробирается в лаборатории, изучает людей, находит капсулы с мимиками. Те недовольны. Оно тоже — инстинкт твердит о необходимости вскрыть все замки. Это ужасно; приходится скорее убраться подальше. Должно быть, Алекс отменил тревогу. Не в его духе, конечно, но люди меняются. Оно думает так, а потом залпом выпивает найденную бутылку вина. На какое-то время становится легче. Вылазка без цели не может тянуться долго. Оно порывается вернуться в комнату и тут же отвергает эту идею. Так нельзя. Оно не должно прятаться. Разве это… подходящее поведение? Нет. Оно продолжает блуждать. Часы спустя случайные переходы от тоннеля к тоннелю приводят его в странное место. Всё здесь приглушено: свет, звуки, пси-энергия. Оно шагает вперёд, надеясь, что в эпицентре феномена совсем перестанет слышать других тифонов. Вместо этого перед ним возникает Коралл. Переливчатый и тягучий, словно мёд, он разлит в воздухе. Жёлтые жилы и спайки блестят, сжатые в границах невидимой сферы. Что-то мешает нитям вырваться на свободу, и они, прорастая сами в себя, напоминают миниатюрное Солнце. Сияют. Греют. Зовут. Оно хочет сыграть в Икара. Взломав терминал безопасности, оно подбирается к Кораллу так близко, как только может. Протягивает руку. Однажды оно сбежало, но от себя не убежишь — даже если не знаешь, что ты такое. Касание прошивает тело насквозь. Человеческое, тифонское, общее, — всё отступает, давая дорогу личному. Тёмные пятна памяти загораются золотом; мир обретает смысл. От начала и до конца, от рождения до смерти — и до нового рождения. Оно может решать. И первым решением становится больше никогда не называть себя «оно». Едва свыкшись с этим, Морган ощущает чужое присутствие и отворачивается от Коралла, чтобы с улыбкой обнаружить за спиной Алекса. — И давно ты здесь? — Пришёл, как только заметил на камерах бродячую винную бутылку. Что ты тут делаешь? Морган медлит. — …Решаю. — И как успехи? Это сложный вопрос. К счастью, ответ уже заготовлен. — Прекрасно. Знаешь, братец… хотел ты того или нет, но мы ещё поговорим с тифонами. Кажется, они не против.